«Skrekkens hus» - «Дом ужаса» - так называли его в городе. С января 1942 года в здании городского архива находилась штаб-квартира гестапо в южной Норвегии. Сюда привозили арестованных, здесь были оборудованы пыточные камеры, отсюда люди отправлялись в концлагеря и на расстрел.

Сейчас в подвале здания, где были расположены карцеры и где пытали заключенных, открыт музей, рассказывающий о том, что происходило в годы войны в здании государственного архива.
Планировка подвальных коридоров оставлена без изменений. Появились только новые фонари и двери. В главном коридоре устроена основная экспозиция с архивными материалами, фотографиями, плакатами.

Так подвешенного арестованного избивали цепью.

Так пытали с помощью электрических печек. При особенном усердии палачей у человека могли загореться волосы на голове.

Про пытку водой я уже писал ранее. Применялась она и в Архиве.

В этом устройстве зажимали пальцы, выдирали ногти. Машинка аутентичная - после освобождения города от немцев всё оборудование пыточных камер осталось на своих местах и было сохранено.

Рядом - другие устройства для ведения допроса с "пристрастием".

В нескольких подвальных помещениях устроены реконструкции – как это выглядело тогда, в этом самом месте. Это камера, где содержались особо опасные арестованные – попавшие в лапы гестаповцев члены норвежского Сопротивления.

В соседнем помещении располагалась пыточная камера. Здесь воспроизведена реальная сцена пытки семейной пары подпольщиков, взятых гестаповцами в 1943 г. во время сеанса связи с разведцентром в Лондоне. Двое гестаповцев пытают жену на глазах мужа, прикованного цепью к стене. В углу, на железной балке, подвешен еще один участник провалившейся подпольной группы. Говорят, перед допросами гестаповцы накачивались спиртным и наркотиками.

В камере оставлено все, как было тогда, в 43-м. Если перевернуть ту розовую табуретку, стоящую у ног женщины, можно увидеть клеймо гестапо Кристиансанда.

Это реконструкция допроса - гестаповский провокатор (слева) предъявляет арестованному радисту подпольной группы (он сидит справа, в наручниках) его радиостанцию в чемодане. В центре сидит шеф кристиансандского гестапо, гауптштурмфюрер СС Рудольф Кернер – о нем я еще расскажу.

В этой витрине вещи и документы тех норвежских патриотов, которых высылали в концлагерь Грини под Осло – главный пересылочный пункт в Норвегии, откуда заключенных отправляли в другие концлагеря на территории Европы.

Система обозначения разных групп заключенных в концлагере Освенцим (Аушвиц-Биркенау). Еврей, политический, цыган, испанский республиканец, опасный уголовник, уголовник, военный преступник, свидетель Иеговы, гомосексуалист. На значке норвежского политического заключенного писали букву N.

В музей водят школьные экскурсии. Я наткнулся на одну такую – несколько местных подростков ходили по коридорам вместе с Туре Робстадом, волонтером из местных жителей, переживших войну. Говорят, что в год музей в Архиве посещают около 10 000 школьников.

Туре рассказывает ребятам про Освенцим. Двое мальчишек из группы были там совсем недавно на экскурсии.

Советский военнопленный в концлагере. В руке у него – самодельная деревянная птица.

В отдельной витрине вещи, сделанные руками русских военнопленных в норвежских концлагерях. Эти поделки русские обменивали на еду у местных жителей. У нашей соседки в Кристиансанде осталась целая коллекция таких деревянных птиц – по дороге в школу она часто встречала группы наших пленных, идущих на работу под конвоем, и отдавала им свой завтрак в обмен на эти вырезанные из дерева игрушки.

Реконструкция партизанской радиостанции. Партизаны в южной Норвегии передавали в Лондон сведения о передвижениях немецких войск, дислокации военной техники и кораблей. На севере норвежцы снабжали разведданными советский Северный морской флот.

«Германия – нация творцов».

Норвежским патриотам приходилось работать в условиях сильнейшего давления на местное население геббельсовской пропаганды. Немцы поставили перед собой задачу по скорейшей нацификации страны. Правительство Квислинга предпринимало для этого усилия в сфере образования, культуры, спорта. Нацистская партия Квислинга (Nasjonal Samling) еще до начала войны внушала норвежцам, что основной угрозой для их безопасности является военная мощь Советского Союза. Надо отметить, что запугиванию норвежцев насчет советской агрессии на Севере немало поспособствовала финская кампания 1940 года. С приходом к власти Квислинг только усилил свою пропаганду с помощью ведомства Геббельса. Нацисты в Норвегии убеждали население, что только сильная Германия сможет защитить норвежцев от большевиков.

Несколько плакатов, распространяемых нацистами в Норвегии. «Norges nye nabo» – «Новый норвежский сосед», 1940 г. Обратите внимание на модный и ныне прием "перевертывания" латинских букв для имитации кириллицы.

«Вы хотите, чтобы было так?»

В пропаганде "новой Норвегии" всячески подчеркивалось двух родство "нордических" народов, их сплочение в борьбе против английского империализма и "диких большевистских орд". Норвежские патриоты в ответ использовали в своей борьбе символ короля Хокона и его образ. Девиз короля «Alt for Norge» всячески высмеивался нацистами, которые внушали норвежцам, что военные трудности – временное явление и Видкун Квислинг – новый лидер нации.

Две стены в мрачных коридорах музея отданы материалам уголовного дела, по которому судили семерых главных гестаповцев в Кристиансанде. В норвежской судебной практике таких дел еще никогда не было – норвежцы судили немцев, граждан другого государства, обвиненных в преступлениях на территории Норвегии. В процессе участвовали триста свидетелей, около десятка адвокатов, норвежская и зарубежная пресса. Гестаповцев судили за пытки и издевательства над арестованными, отдельно шел эпизод о казни без суда и следствия 30 русских и 1 польского военнопленного. 16 июня 1947 г. все были были приговорены к смертной казни, которая впервые и временно была включена в УК Норвегии сразу после окончания войны.

Рудольф Кернер – шеф кристиансандского гестапо. Бывший преподаватель сапожного дела. Отъявленный садист, в Германии имел уголовное прошлое. Отправил в концлагеря несколько сотен членов норвежского Сопротивления, виновен в гибели раскрытой гестаповцами организации советских военнопленных в одном из концлагерей на юге Норвегии. Был, как и остальные его подельники, приговорен к смертной казни, которая впоследствии была заменена пожизненным заключением. Вышел на свободу в 1953 году по амнистии, объявленной норвежским правительством. Уехал в Германию, где его следы потерялись.

Рядом со зданием Архива стоит скромный памятник погибшим от рук гестаповцев норвежским патриотам. На местном кладбище, наподалеку от этого места, покоится прах советских военнопленных и английских летчиков, сбитых немцами в небе над Кристиансандом. Каждый год 8-го мая на флагштоках рядом с могилами поднимаются флаги СССР, Великобритании и Норвегии.

В 1997 году здание Архива, из которого государственный архив переехал в другое место, было решено продать в частные руки. Местные ветераны, общественные организации выступили резко против, организовались в специальный комитет и добились того, чтобы в 1998 году владелец здания государственный концерн Statsbygg передал историческое здание ветеранскому комитету. Теперь здесь, вместе с тем музеем, про который я вам рассказал, расположены офисы норвежских и международных гуманитарных организаций – Красного Креста, Amnesty International, ООН.

Говорят, что смерть у всех людей одна. Неправда. Смерть смерти рознь, и для того, чтобы убедиться в этом, достаточно лишь на мгновение заглянуть, чуть раздвинув руками ряды ржавой «колючки», в прошлое огромной и страшной страны, именуемой ГУЛАГ. Заглянуть и почувствовать себя жертвой.

Эти материалы автору книги «ГУЛАГ» Данцигу Балдаеву предоставил бывший надзиратель, который долгое время проработал в системе ИТУ. Особенности нашей «исправительной системы» до сих пор вызывают изумление. Возникает ощущение, что эти особенности зародились еще в те годы, когда за колючей проволокой находилась большая часть населения страны.

Женщин для усиления «психического воздействия» нередко приводили на допросы голыми

Для того, чтобы выбить из арестованного нужные показания, у «специалистов» ГУЛАГа существовало множество «отработанных» на «живом материале» способов, практически не оставляющих заключенному возможности «затаиться» и «скрыть правду от следствия». В частности, не желающих «добровольно во всем признаться», во время следствия могли для начала «воткнуть мордой в угол», то есть поставить лицом к стене по стойке «смирно» без точки опоры, и продержать в таком положении несколько суток без пищи, воды и сна. Падающих в обморок от потери сил избивали, обливали водой и водворяли на прежнее место. К более крепким и «несговорчивым» «врагам народа» наряду с банальным в ГУЛАГе зверским избиением применялись и более изощренные «методы дознания», например, подвешивание на дыбу с гирей или другим грузом, привязанным к ногам для того, чтобы кости вывернутых рук выскакивали из суставов. Женщин и девушек с целью «психического воздействия» нередко приводили на допросы абсолютно голыми, подвергая при этом граду насмешек и оскорблений. Если же и это не оказывало должного эффекта, жертву в довершение ко всему насиловали «хором» прямо в кабинете у следователя.

Большой популярностью у палачей пользовался так называемый «андреевский крест» - приспособление для удобства «работы» с гениталиями заключенных-мужчин - «осмаливания» их паяльной лампой, раздавливания каблуком, защемления и т. п. Приговоренного к пытке на «андреевском кресте» в буквальном смысле распинали на двух скрепленных буквой «Х» балках, что лишало жертву всякой возможности сопротивляться, предоставляя «специалистам» возможность «работать без помех».

Изобретательности и предусмотрительности гулаговских «работников» действительно можно подивиться. Для того чтобы обеспечить себе «анонимность» и лишить заключенного возможности хоть как-то уклоняться от ударов, жертву на допросах запихивали в узкий и длинный мешок, который завязывали, опрокидывали на пол. После чего до полусмерти избивали находящегося в мешке палками и сыромятными ремнями. Называлось это между своими «забить кота в мешке». Широко применялись на практике и избиение «членов семьи врага народа» с целью выбить показания против отца, мужа, сына, брата. Причем последние нередко присутствовали при издевательствах над своими близкими с «целью усиления воспитательного воздействия». Одному лишь Богу да палачам ГУЛАГа известно, сколько «шпионов в пользу Антарктиды» и «резидентов австралийской разведки» появилось в лагерях после таких вот «совместных допросов».

Одним из испытанных приемов вырвать «признание» у «врага народа» был так называемый «пищик». Во время допроса «молотобойцы» неожиданно надевали жертве на голову резиновый мешок, перекрывающий дыхание. После нескольких таких «примерок» у жертвы начиналось кровотечение из носа, рта и ушей, многие, имевшие надорванное сердце, умирали прямо на допросах, так и не успев толком «покаяться».

Прижатые друг к другу в тесной камере, заключенные умирали стоя

Стойким и прямо-таки маниакально-притягательным интересом пользовался у гулаговских спецов задний проход каждого отдельно взятого «врага народа». Не ограничившись усиленными поисками в нем «компромата» во время многочисленных «шмонов» (для этого в задний проход согнутому и растопырившемуся зеку залезали пальцами), они нередко применяли на допросах (видимо, в качестве «стимулирующего память» средства) так называемое «прочищение очка»: намертво привязанному к скамье в соответствующей позе заключенному начинали заталкивать в задний проход металлический и деревянные штыри, «ерши», используемые для очистки ржавчины с металлических поверхностей, различные предметы с острыми гранями и т. п. Верхом «искусства» при проведении такого «анального допроса» считалось умение забить «врагу народа» в очко бутылку, не разбив ее при этом, не разорвав упрямцу прямую кишку. Применялся подобный «метод» в извращенно-садистском виде и по отношению к женщинам.

Одной из самых отвратительных пыток в гулаговских тюрьмах и следственных изоляторах являлось содержание заключенных в так называемых «отстойниках» и «стаканах». Для этого в тесную камеру, не имеющую окон и вентиляционных отверстий, набивалось до 40-45 человек на десять квадратных метров площади, после чего камера плотно «запечатывалась» на несколько суток. Прижатые друг к другу в тесноте и духоте камеры, люди испытывали неимоверные мучения, многие из них погибали, но так и оставались стоять, поддерживаемые со всех сторон живыми. В туалет, естественно, при содержании в «отстойнике» не выводили, поэтому естественные надобности люди отправляли прямо здесь, нередко на себя. Так и стояли «враги народа», задыхаясь в страшном зловонии, поддерживая плечами мертвых, скалящихся в последней «улыбке» живым прямо в лицо. А над всем этим, в кромешной тьме, клубился ядовитый от испарения пар, от которого стены камеры покрывались мерзкой слизью…

Немногим лучше было и выдерживание «до кондиции» заключенного в так называемом «стакане». «Стакан» - это, как правило, узкий, как гроб, железный пенал, вделанный в нишу в стене. Втиснутый в «стакан» заключенный не мог ни присесть, ни тем более прилечь, нередко «стакан» был настолько узок, что в нем невозможно было даже пошевелиться. Особо «упорствующих» помещали на несколько суток в «стакан», в котором нормальный человек не мог выпрямиться в полный рост, постоянно находясь в скрюченном, полусогнутом положении. «Стаканы» и «отстойники» могли быть как «холодными» (расположенными в неотапливаемых помещениях), так и «горячими», по стенам которых специально размещались батареи центрального отопления, печные дымоходы, трубы теплоцентрали и т. п. Температура в таких «отстойниках» редко опускалась ниже 45-50 градусов. Кроме «холодных» отстойников, при строительстве некоторых колымских лагерей широко применялось содержание заключенных в так называемых «волчьих ямах».

Для «поднятия трудовой дисциплины» конвой… расстреливал каждого последнего в строю заключенного

Прибывшие на Север этапы заключенных из-за отсутствия бараков загонялись на ночь в глубокие котлованы, а днем, поднятые по лестнице на поверхность, несчастные строили для себя новый ИТЛ. При 40-50 градусных морозах подобные «волчьи ямы» нередко становились братскими могилами для очередной партии заключенных. Не прибавляла здоровья измученным на этапах людям и гулаговская «шутка», называющаяся у охраны «поддать пару». Для «успокоения» только что прибывших и возмущенных долгим ожиданием в «локалке» перед приемом в ИТЛ, заключенных при морозе 30-40 градусов неожиданно обливали с вышек из пожарных шлангов, после чего еще 4-6 часов «выдерживали» на морозе. К нарушителям дисциплины во время работы применялась и еще одна «шутка», называемая в северных лагерях «голосовать на солнце» или «сушить лапки», Заключенного под страхом немедленного расстрела за «попытку к бегству» ставили в лютый мороз с поднятыми вверх вертикально руками, оставляя так на протяжении всего многочасового рабочего дня. «Голосовать» ставили иногда «крестом», то есть руки в сторону на ширине плеч, или на одной ноге, «цаплей» - по прихоти конвоя.

Особой циничностью и жестокостью отличалась пытка, применяемая против «врагов народа» в печально известном СЛОНе - Соловецком лагере особого назначения. Здесь, в ШИЗО на горе Секирной, расположенном в храме Вознесения, приговоренных к наказанию заключенных заставляли «возноситься», то есть сажали на специальные шесты-насесты, расположенные в нескольких метрах от пола, и держали сутками на этих «сидениях». Тех, кто падал с «насестов» от усталости, конвой подвергал «веселью» - зверскому избиению с последующим водружением на «насест», но уже с петлей на шее. Упавший второй раз, таким образом, якобы «выносил сам себе» смертный приговор. Отъявленных же нарушителей лагерной дисциплины приговаривали к страшной смерти - спускали с горы Секирной вниз по лестнице, привязанными за руки к концу тяжелого бревна. Лестница эта насчитывала 365 ступеней и называлась у заключенных «Годовой», «Молотилкой» или «Лестницей смерти». Жертвы - заключенные из «классовых врагов» - в конце такого спуска по «Лестнице смерти» представляли из себя кровавое месиво.

Ярким примером изощренного садизма может служить и зверское правило «без последнего», введенное и рекомендованное к исполнению в некоторых лагерях сталинского ГУЛАГа: в целях «сокращения числа зеков» и «поднятия трудовой дисциплины» конвою было приказано расстреливать каждого заключенного, который становился последним в строй рабочих бригад по команде «На работу становись!» Последний, замешкавшийся зек, таким образом немедленно отправлялся «в рай» при попытке к бегству, а для остальных смертельная игра в «кошки-мышки» ежедневно возобновлялась…

«Сексуальные» пытки и убийства в ГУЛАГе

Едва ли женщинам и тем более девушкам, в разное время и по разным причинам попадавшим в тюрьмы с клеймом «врага народа», даже в самых кошмарных снах могло представиться их недалекое будущее. Изнасилованные и опозоренные в процессе «следствия в камерах и кабинетах во время „допросов с пристрастием“, по прибытии в ГУЛАГ самые привлекательные из них „распределялись“ по начальству, остальные же поступали в практически безраздельное пользование и владение конвоя и блатных.

Во время этапов молодые женщины-заключенные, как правило, уроженки западных и вновь присоединенных прибалтийских территорий, специально заталкивались в вагоны к отпетым уркам, где в течении всего длительного пути подвергались изощренному групповому изнасилованию, нередко не доживая до прибытия на конечный пункт этапа. Практика „пристраивания“ несговорчивой арестантки в камеру к уголовникам на несколько суток практиковалась и при проведении „следственных мероприятий“ с целью „побуждения арестованной к даче правдивых показаний“. В женских зонах вновь прибывшие арестантки „в нежном“ возрасте нередко становились добычей мужеподобных зечек с ярко выраженными лесбийскими и другими сексуальными отклонениями. Насилование в таких зонах так называемых „курочек“ с помощью подручных предметов» (ручкой от швабры, чулком, плотно набитым ветошью и т. д.), склонение их к лесбийскому сожительству со всем бараком стало в ГУЛАГе делом привычным.

В целях «усмирения» и «приведения в надлежащий страх» во время этапов, на кораблях, перевозивших женщин на Колыму и другие отдаленные пункты ГУЛАГа, на пересылках конвоем умышленно допускалось «смешивание» женских партий «с воли» с партиями уголовников, следовавших в очередной раз к месту «назначения». После массового изнасилования и резни трупы не вынесших всего ужаса совместного этапирования выбрасывались за борт корабля в море, списывались как погибшие от болезней или убитые при попытке к бегству. В отдельных лагерях в виде наказания практиковались также и «случайно совпавшие» общие «помывки» в бане, когда на десяток специально отобранных моющихся в бане женщин вдруг набрасывалась ворвавшаяся в банное помещение озверевшая толпа зеков в 100-150 человек. Широко практиковалась и открытая «продажа» уголовникам «живого товара» во временное и постоянное пользование, после которого заранее «списанную» зечку, как правило, ждала неминуемая и страшная смерть.

В 1927 году в Москве в воздух поднялся первый самолет конструктора Яковлева «Як-1».

В 1929 году введено пенсионное обеспечение по старости.

В 1929 году впервые в СССР с воздуха проведено опыление лесов ядохимикатами.

В 1932 году открылась Военная академия химической защиты.

1946 год - в СССР осуществлены первые полеты на реактивных самолетах «МиГ-9» и «Як-15».

В 1951 году Международный Олимпийский комитет принял решение о допущении на олимпиады спортсменов из СССР.

В 1959 году на съезде журналистов УССР создан Союз журналистов Украины.

В 1967 году в Киеве открыт обелиск городу-герою Киеву.

В 1975 году в Донецке введена в строй самая глубокая в стране (1200 метров) шахта им. Скочинского.

В 1979 году в Киеве открылся театр драмы м комедии.

Советский скрипач занял второе место на зарубежном международном конкурсе и с грустью говорит сопровождающему его музыкальному критику:

Занял бы я первое место, получил бы скрипку «Страдивари»!

У тебя ведь отличная скрипка.

Ты понимаешь, что такое «Страдивари»? Это для меня то же, что для тебя маузер Дзержинского!

***

Почему СССР не запускает людей на Луну?

Боятся, что они станут невозвращенцами.

***

Рабинович работает на конвейере завода, выпускающего детские коляски. Жена уговорила его воровать по одной детали в неделю, чтобы собрать коляску для будущего ребенка. Через девять месяцев Рабинович сел за сборку.

Знаешь, жена, как я не собираю, все пулемет получается.

***

Кто твой отец? - спрашивает учительница Вовочку.

Товарищ Сталин!

А кто твоя мать?

Советская Родина!

А кем ты хочешь стать?

Сиротой!

***

Метатель молота только что установил всесоюзный рекорд и красуется перед обступившей его публикой:

Дали бы мне серп - я б его и не туда забросил!

***

Знаменитый русский певец Вертинский, уехавший еще при царе, возвращается в Советский Союз. Он выходит из вагона с двумя чемоданами, ставит их, целует землю, смотрит вокруг:

Не узнаю тебя, Русь!

Потом оглядывается - чемоданов нет!

Узнаю тебя, Русь!

***

Есть ли профессиональные воры в СССР?

Нет. Люди сами воруют.

Великая Отечественная война оставила неизгладимый след в истории и судьбах людей. Многие потеряли близких людей, которые были убиты или замучены. В статье мы рассмотрим концлагеря фашистов и те зверства, что творились на их территориях.

Что такое концлагерь?

Концлагерь или концентрационный лагерь - специальное место, предназначенное для заключения лиц следующих категорий:

• политические заключенные (противники диктаторского режима);
• военнопленные (захваченные солдаты и мирные жители).

Концлагеря фашистов печально прославились нечеловеческой жестокостью к узникам и невозможными условиями содержания. Появляться эти места заключения стали еще до прихода Гитлера к власти, и уже тогда делились на женские, мужские и детские. Содержались там, в основном, евреи и противники нацистского строя.

Жизнь в лагере

Унижения и издевательства для заключенных начинались уже с момента транспортировки. Людей перевозили в товарных вагонах, где не было даже проточной воды и отгороженного отхожего места. Естественную нужду узники должны были справлять публично, в бак, стоящий посреди вагона.

Но это было только начало, множество издевательств и мучений готовили для неугодных нацистскому режиму концлагеря фашистов. Пытки женщин и детей, медицинские эксперименты, бесцельная изнуряющая работа - вот далеко не весь перечень.

Об условиях содержания можно судить по письмам заключенных: «жили в адских условиях, оборванные, разутые, голодные… меня постоянно и жестоко избивали, лишали питания и воды, подвергали пыткам…», «Расстреливали, секли, травили собаками, топили в воде, забивали палками, морили голодом. Заражали туберкулезом… душили циклоном. Отравляли хлором. Жгли…».

С трупов снимали кожу и срезали волосы - все это потом использовалось в текстильной промышленности Германии. Ужасающими опытами над заключенными прославился врач Менгеле, от чьей руки погибли тысячи человек. Он исследовал психическое и физическое истощение организма. Проводил эксперименты над близнецами, в ходе которых им пересаживали органы друг от друга, переливали кровь, сестер принуждали рожать детей от собственных братьев. Делал операции по смене пола.

Подобными издевательствами прославились все фашистские концлагеря, названия и условия содержания в основных из них мы рассмотрим ниже.

Лагерный рацион

Обычно дневной рацион в лагере был следующим:

• хлеб - 130 гр;
• жир - 20 гр;
• мясо - 30 гр;
• крупа - 120 гр;
• сахар - 27 гр.

Хлеб выдавался на руки, а остальные продукты шли на приготовление пищи, которая состояла из супа (выдавали 1 или 2 раза в день) и каши (150 - 200 гр). Надо отметить, что подобный рацион предназначался только для работающих. Те же, кто по какой-то причине оставался не занят, получал и того меньше. Обычно их порция состояла только из половинной порции хлеба.

Список концентрационных лагерей разных стран

На территориях Германии, союзных и захваченных стран создавались фашистские концлагеря. Список их немал, но назовем основные:

• На территории Германии - Галле, Бухенвальд, Котбус, Дюссельдорф, Шлибен, Равенсбрюк, Эссе, Шпремберг;
• Австрии - Маутхаузен, Амштеттен;
• Франции - Нанси, Реймс, Мюлуз;
• Польши - Майданек, Красник, Радом, Освенцим, Пшемысль;
• Литвы - Димитравас, Алитус, Каунас;
• Чехословакии - Кунта-гора, Натра, Глинско;
• Эстонии - Пиркуль, Пярну, Клоога;
• Беларуси - Минск, Барановичи;
• Латвии - Саласпилс.

И это далеко не полный список всех концентрационных лагерей, что были построены фашистской Германией в довоенные и военные годы.

Саласпилс

Саласпилс, можно сказать, самый страшный концлагерь фашистов, потому что, кроме военнопленных и евреев, в нем содержали и детей. Располагался он на территории оккупированной Латвии и был центральным восточным лагерем. Находился недалеко от Риги и функционировал с 1941 (сентябрь) по 1944 год (лето).

Детей в этом лагере не только содержали отдельно от взрослых и массово уничтожали, а использовали как доноров крови для немецких солдат. Каждый день у всех детей забирали около полулитра крови, что приводило к быстрой гибели доноров.

Саласпилс не был похож на Освенцим или Майданек (лагеря уничтожения), где людей сгоняли в газовые камеры, а затем сжигали их трупы. Он был направлен на медицинские исследования, в ходе которых погибло более 100 000 людей. Саласпилс был не такой, как другие концлагеря фашистов. Пытки детей здесь были обыкновенным делом, которое проходило по расписанию с тщательной записью результатов.

Опыты над детьми

Показания свидетелей и результаты расследований выявили следующие способы истребления людей в лагере Саласпилс: избиение, голод, отравление мышьяком, впрыскивание опасных веществ (чаще всего детям), проведение хирургических операций без обезболивающих, выкачивание крови (только у детей), расстрелы, пытки, бесполезный тяжелый труд (перенос камней с места на место), газовые камеры, закапывание заживо. В целях экономии боеприпасов уставом лагеря было предписано убивать детей только прикладами. Зверства фашистов в концлагерях превзошли все, что видело человечество в Новом времени. Подобное отношение к людям не может быть оправдано, потому что нарушает все мыслимые и немыслимые моральные заповеди.

Дети недолго оставались с матерями, обычно их быстро забирали и распределяли. Так, дети до шестилетнего возраста находились в специальном бараке, где их заражали корью. Но не лечили, а усугубляли заболевание, например, купанием, отчего дети гибли за 3 - 4 дня. Таким способом немцы умертвили более 3 000 человек в течение одного года. Тела умерших частью сжигали, а частью закапывали на территории лагеря.

В Акте Нюрнбергского процесса «об истреблении детей» приводились следующие числа: при раскопке только пятой части территории концлагеря было обнаружено 633 детских тела в возрасте от 5 до 9 лет, расположенных слоями; также была найдена площадка, пропитанная маслянистым веществом, где были найдет останки несгоревших детских костей (зубы, ребра, суставы и т.д.)

Саласпилс поистине самый страшный концлагерь фашистов, потому что описанные выше зверства - далеко не все мучения, которым подвергались заключенные. Так, зимой привезенных детей босыми и голыми гнали до барака полкилометра, где они должны были вымыться в ледяной воде. После этого тем же способом гнали детей в следующее здание, где их держали в холоде по 5-6 дней. При этом возраст старшего ребенка не достигал даже 12 лет. Все, кто выжил после этой процедуры, подвергались еще и травлению мышьяком.

Детей грудного возраста держали отдельно, проводили им впрыскивания, от которых ребенок в мучениях погибал за несколько дней. Давали кофе и отравленные каши. От экспериментов в день умирало около 150 детей. Тела погибших выносились в больших корзинах и сжигались, сбрасывались в выгребные ямы или были закопаны недалеко от лагеря.

Равенсбрюк

Если мы начнем перечислять женские концлагеря фашистов, то Равенсбрюк будет стоять на первом месте. Это был единственный лагерь такого типа на территории Германии. Он вмещал тридцать тысяч заключенных, но к концу войны был переполнен на пятнадцать тысяч. В основном содержались русские и польские женщины, евреек насчитывалось примерно 15 процентов. Прописанных указаний, касающихся пыток и истязаний, не было, линию поведения надсмотрщицы выбирали сами.

Прибывающих женщин раздевали, обривали, мыли, выдавали робу и присваивали номер. Также на одежде указывалась расовая принадлежность. Люди превращались в обезличенный скот. В небольших бараках (в послевоенные годы в них жили по 2-3 семьи беженцев) содержалось примерно триста заключенных, которые размещались на трехэтажных нарах. Когда лагерь был переполнен, в эти клетушки сгоняли до тысячи человек, которым приходилось спать всемером на одних нарах. В бараках было несколько туалетов и умывальник, но их было настолько мало, что полы через несколько дней были усеяны экскрементами. Такую картину представляли практические все концлагеря фашистов (фото, представленные здесь - лишь малая доля всех ужасов).

Но в концлагерь попадали не все женщины, предварительно производился отбор. Сильных и выносливых, годных для работы, оставляли, а остальные уничтожались. Трудились заключенные на стройках и пошивочных мастерских.

Постепенно Равенсбрюк был укомплектован крематорием, как и все концлагеря фашистов. Газовые камеры (прозванные заключенными душегубками) появились уже под конец войны. Пепел из крематориев отправлялся на близлежащие поля в качестве удобрений.

Проводились в Равенсбрюке и опыты. В специальном бараке, называвшемся «лазарет», немецкие ученые испытывали новые лекарственные препараты, предварительно заражая или калеча подопытных. Выживших было немного, но и те до конца жизни страдали от перенесенного. Также проводились эксперименты с облучением женщин рентгеновскими лучами, от которых выпадали волосы, пигментировалась кожа, наступала смерть. Проводились вырезания половых органов, после которых выживали немногие, да и те быстро старели, и в 18 лет выглядели как старухи. Подобные опыты проводили все концлагеря фашистов, пытки женщин и детей - главное преступление нацистской Германии против человечества.

На момент освобождения концлагеря союзниками там оставалось пять тысяч женщин, остальные были убиты или перевезены в другие места заключения. Пришедшие в апреле 1945 года советские войска приспособили лагерные бараки для поселения беженцев. Позднее Равенсбрюк превратился в пункт дислокации советских военных частей.

Концлагеря фашистов: Бухенвальд

Строительство лагеря началось в 1933 году, рядом с городком Веймар. Вскоре начали прибывать советские военнопленные, ставшие первыми заключенными, они и достраивали «адский» концлагерь.

Строение всех сооружений было строго продумано. Сразу за воротами начинался «Appelplat» (плац), специально предназначенный для построения узников. Вместимость его составляла двадцать тысяч человек. Недалеко от ворот был карцер для допросов, а напротив располагалась канцелярия, где обитали лагерфюрер и дежурный офицер - лагерное начальство. Глубже находились бараки для заключенных. Все бараки были пронумерованы, насчитывалось их 52. При этом для жилья предназначалось 43, а в остальных были устроены мастерские.

Страшную память оставили после себя концлагеря фашистов, названия их до сих пор вызывают во многих страх и оторопь, но самый ужасающий из них - Бухенвальд. Самым страшным местом считался крематорий. Туда приглашали людей под предлогом медицинского осмотра. Когда заключенный раздевался, его расстреливали, а тело отправляли в печь.

В Бухенвальде содержались только мужчины. При прибытии в лагерь им присваивался номер на немецком языке, который нужно было выучить за первые сутки. Работали узники на Густловском заводе по производству оружия, который располагался в нескольких километрах от лагеря.

Продолжая описывать концлагеря фашистов, обратимся к так называемому «малому лагерю» Бухенвальда.

Малый лагерь Бухенвальда

«Малым лагерем» называлась карантинная зона. Условия жизни здесь были, даже в сопоставлении с главным лагерем, просто адские. В 1944 году, когда немецкие войска начали отступать, в этот лагерь свезли заключенных из Освенцима и лагеря Компьень, в основном это были советские граждане, поляки и чехи, позднее и евреи. Места всем не хватало, поэтому часть узников (шесть тысяч человек) была размещена в палатках. Чем ближе был 1945 год, тем больше становилось перевезенных пленных. А между тем, «малый лагерь» включал 12 бараков размером 40 х 50 метров. Пытки в концлагерях фашистов были не только специально запланированными или с научной целью, пыткой была сама жизнь в таком месте. В бараках проживало по 750 человек, их ежедневная пайка состояла из небольшого кусочка хлеба, неработающим больше не полагалось.

Отношения среди заключенных были жесткие, задокументированы случаи каннибализма, убийства за чужую порцию хлеба. Распространенной практикой было хранить тела умерших в бараках, чтобы получать их пайку. Одежда покойника делилась между его сокамерниками, часто за нее дрались. Из-за подобных условий в лагере были распространены инфекционные заболевания. Прививки только усугубляли ситуацию, так как инъекционные шприцы не менялись.

Всю бесчеловечность и ужас концлагеря фашистов фото просто не в состоянии передать. Рассказы же свидетелей не предназначены для слабонервных. В каждом лагере, не исключая и Бухенвальд, были медицинские группы врачей, которые проводили на заключенных опыты. Надо отметить, что полученные ими данные позволили немецкой медицине шагнуть далеко вперед - ни в одной стране мира не было такого количество подопытных людей. Другой вопрос, стоило ли это миллионов замученных детей и женщин, тех нечеловеческих страданий, что пережили эти ни в чем не повинные люди.

Заключенных облучали, ампутировали здоровые конечности и вырезали органы, стерилизовали, кастрировали. Проверяли, как долго человек способен выдерживать сильный холод или жару. Специально заражали болезнями, вводили экспериментальные лекарства. Так, в Бухенвальде разрабатывалась противотифозная вакцина. Кроме тифа, заключенных инфицировали оспой, желтой лихорадкой, дифтерией, паратифом.

С 1939 года лагерем управлял Карл Кох. Его жена, Ильза, была прозвана «бухенвальдской ведьмой» за любовь к садизму и нечеловеческим издевательствам над заключенными. Ее боялись больше, чем мужа (Карла Коха) и нацистских медиков. Позднее ее прозвали «фрау Абажур». Этому прозвищу женщина обязана тем, что делала из кожи убитых пленных различные декоративные вещи, в частности, абажуры, которыми очень гордилась. Больше всего ей нравилось использовать кожу русских пленных с татуировками на спине и груди, а также кожу цыган. Вещи из такого материала казались ей наиболее изящными.

Освобождение Бухенвальда произошло 11 апреля 1945 года руками самих же узников. Узнав о подходе союзных войск, они обезоружили охрану, взяли в плен лагерное руководство и двое суток управляли лагерем, пока не подошли американские солдаты.

Освенцим (Аушвиц-Биркенау)

Перечисляя концлагеря фашистов, Освенцим невозможно обойти стороной. Это был один из крупнейших концентрационных лагерей, в котором погибло по разным данным от полутора до четырех миллионов человек. Точные данные о погибших так и остались не выяснены. В основном жертвами были еврейские военнопленные, которые уничтожались сразу по прибытии в газовых камерах.

Сам комплекс концентрационных лагерей носил название Аушвиц-Биркенау и располагался в предместьях польского города Освенцима, чье название стало нарицательным. Над лагерными воротами были выгравированы следующие слова: «Труд освобождает».

Этот огромный комплекс, построенный в 1940 году, состоял из трех лагерей:

• Аушвиц I или главный лагерь - здесь размещалась администрация;
• Аушвиц II или «Биркенау» - был назван лагерем смерти;
• Аушвиц III или Буна Моновиц.

Изначально лагерь был небольшим и предназначался для политических заключенных. Но постепенно в лагерь прибывали все новые и новые пленные, 70% из которых уничтожались сразу. Многие пытки в концлагерях фашистов были заимствованы именно из Освенцима. Так, начала функционировать в 1941 году первая газовая камера. Использовался газ «Циклон Б». Впервые опробовано страшное изобретение было на советских и польских заключенных общей численностью около девятисот человек.

Аушвиц II начал свое функционирование с 1 марта 1942 года. Его территория включала четыре крематория и две газовые камеры. В этом же году начались медицинские эксперименты над женщинами и мужчинами по стерилизации и кастрации.

Вокруг Биркенау постепенно образовывались небольшие лагеря, где содержались заключенные, работающие на заводах и шахтах. Один из таких лагерей, постепенно разросшись, и стал называться Аушвиц III или Буна Моновиц. Здесь содержалось примерно десять тысяч пленных.

Как любые концлагеря фашистов, Освенцим хорошо охранялся. Контакты с внешним миром были под запретом, территорию окружал забор из колючей проволоки, вокруг лагеря на расстоянии километра выставлялись караульные посты.

На территории Освенцима непрерывно работало пять крематориев, которые, по подсчетам специалистов, обладали месячной производительностью примерно в 270 тысяч трупов.

27 января 1945 года советскими войсками был освобожден лагерь Аушвиц-Биркенау. К тому времени в живых осталось примерно семь тысяч пленников. Такое малое количество выживших связано с тем, что примерно за год до этого в концлагере начались массовые убийства в душегубках (газовых камерах).

С 1947 года на территории бывшего концентрационного лагеря начал функционировать музей и мемориальный комплекс, посвященный памяти всем погибшим от рук фашистской Германии.

Заключение

За все время войны по статистике в плену оказалось примерно четыре с половиной миллиона советских граждан. В основном это были мирные жители с оккупированных территорий. То, что пережили эти люди, сложно даже представить. Но не только издевательства фашистов в концлагерях суждено было им снести. Благодаря Сталину после освобождения, вернувшись домой, они получили клеймо «предатели». На родине их ждал ГУЛАГ, а их семьи были подвергнуты серьезным репрессиям. Один плен сменился для них другим. В страхе за свою жизнь и жизни близких, они меняли фамилии и всячески пытались скрыть пережитое.

До недавнего времени информация о судьбах заключенных после освобождения не афишировалась и замалчивалась. Но люди, пережившее такое, просто не должны быть забыты.

ГУЛАГ (1930–1960) — основанное в системе НКВД Главное управление исправительно-трудовых лагерей. Считается символом бесправия, рабского труда и произвола советского государства времен сталинизма. В настоящее время многое про ГУЛАГ можно узнать, если посетить музей истории ГУЛАГа.

Советскую тюремно-лагерную систему начали формировать почти сразу после революции. С самого начала образования этой системы ее особенностью было то, что для уголовников имелись одни места заключения, а для политических противников большевизма – иные. Была создана система так называемых «политизоляторов», а также образованное в 1920-х годах Управление СЛОН (Соловецкие лагеря особого назначения).

В обстановке индустриализации и коллективизации уровень репрессий в стране резко возрастал. Появилась надобность в увеличении числа узников для привлечения их труда на промышленных стройках, а также для заселения почти безлюдных, не очень развитых в экономическом плане районов СССР. После принятия постановления, регламентирующего труд «зеков», содержать всех осужденных со сроками от 3-х лет и более стало Объединённое государственное политическое управление, в своей системе ГУЛАГ.

Было решено все новые лагеря создавать лишь в удаленных безлюдных районах. В лагерях занимались эксплуатацией природных богатств с применением труда осужденных. Освободившиеся заключенные не отпускались, а закреплялись к прилегающим к лагерям территориям. Был организован перевод «на вольные поселения» тех, кто заслуживал этого. Разделялись «зеки», выселявшиеся за пределы обжитой местности, на особо опасных (всех политзаключенных) и малоопасных. При этом была экономия на охране (побеги в тех местах были меньшей угрозой, чем в центре страны). Кроме того, создавались запасы бесплатной рабсилы.

Общая численность осужденных в ГУЛАГе быстро росла. В 1929 году их было около 23 тыс., через год – 95 тыс., еще через год – 155 тыс. чел., в 1934 было уже 510 тыс. чел., не считая этапируемых, а в 1938 году свыше двух миллионов и это только официально.

Для лесных лагерей не требовалось больших затрат по обустройству. Однако то, что творилось в них, у любого нормального человека просто не укладывается в голове. Многое можно узнать, если посетить музей истории ГУЛАГа, многое со слов, выживших очевидцев, из книг и документальных или художественных фильмов. Много имеется рассекреченной информации об этой системе, особенно в бывших советских республиках, но в России еще имеется множество сведений о ГУЛАГе с грифом «секретно».

Множество материалов можно найти в самой известной книге Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» или в книге «ГУЛАГ» Данцига Балдаева. Так, например Д. Балдаев получил материалы от одного из бывших надзирателей, который продолжительное время прослужил в системе ГУЛАГа. Тогдашняя система ГУЛАГ и до сей поры не вызывает у адекватных людей ничего, кроме изумления.

Женщины в ГУЛАГе: для усиления «психического давления» их допрашивали обнаженными

Для выбивания из арестованных необходимых для следователей показаний у ГУЛАГовских «знатоков» имелось множество «наработанных» методов. Так, например, для тех, кто не желал «чистосердечно во всем признаваться», перед следствием сначала «втыкали мордой в угол». Это означало, что людей ставили лицом к стенке в положении «смирно», при котором отсутствовала точка опоры. В такой стойке людей держали круглыми сутками не давая, есть, пить и спать.

Тех, кто терял сознание от бессилия, продолжали избивать, обливать водой и водворять на прежние места. С более крепкими и «несговорчивыми» «врагами народа» кроме банального в ГУЛАГе зверского избиения пользовались куда более изощренными «методами дознания». Таких «врагов народа», например, подвешивали на дыбу с гирями или другими грузами, привязанными к ногам.

Женщины и девушки для «психологического давления» часто присутствовали на допросах совершенно нагими, подвергаясь насмешкам и оскорблениям. Если они не признавались, то подвергались изнасилованию «хором» в самом кабинете дознавателя.

Изобретательность и предусмотрительность ГУЛАГовских «работников» поистине изумляла. Для обеспечения себе «анонимности» и лишения осужденных возможностей для уклонения от ударов, жертвы перед допросами запихивались в узкие и длинные мешки, которые завязывались и опрокидывались на пол. Вслед за этим находящиеся в мешках люди до полусмерти избивались с помощью палок и сыромятных ремней. Именовалось это в кругу своих «забиванием кота в мешке».

Широкой популярностью пользовалась практика избиения «членов семьи врагов народа». Для этого выбивались показания у отцов, мужей, сыновей или братьев арестованных. К тому же они часто находились во время издевательств над своими родными в одном помещении. Делалось это для «усиления воспитательных воздействий».

Зажатые в тесных камерах, осужденные стоя умирали

Отвратительнейшей пыткой в ГУЛАГовских СИЗО было применение к задержанным так называемых «отстойников» и «стаканов». Для этой цели в тесной камере, без окон и вентиляции, набивали по 40-45 человек на десяти квадратных метрах. Вслед за тем камеру плотно «запечатывали» на сутки и более. Притиснутым в душной камере, людям приходилось испытывать невероятные страдания. Многим из них приходилось погибать, так и оставшись в стоячем положении, поддерживаемыми живыми.

О выводе в туалет, при содержании в «отстойниках» конечно же, не могло быть и речи. Отчего естественные потребности людям приходилось отправлять прямо на месте, на себя. В результате «врагам народа» приходилось стоя задыхаться в условиях ужасного зловония, поддерживая мертвых, которые скалились последней «улыбкой» прямо в лица живым.

Не лучше обстояли дела и с выдерживанием «до кондиции» заключенных в так называемых «стаканах». «Стаканами» называли узкие, как гробы, железные пеналы или ниши в стенах. Втиснутые в «стаканы» заключенные не могли ни сесть, а тем более лечь. В основном «стаканы» были настолько узкими, что в них нельзя было и шевельнуться. Особо «упорствующие» помещались на сутки и более в «стаканы», в которых нормальным людям не возможно было выпрямляться в полный рост. Из-за этого они неизменно находились в скрюченных, полусогнутых положениях.

«Стаканы» с «отстойниками» подразделялись на «холодные» (которые находились в не отапливаемых помещениях) и «горячие», на стенах которых были специально размещены батареи отопления, дымоходы печей, трубы теплоцентралей и пр.

Для «повышения трудовой дисциплины» охрана расстреливала каждого замыкающего строй осужденного

Прибывающие осужденные из-за нехватки бараков находились на ночное время в глубоких котлованах. Утром они поднимались по лестнице и приступали к постройке для себя новых бараков. Учитывая 40-50 градусные морозы в северных регионах страны, временные «волчьи ямы» могли делаться чем-то вроде братских могил для вновь прибывших осужденных.

Не прибавлялось здоровья замученным на этапах зекам и от ГУЛАГовских «шуток», именуемых охраной «подданием пара». Для «усмирения» вновь прибывшего и возмущенного длительным ожиданием в локальной зоне перед приемом в лагере нового пополнения проводили следующий «ритуал». При 30-40 градусных морозах они внезапно обливались пожарными шлангами, после этого их еще 4-6 часов «додерживали» на улице.

С нарушителями дисциплины в процессе работы тоже «шутили». В северных лагерях это называлось «голосованием на солнце» или «сушкой лапок». Осужденным, угрожая немедленным расстрелом при «попытке к бегству», приказывали стоять в лютые морозы с поднятыми вверх руками. Они так стояли в течение всего рабочего дня. Порой «голосовавших» заставляли стоять «крестом». При этом заставляли руки расставлять в стороны, и даже стоять на одной ноге, как «цапля».

Еще один яркий пример изощренного садизма, о котором честно расскажет не каждый музей истории ГУЛАГа, это существование одного зверского правила. О нем уже упоминалось и гласило оно так: «без последнего». Его вводили и рекомендовали к исполнению в отдельных лагерях сталинского ГУЛАГа.

Так, для «уменьшения количества зеков» и «повышения трудовой дисциплины» охрана имела приказ по расстрелу всех осужденных, которые становились последними в строй рабочих бригад. Последнего, замешкавшегося зека, в таком случае тут же расстреливали при попытке к бегству, а остальные продолжали «играть» в эту смертельную игру с каждым новым днем.

Наличие «сексуальных» пыток и убийств в ГУЛАГе

Вряд ли женщинам или девушкам, в разные времена и по разным причинам, попавшим в лагеря в качестве «врагов народа», в самых страшных кошмарах могло привидеться то, что их ждало. Прошедшие круги изнасилований и позора в ходе «допросов с пристрастием», прибыв в лагеря, к самым привлекательным из них применялось «распределение» по начсоставу, а прочие поступали в почти беспредельное использование охраной и блатными.

В ходе этапирования молодых женщин-осужденных, главным образом, уроженок западных и только что присоединенных балтийских республик, целенаправленно заталкивали в вагоны с отпетыми урками. Там на протяжении всего продолжительного маршрута следования их подвергали многочисленным изощренным групповым изнасилованиям. Доходило до того, что они не доживали до конечного пункта прибытия.

«Пристраивание» несговорчивых арестанток в камеры к блатным на сутки и более практиковалось и в ходе проведения «следственных действий» для «побуждения у арестованных дачи правдивых показаний». В женских зонах вновь прибывших арестанток «нежного» возраста часто делали добычей мужеобразных зечек, у которых наблюдались ярко выраженные лесбийские и иные сексуальные отклонения.

Для того чтобы «усмирять» и «приводить к надлежащему страху» при этапировании, на суднах, транспортировавших женщин в районы Колымы и иных дальних пунктов ГУЛАГа, на пересылках конвой преднамеренно допускал «смешивание» женщин с урками, следовавшими с новой «ходкой» в места «не столь отдаленные». После массовых изнасилований и резни трупы женщин, не перенесших всех ужасов общего этапирования, выбрасывали за борт судна. При этом их списывали как погибших от болезней или убитых при попытке к бегству.

В некоторых лагерях как наказание практиковали «случайно совпавшие» общие «помывки» в бане. На несколько моющихся в бане женщин внезапно набрасывался ворвавшийся в банное помещение озверевший отряд из 100-150 зеков. Практиковали и открытую «торговлю» «живым товаром». Женщин продавали на разное «время пользования». После чего заранее «списанных» зечек, ожидала неизбежная и ужасная смерть.

Глава 8. Женщина в лагере

Да как же не думать было о них еще на следствии? - ведь в соседних

где-то камерах! в этой самой тюрьме, при этом самом режиме, невыносимое это

следствие - им-то, слабым, как перенести?!

В коридорах беззвучно, не различишь их походки и шелеста платьев. Но вот

бутырский надзиратель завозится с замком, оставит мужскую камеру полминуты

перестоять в верхнем светлом коридоре вдоль окон, - и вниз из-под

намордника коридорного окна, в зеленом садике на уголке асфальта вдруг видим

мы так же стоящих в колонне по двое, так же ожидающих, пока отопрут им дверь

Щиколотки и туфельки женщин! - только щиколотки и туфельки да на высоких

каблуках! - и это как вагнеровский удар оркестра в "Тристане и Изольде"! -

мы ничего не можем углядеть выше, и уже надзиратель загоняет нас в камеру,

мы бредем освещенные и омраченные, мы пририсовали всё остальное, мы

вообразили их небесными и умирающими от упадка духа. Как они? Как они!..

Но, кажется, им не тяжелее, а может быть и легче. Из женских воспоминаний

о следствии я пока не нашел ничего, откуда бы заключить, что они больше нас

бывали обескуражены или упали духом ниже. Врач-гинеколог Н. И. Зубов, сам

отсидевший 10 лет и в лагерях постоянно лечивший и наблюдавший женщин,

говорит, правда, что статистически женщина быстрее и ярче мужчины реагирует

на арест и главный его результат - потерю семьи. Она душевно ранена и это

чаще всего сказывается на пресечении уязвимых женских функций.

А меня в женских воспоминаниях о следствии поражает именно: о каких

"пустяках" с точки зрения арестантской (но отнюдь не женской!) они могли там

думать. Надя Суровцева, красивая и еще молодая, надела впопыхах на допрос

разные чулки, и вот в кабинете следователя её смущает, что допрашивающий

поглядывает на её ноги. Да казалось бы и чёрт с ним, хрен ему на рыло, не в

театр же она с ним пришла, к тому ж она едва ль не доктор (по-западному)

философии и горячий политик - а вот поди ж ты! Александра Острецова,

сидевшая на Большой Лубянке в 1943-м, рассказывала мне потом в лагере, что

они там часто шутили: то прятались под стол, и испуганный надзиратель входил

искать недостающую; то раскрашивались свеклой и так отправлялись на

прогулку; то уже вызванная на допрос, она увлеченно обсуждала с

сокамерницами: идти ли сегодня одетой попроще или надеть вечернее платье?

Правда, Острецова была тогда избалованная шалунья да и сидела-то с ней

молоденькая Мира Уборевич. Но вот уже в возрасте и ученая, Н. И. П-ва

оттачивала в камере алюминиевую ложку. Думаете - зарезаться? нет, косы

обрезать (и обрезала)!

Потом во дворе Красной Пресни мне пришлось посидеть рядом с этапом

свежеосужденных, как и мы, женщин, и я с удивлением ясно увидел, что все они

не так худы, не так истощены и бледны, как мы. Равная для всех тюремная

пайка и тюремные испытания оказываются для женщин в среднем легче. Они не

сдают так быстро от голода.

Но и для всех нас, а для женщины особенно, тюрьма - это только цветочки.

Ягодки - лагерь. Именно там предстоит ей сломиться или, изогнувшись,

переродясь, приспособиться.

В лагере, напротив, женщине всё тяжелее, чем нам. Начиная с лагерной

нечистоты. Уже настрадавшаяся от грязи на пересылках и в этапах, она не

находит чистоты и в лагере. В среднем лагере в женской рабочей бригаде и,

значит, в общем бараке, ей почти никогда невозможно ощутить себя

по-настоящему чистой, достать теплой воды (иногда и никакой не достать: на

1-м Кривощековском лагпункте зимой нельзя умыться нигде в лагере, только

мерзлая вода, и растопить негде). Никаким законным путем она не может

достать ни марли, ни тряпки. Где уж там стирать!..

Баня? Ба! С бани и начинается первый приезд в лагерь - если не считать

выгрузки на снег из телячьего вагона и перехода с вещами на горбу среди

конвоя и собак. В лагерной-то бане и разглядывают раздетых женщин как товар.

Будет ли вода в бане или нет, но осмотр на вшивость, бритье подмышек и

лобков дают не последним аристократам зоны - парикмахерам, возможность

рассмотреть новых баб. Тотчас же их будут рассматривать и остальные придурки

Это традиция еще соловецкая, только там, на заре Архипелага, была

нетуземная стеснительность - и их рассматривали одетыми, во время подсобных

работ. Но Архипелаг окаменел и процедура стала наглей. Федот С. и его жена

(таков был рок их соединиться!) теперь со смехом вспоминают, как придурки

мужчины стали по двум сторонам узкого коридора, а новоприбывших женщин

пускали по этому коридору голыми, да не сразу всех, а по одной. Потом между

придурками решалось, кто кого берет. (По статистике 20-х годов у нас сидела

в заключении одна женщина на шесть-семь мужчин. *(1) После Указов 30-х и

40-х годов соотношение это немного выравнялось, но не настолько, чтобы

женщин не ценить, особенно привлекательных.) В иных лагерях процедура

сохранялась вежливой: женщин доводят до их барака - и тут-то входят сытые,

в новых телогрейках (не рваная и не измазанная одежда в лагере уже сразу

выглядит бешеным франтовством!) уверенные и наглые придурки. Они не спеша

прохаживаются между вагонками, выбирают. Подсаживаются, разговаривают.

Приглашают сходить к ним "в гости". А они живут не в общем барачном

помещении, а в "кабинках" по несколько человек. У них там и электроплитка, и

сковородка. Да у них жареная картошка! - мечта человечества! На первый раз

просто полакомиться, сравнить и осознать масштабы лагерной жизни.

Нетерпеливые тут же после картошки требуют и "уплаты", более сдержанные идут

проводить и объясняют будущее. Устраивайся, устраивайся, милая, в [зоне],

пока предлагают по-джентльменски. Уж и чистота, и стирка, и приличная

одежда, и неутомительная работа - всё твое.

И в этом смысле считается, что женщине в лагере - "легче". Легче ей

смотрят на женщин, не опустившихся до помойки, естественно рассудить, что

женщине в лагере легче, раз она насыщается меньшей пайкой и раз есть у нее

путь избежать голода и остаться в живых. Для исступленно-голодного весь мир

заслонен крылами голода, и больше несть ничего в мире.

И правда, есть женщины, кто по натуре вообще и на воле легче сходится с

мужчинами, без большого перебора. Таким, конечно, в лагере всегда открыты

легкие пути. Личные особенности не раскладываются просто по [статьям]

Уголовного кодекса, - однако, вряд ли ошибемся сказав, что большинство

Пятьдесят Восьмой составляют женщины не такие. Иным с начала и до конца этот

шаг непереносимее смерти. Другие ёжатся, колеблются, смущены (да удерживает

и стыд перед подругами), а когда решатся, когда смирятся - смотришь,

поздно, они уже не идут в лагерный спрос.

Потому что [предлагают] не каждой.

Так еще в первые сутки многие уступают. Слишком жестоко прочерчивается -

и надежды ведь никакой. И этот выбор вместе с мужниными женами, с матерями

семейств делают и почти девочки. И именно девочки, задохнувшись от наготы

лагерной жизни, становятся скоро самыми отчаянными.

А - нет? Что ж, смотри! Надевай штаны и бушлат. И бесформенным, толстым

снаружи и хилым внутри существом, бреди в лес. Еще сама приползешь, еще

кланяться будешь.

Если ты приехала в лагерь физически сохраненной и сделала [умный] шаг в

первые же дни - ты надолго устроена в санчасть, в кухню, в бухгалтерию, в

швейную или прачечную, и годы потекут безбедно, вполне похоже на волю.

Случится этап - ты и на новое место приедешь вполне в расцвете, ты и там

уже знаешь, как поступать с первых же дней. Один из самых удачных ходов -

стать прислугой начальства. Когда среди нового этапа пришла в лагерь

дородная холеная И. Н., долгие годы благополучная жена крупного армейского

командира, начальник УРЧа тотчас её высмотрел и дал почетное назначение мыть

полы в кабинете начальника. Так она мягко начала свой срок, вполне понимая,

что это - удача.

Что с того, что кого-то на воле ты там любила и кому-то хотела быть

верна! Какая корысть в верности мертвячки? ["выйдешь на волю - кому ты

будешь нужна?"] - вот слова, вечно звенящие в женском бараке. Ты грубеешь,

стареешь, безрадостно и пусто пройдут последние женские годы. Не разумнее ли

что-то спешить взять и от этой дикой жизни?

Облегчает и то, что здесь никто никого не осуждает. "Здесь все так

Развязывает и то, что у жизни не осталось никакого смысла, никакой цели.

Те, кто не уступили сразу - или одумаются, или их заставят всё же

уступить. Самым упорным, но если собой хороша - сойдется, сойдется на клин

Сдавайся!

Была у нас в лагерьке на Калужской заставе (в Москве) гордая девка М.,

лейтенант-снайпер, как царевна из сказки - губы пунцовые, осанка лебяжья,

волосы вороновым крылом. *(2) И наметил купить её старый грязный жирный

кладовщик Исаак Бершадер. Он был и вообще отвратителен на взгляд, а ей, при

её упругой красоте, при её мужественной недавней жизни особенно. Он был

корягой гнилой, она - стройным тополем. Но он обложил её так тесно, что ей

не оставалось дохнуть. Он не только обрек её общим работам (все придурки

действовали слаженно, и помогали ему в облаве), придиркам надзора (а [на

крючке] у него был и надзорсостав) - но и грозил неминуемым худым далеким

этапом. И однажды вечером, когда в лагере погас свет, мне довелось самому

увидеть в бледном сумраке от снега и неба, как М. прошла тенью от женского

барака и с опущенной головой постучала в каптерку алчного Бершадера. После

этого она хорошо была устроена в зоне.

М. Н., уже средних лет, на воле чертежница, мать двоих детей, потерявшая

мужа в тюрьме, уже сильно доходила в женской бригаде на лесоповале - и всё

упорствовала, и была уже на грани необратимой. Опухли ноги. С работы

тащилась в хвосте колонны, и конвой подгонял её прикладами. Как-то осталась

на день в зоне. [Присы"пался] повар: приходи в кабинку, от пуза накормлю.

Она пошла. Он поставил перед ней большую сковороду жареной картошки со

свининой. Она всю съела. Но после расплаты её вырвало - и так пропала

картошка. Ругался повар: "Подумаешь, принцесса!" А с тех пор постепенно

привыкла. Как-то лучше устроилась. Сидя на лагерном киносеансе, уже сама

выбирала себе мужика на ночь.

А кто прождет дольше - то самой еще придется плестись в общий мужской

барак, уже не к придуркам, идти в проходе между вагонками и однообразно

повторять: "Полкило... полкило..." И если избавитель пойдет за нею с пайкой,

то завесить свою вагонку с трех сторон простынями, и в этом шатре, шалаше

(отсюда и "шалашовка") заработать свой хлеб. Если раньше того не накроет

надзиратель.

Вагонка, обвешанная от соседок тряпьем - классическая лагерная картина.

Но есть и гораздо проще. Это опять-таки кривощековский 1-й лагпункт,

1947-1949. (Нам известен такой, а сколько их?) На лагпункте - блатные,

бытовики, малолетки, инвалиды, женщины и мамки - всё перемешано. Женский

барак всего один - но на пятьсот человек. Он - неописуемо грязен,

несравнимо грязен, запущен, в нем тяжелый запах, вагонки - без постельных

принадлежностей. Существовал официальный запрет мужчинам туда входить - но

он не соблюдался и никем не проверялся. Не только мужчины туда шли, но

валили малолетки, мальчики по 12-13 лет шли туда обучаться. Сперва они

начинали с простого наблюдения: там не было этой ложной стыдливости, не

хватало ли тряпья, или времени - но [вагонки не завешивались], и конечно,

никогда не тушился свет. Всё совершалось с природной естественностью, на

виду и сразу в нескольких местах. Только явная старость или явное уродство

были защитой женщины - и больше ничто. Привлекательность была проклятьем, у

такой непрерывно сидели гости на койке, её постоянно окружали, её просили и

ей угрожали побоями и ножом - и не в том уже была её надежда, чтоб устоять,

но - сдаться-то умело, но выбрать такого, который потом угрозой своего

имени и своего ножа защитит её от остальных, от следующих, от этой жадной

череды, и от этих обезумевших малолеток, растравленных всем, что они тут

видят и вдыхают. Да только ли защита от мужчин? и только ли малолетки

растравлены? - а женщины, которые рядом изо дня в день всё это видят, но их

самих не спрашивают мужчины - ведь эти женщины тоже взрываются наконец в

неуправляемом чувстве - и бросаются бить удачливых соседок.

И еще по Кривощековскому лагпункту быстро разбегаются венерические

болезни. Уже слух, что почти половина женщин больна, но выхода нет, и всё

туда же, через тот же порог тянутся властители и просители. И только

осмотрительные, вроде баяниста К., имеющего связи в санчасти, всякий раз для

себя и для друзей сверяются с тайным списком венерических, чтобы не

ошибиться.

А женщина на Колыме? Ведь там она и вовсе редкость, там она и вовсе

нарасхват и наразрыв. Там не попадайся женщина на трассе - хоть конвоиру,

хоть вольному, хоть заключенному. На Колыме родилось выражение [трамвай] для

группового изнасилования. К. О. рассказывает, как шофер проиграл в карты их

Целую грузовую машину женщин, этапируемых в Эльген - и, свернув с

дороги, завез на ночь расконвоированным, стройрабочим.

А [работа?] Еще в смешанной бригаде какая-то есть женщине потачка,

какая-то работа полегче. Но если вся бригада женская - тут уж пощады не

будет, тут давай [кубики!] А бывают сплошь женские целые лагпункты, уж тут

женщины и лесорубы, и землекопы, и саманщицы. Только на медные и

вольфрамовые рудники женщин не назначали. Вот "29-я точка" КарЛага -

сколько ж в этой [точке] женщин? Не много не мало - шесть тысяч! *(3) Кем

же работать там женщине? Елена О. работает грузчиком - она таскает мешки по

80 и даже по 100 килограммов! - правда наваливать на плечи ей помогают, да

и в молодости она была гимнасткой. (Все свои 10 лет проработала грузчиком и

Елена Прокофьевна Чеботарева.)

На женских лагпунктах устанавливается не-женски жестокий общий нрав:

вечный мат, вечный бой и озорство, иначе не проживешь. (Но, замечает

бесконвойный инженер Пустовер-Прохоров, взятые с такой женской колонны в

прислугу или на приличную работу женщины тут же оказываются тихими и

трудолюбивыми. Он наблюдал такие колонны на БАМе, вторых сибирских путях, в

1930-е годы. Вот картинка: в жаркий день триста женщин просили конвой

разрешить им искупаться в обводнённом овраге. Конвой не разрешил. Тогда

женщины с единодушием все разделись донага и легли загорать - возле самой

магистрали, на виду у проходящих поездов. Пока шли поезда местные,

советские, то была не беда, но ожидался международный экспресс, и в нем

иностранцы. Женщины не поддавались командам одеться. Тогда вызвали пожарную

машину и спугнули их брандсбойтом.)

Вот [женская] работа в Кривощекове. На кирпичном заводе, окончив

разрабатывать участок карьера, обрушивают туда перекрытие (его перед

разработкой стелят по поверхности земли). Теперь надо поднять метров на

10-12 тяжелые сырые бревна из большой ямы. Как это сделать? Читатель скажет:

механизировать. Конечно. Женская бригада набрасывает два каната (их

серединами) на два конца бревна, и двумя рядами бурлаков (равняясь, чтобы не

вывалить бревно и не начинать с начала) вытягивают одну сторону каждого

каната и так - бревно. А потом они вдвадцатером берут одно такое бревно на

плечи и под командный мат отъявленной своей бригадирши несут бревнище на

новое место и сваливают там. Вы скажете - трактор? Да помилуйте, откуда

трактор, если это 1948 год? Вы скажете - кран? А вы забыли Вышинского -

"труд-чародей, который из небытия и ничтожества превращает людей в героев"?

Если кран - так как же с чародеем? Если кран - эти женщины так и погрязнут

в ничтожестве!

Тело истощается на такую работу, и всё, что в женщине есть женское,

постоянное или в месяц раз, перестает быть. Если она дотянет до ближней

комиссовки, то разденется перед врачами уже совсем не та, на которую

облизывались придурки в банном коридоре: она стала безвозрастна; плечи её

выступают острыми углами, груди повисли иссохшими мешочками; избыточные

складки кожи морщатся на плоских ягодицах, над коленями так мало плоти, что

образовался просвет, куда овечья голова пройдет и даже футбольный мяч; голос

погрубел, охрип, а на лицо уже находит загар пеллагры. (А за несколько

месяцев лесоповала, говорит гинеколог, опущение и выпадение более важного

Труд-[чародей!]..

Ничто не равно в жизни вообще, а в лагере тем более. И на производстве

выпадало не всем одинаково безнадежно. И чем моложе, тем иногда легче. Так и

вижу девятнадцатилетнюю Напольную, всю как сбитую, с румянцем во всю

деревенскую щеку. В лагерьке на Калужской заставе она была крановщицей на

башенном кране. Как обезьяна лазила к себе на кран, иногда без надобности и

на стрелу, оттуда всему строительству кричала "хо-го-о-о!", из кабины

перекрикивалась с вольным прорабом, с десятниками, телефона у нее не было.

Всё ей было как будто забавно, весело, лагерь не в лагерь, хоть в комсомол

вступай. С каким-то не лагерным добродушием она улыбалась всем. Ей всегда

страшен (ну, кроме [кума]) - её прораб не дал бы в обиду. Одного только не

знаю - как ей удалось в лагере обучиться на крановщицу - вот бескорыстно

ли её сюда приняли. Впрочем, она сидела по безобидной бытовой статье. Силы

так и пышели из нее, а завоеванное положение позволяло ей любить не по

нужде, а по влечению сердца.

Так же описывет свое состояние и Сачкова, посаженная в 19 лет. Она попала

в сельхозколонию, где, впрочем, всегда сытней и потому легче. "С песней я

бегала от жатки к жатке, училась вязать снопы". Если нет другой молодости,

кроме лагерной - значит, надо веселиться здесь, а где же? Потом её привезли

в тундру под Норильск, так и он ей "показался каким-то сказочным городом,

приснившимся в детстве". Отбыв срок, она осталась там вольнонаемной. "Помню,

я шла в пургу, и у меня появилось какое-то задорное настроение, я шла,

размахивая руками, борясь с пургой, пела "Легко на сердце от песни веселой",

глядела на переливающиеся занавеси Северного сияния, бросалась на снег и

смотрела в высоту. Хотелось запеть, чтоб услышал Норильск: что не меня пять

лет победили, а я их, что кончились эти проволоки, нары и конвой.. Хотелось

любить! Хотелось что-нибудь сделать для людей, чтобы больше не было зла на

Ну, да это многим хотелось.

Освободить нас ото зла Сачковой всё-таки не удалось: лагеря стоят. Но

самой ей повезло: ведь не пяти лет, а пяти недель довольно, чтоб уничтожить

и женщину и человека.

Вот эти два случая у меня только и стоят против тысяч безрадостных или

бессовестных.

А конечно, где ж как не в лагере пережить тебе первую любовь, если

посадили тебя (по политической статье!) [пятнадцати лет], восьмиклассницей,

как Нину Перегуд? Как не полюбить джазиста-красавца Василия Козьмина,

которым еще недавно на воле весь город восхищался, и в ореоле славы он

казался тебе недоступен? И Нина пишет стих "Ветка белой сирени", а он кладет

на музыку и поет ей через зону (их уже разделили, он снова недоступен).

Девочки из кривощековского барака тоже носили цветочки, вколотые в волоса

Признак, что - в лагерном браке, но может быть - и в любви?

Законодательство внешнее (вне ГУЛага) как будто способствовало лагерной

любви. Всесоюзный Указ от 8.7.44 об укреплении брачных уз сопровождался

негласным Постановлением СНК и инструкцией НКЮ от 27.11.44, где говорилось,

что суд обязан по первому желанию вольного советского человека

беспрекословно расторгать его с половиной, оказавшейся в заключении (или в

сумасшедшем доме), и поощрить даже тем, что освободить от платы сумм при

выдаче разводного свидетельства. (И никто при этом законодательно не

обязывался сообщать той, другой, половине о произошедшем разводе!) Тем самым

гражданки и граждане призывались поскорее бросать в беде своих заключённых

мужей и жен, а заключённые - забывать поглуше о супружестве. Уже не только

глупо и несоциалистично, но становилось противозаконно женщине тосковать по

отлученному мужу, если он остался на воле. У Зои Якушевой, севшей за мужа

как ЧС, получилось так: года через три мужа освободили как важного

специалиста, и он не поставил непременным условием освобождение жены. Все

свои [восемь] она и оттянула за него...)

Забывать о супружестве, да, но инструкции внутри ГУЛага осуждали и

любовный разгул как диверсию против производственного плана. Ведь,

разбредясь по производству, эти бессовестные женщины, забывшие свой долг

перед государством и Архипелагом, готовы были лечь на спину где угодно - на

сырой земле, на дровяной щепе, на щебенке, на шлаке, на железных стружках -

а план срывался! а пятилетка топталась на месте! а премии гулаговским

начальникам не шли! Кроме того некоторые из зэчек таили гнусный замысел

забеременеть, и под эту беременность, пользуясь гуманностью наших законов,

урвать несколько месяцев из своего срока, иногда короткого пятилетнего или

трехлетнего, и эти месяцы не работать. Потому инструкции ГУЛага требовали:

уличенных в сожительстве немедленно разлучать и менее ценного из них

отсылать этапом. (Это, конечно, ничуть не напоминало Салтычих, отсылавших

девок в дальние деревни.)

Досадчива была вся эта подбушлатная лирика и надзору. Ночами, когда

гражданин надзиратель мог бы храпануть в дежурке, он должен был ходить с

фонарем и ловить этих голоногих наглых баб в койках мужского барака и

мужиков в бараках женских. Не говоря уже о возможных собственных вожделениях

(ведь и гражданин надзиратель тоже не каменный), он должен был еще трудиться

отводить виновную в карцер или целую ночь увещевать её, объясняя, чем её

поведение дурно, а потом и писать докладные (что" при отсутствии высшего

образования даже мучительно).

Ограбленные во всем, что наполняет женскую и вообще человеческую жизнь -

в семье, в материнстве, в дружеском окружении, в привычной и может быть

интересной работе, кто и в искусстве, и в книгах, а тут давимые страхом,

голодом, забытостью и зверством, - к чему ж еще могли повернуться

лагерницы, если не к любви? Благословением божьим возникала любовь почти уже

и не плотская потому что в кустах стыдно, в бараке при всех невозможно, да и

мужчина не всегда в силе, да и лагерный надзор изо всякой [заначки]

(уединения) таскает и сажает в карцер. Но от бесплотности, вспоминают теперь

женщины, еще глубже становилась духовность лагерной любви. Именно от

бесплотности она становилась острее, чем на воле! Уже пожилые женщины ночами

не спали от случайной улыбки, от мимолетного внимания. И так резко выделялся

свет любви на грязно-мрачном лагерном существовании!

"Заговор счастья" видела Н. Столярова на лице своей подруги, московской

артистки, и её неграмотного напарника по сеновозке Османа. Актриса открыла,

что никто никогда не любил её так - ни муж-кинорежиссер, ни все бывшие

поклонники. И только из-за этого не уходила с сеновозки, с общих работ.

Да еще этот риск - почти военный, почти смертельный: за одно раскрытое

свидание платить обжитым местом, то есть жизнью. Любовь на острие опасности,

где так глубеют и разворачиваются характеры, где каждый вершок оплачен

жертвами - ведь героическая любовь! (Аня Лехтонен в Ортау разлюбила своего

возлюбленного за те двадцать минут, что стрелок вел их в карцер, а тот

униженно умолял отпустить.) Кто-то шел содержанками придурков без любви -

чтобы спастись, а кто-то шел на [общие] и гиб - за любовь.

И совсем немолодые женщины оказывались тоже в этом замешаны, даже ставя

надзирателей в тупик: на воле на такую женщину никак не подумал бы! А

женщины эти не страсти уже искали, а насытить свою потребность о ком-то

позаботиться, кого-то согреть, от себя урезать, а его подкормить; обстирать

его и обштопать. Их общая миска, из которой они питались, была их священным

обручальным кольцом. "Мне не спать с ним надо, а в звериной нашей жизни, как

в бараке целый день за пайки и за тряпки ругаемся, про себя думаешь: сегодня

ему рубашку починить, да картошку сварим", - объясняла одна доктору Зубову.

Но мужик-то временами хочет и большего, приходится уступать, а надзор как

раз и ловит... Так в Унжлаге больничную прачку тетю Полю, рано овдовевшую,

потом всю жизнь одинокую, прислуживавшую в церкви, нашли ночью с мужчиной

уже в конце её лагерного срока. "Как же это, тетя Поля? - ахали врачи. - А

мы-то на тебя надеялись! А теперь тебя на [общие] пошлют." - "Да уж

виновата, - сокрушенно кивала старушка. - По-евангельски блудница, а по

лагерному....."

Но и в наказании уличенных любовников, как и во всем строе ГУЛага, не

было беспристрастия. Если один из любовников был придурок, близкий

начальству или очень нужный по работе, то на связь его могли и годами

смотреть сквозь пальцы. (Когда на ОЛП женской больницы Унжлага приезжал

бесконвойный электромонтер, в услугах которого были заинтересованы все

вольняшки, главврач, вольная, вызывала сестру-хозяйку, зэчку, и

распоряжалась: "Создайте условия Мусе Бутенко" - медсестре, из-за которой

монтер и приезжал.) Если же это были зэки незначительные или опальные, они

наказывались быстро и жестоко.

В Монголии, в Гулжедээсовском лагере (наши зэки строили там дорогу в

1947-50 годах), двух расконвоированных девушек, пойманных на том, что бегали

к дружкам на мужскую колонну, охранник привязал к лошади и, сидя верхом,

ПРОГНАЛ ИХ ПО СТЕПИ. *(4) Такого и Салтычихи не делали. Но делали Соловки.

Всегда преследуемые, уличаемые и рассылаемые, туземные пары как будто не

могли быть прочны. А между тем известны случаи, что и разлученные они

поддерживали переписку, а после освобождения соединялись. Известен такой

случай: один врач, Б. Я. Ш., доцент провинциального мединститута, в лагере

потерял счет своим связям - не пропущена была ни одна медсестра и сверх

того. Но вот в этом ряду попалась З*, и ряд остановился. З* не прервала

беременности, родила. Б. Ш. вскоре освободился и, не имея ограничений, мог

ехать в свой город. Но он остался вольнонаемным при лагере, чтобы быть

близко к З* и к ребенку. Потерявшая терпение его жена приехала за ним сама

сюда. Тогда он спрятался от нее в [зону] (! где жена не могла его достичь),

жил там с З*, а жене всячески передавал, что он развелся с ней, чтоб она

Но не только надзор и начальство могут разлучить лагерных супругов.

Архипелаг настолько вывороченная земля, что на ней мужчину и женщину

разъединяет то, что должно крепче всего их соединить: рождение ребенка. За

месяц до родов беременную этапируют на другой лагпункт, где есть лагерная

больница с родильным отделением и где резвые голосенки кричат, что не хотят

быть зэками за грехи родителей. После родов мать отправляют на особый

ближний лагпункт [мамок].

Тут надо прерваться! Тут нельзя не прерваться! Сколько самонасмешки в

этом слове! "Мы - не настоящие!.." Язык зэков очень любит и упорно проводит

эти вставки уничижительных суффиксов: не мать, а [мамка]; не больница, а

[больничка]; не свидание, а свиданКа; не помилование, а помиловКа; не

вольный, а [вольняшка]; не жениться, а [поджениться] - та же насмешка, хоть

и не в суффиксе. И даже [четвертная] (двадцатипятилетний срок) снижается до

[четвертака], то есть от двадцати пяти рублей до двадцати пяти копеек!

Этим настойчивым уклоном языка зэки показывают и что на Архипелаге всё не

настоящее, всё поддельное, всё последнего сорта. И что сами они не дорожат

тем, чем дорожат обычные люди, они отдают себе отчет и в поддельности

лечения, которое им дают, и в поддельности просьб о помиловании, которые они

вынуждено и без веры пишут. И снижением до двадцати пяти копеек зэк хочет

показать свое превосходство даже над почти пожизненным сроком!

Так вот на своем лагпункте мамки живут и работают, пока оттуда их под

конвоем водят кормить грудью новорожденных туземцев. Ребенок в это время

находится уже не в больнице, а в "детгородке" или "доме малютки", как это в

разных местах называется. После конца кормления матерям больше не дают

свиданий с ними - или в виде исключения "при образцовой работе и

дисциплине" (ну, да смысл в том, что не держать же их из-за этого под боком,

матерей надо отправлять работать туда, куда требует производство). Но и на

старый лагпункт к своему лагерному "мужу" женщина тоже уже не вернется чаще

всего. И отец вообще не увидит своего ребенка, пока он в лагере. Дети же в

детгородке после отъема от груди еще содержатся с год (их питают по нормам

вольных детей и поэтому лагерный медперсонал и хозобслуга кормится вокруг

них). Некоторые не могут приспособиться без матери к искусственному питанию,

умирают. Детей выживших отправляют через год в общий детдом. Так сын туземки

и туземца пока уходит с Архипелага, не без надежды вернуться сюда

[малолеткой].

Кто следил за этим, говорят, что нечасто мать после освобождения берет

своего ребенка из детдома (блатнячки - никогда) - так прокляты многие из

этих детей, захватившие первым вздохом маленьких легких заразного воздуха

Архипелага. Другие - берут или даже еще раньше присылают за ним каких-то

темных (может быть религиозных) бабушек. В ущерб казенному воспитанию и

невозвратно потеряв деньги на родильный дом, на отпуск матери и на дом

малютки, ГУЛаг отпускает этих детей.

Все те годы, предвоенные и военные, когда беременность разлучала лагерных

супругов, нарушала этот трудно найденный, усильно скрываемый, отовсюду

угрожаемый и без того неустойчивый союз, - женщины старались не иметь

детей. И опять-таки Архипелаг не был похож, на волю: в годы, когда на воле

аборты были запрещены, преследовались судом, очень не легко давались

женщинам, - здесь лагерное начальство снисходительно смотрело на аборты, то

и дело совершаемые в больнице: ведь так было лучше для лагеря.

И без того всякой женщине трудные, еще запутаннее для лагерницы эти

исходы: рожать или не рожать? и что" потом с ребенком? Если допустила

изменчивая лагерная судьба забеременеть от любимого, то как же можно

решиться на аборт? А родить? - это верная разлука сейчас, а он по твоему

отъезду не сойдется ли в том же лагпункте с другой? И какой еще будет

ребенок? (Из-за дистрофии родителей он часто неполноценен). И когда ты

перестанешь кормить, и тебя отошлют, а (еще много лет сидеть) - то доглядят

ли его, не погубят? И можно ли взять ребенка в свою семью (для некоторых

исключено)? А если не брать - то всю жизнь потом мучиться (для некоторых -

нисколько).

Шли уверенно на материнство те, кто рассчитывали после освобождения

соединиться с отцом своего ребенка. (И расчеты эти иногда оправдывались. Вот

А. Глебов со своей лагерной женой спустя двадцать лет: с ними дочь,

рожденная еще в УнжЛаге, теперь ей 19 лет, какая славная девочка, и другая,

рожденная уже на воле десятью годами позже, когда родители [отбухали] свои

сроки.) Шли и те, кто само это материнство рвались испытать - в лагере, раз

нет другой жизни. Ведь это живое существо, сосущее твою грудь - оно не

поддельно и не второстепенно. (Харбинка Ляля рожала второго ребенка только

для того, чтобы вернуться в детгородок и посмотреть на своего первого! И еще

потом третьего рожала, чтобы вернуться посмотреть на первых двух. Отбыв

безвозвратно униженные, лагерные женщины через материнство утверждались в

своем достоинстве, они на короткое время как бы равнялись вольным женщинам.

Или: "Пусть я заключенная, но ребенок мой вольный!" - и ревниво требовали

для ребенка содержания и ухода как для подлинновольного. Третьи, обычно из

прожженных лагерниц и из приблатненных, смотрели на материнство как на год

[кантовки], иногда - как путь к [досрочке]. Своего ребенка они и своим не

считали, не хотели его и видеть, не узнавали даже - жив ли он.

Матери из [захи"днии] (западных украинок) да иногда и из русских

происхождением попроще норовили непременно "крестить" своих детей (это уже

послевоенные годы). Крестик либо присылался искусно запрятанным в посылке

(надзор бы не пропустил такой контрреволюции), либо заказывался за хлеб

лагерному умельцу. Доставали и ленточку для креста, шили и парадную

распашонку, чепчик. Экономился сахар из пайки, пекся из чего-то крохотный

пирог - и приглашались ближайшие подружки. Всегда находилась женщина,

которая прочитывала молитву (уж там какую-нибудь), ребенка окунали в теплую

воду, крестили и сияющая мать приглашала к столу.

Иногда для мамок с грудными детьми (только конечно не для Пятьдесят

Восьмой) выходили частные амнистии или просто распоряжения о досрочном

освобождении. Чаще всего под эти распоряжения попадали мелкие уголовницы и

приблатнённые, которые на эти-то льготы отчасти и рассчитывали. И как только

такие мамки получали в ближайшем райцентре паспорт и железнодорожный билет,

Своего ребенка, уже не ставшего нужным, они частенько оставляли на

вокзальной скамье, на первом крыльце. (Да надо и представить, что не всех

ждало жильё, сочувственная встреча в милиции, прописка, работа, а на

следующее утро уже ведь не ожидалось готовой лагерной пайки. Без ребенка

было легче начинать жить.)

В 1954 году на ташкентском вокзале мне пришлось провести ночь недалеко от

группы зэков, ехавших из лагеря и освобожденных по каким-то частным

распоряжениям. Их было десятка три, они занимали целый угол зала, вели себя

шумно, с полублатной развязностью, как истые дети ГУЛага, знающие, почем

жизнь, и презирающие здесь всех вольных. Мужчины играли в карты, а мамки о

других, вскочила, размахнула своего ребенка за ноги и слышно стукнула его

головой о каменный пол. Весь [вольный] зал ахнул, застонал: мать! как может

Они не понимали же, что была то не мать, а [мамка].

Всё сказанное до сих пор относится к [совместным] лагерям - к таким,

какими они были от первых лет революции и до конца второй мировой войны. В

те годы был в РСФСР только один, кажется, Новинский домзак (переделанный из

бывшей московской женской тюрьмы), где содержались женщины без мужчин. Опыт

этот не получил распространения и сам не длился слишком долго.

Но благополучно восстав из-под развалин войны, которую он едва не

загубил. Учитель и Зиждитель задумался о благе своих поданных. Его мысли

освободились для упорядочения их жизни, и много он изобрел тогда полезного,

много нравственного, а среди этого - разделение пола мужеского и пола

женского - сперва в школах и лагерях (а там дальше, может, хотел добраться

и до всей воли, в Китае был опыт и шире).

И в 1946 году на Архипелаге началось, а в 1948 закончилось великое полное

отделение женщин от мужчин. Рассылали их по разным островам, а на едином

острове тянули между мужской и женской зонами испытанного дружка - колючую

проволочку. *(5)

Но как и другие многие научно-предсказанные и научно-продуманные

действия, эта мера имела последствия неожиданные и даже противоположные.

С отделением женщин резко ухудшилось их общее положение в производстве.

Раньше многие женщины работали прачками, санитарками, поварихами,

кубовщицами, каптерщицами, счетоводами на смешанных лагпунктах, теперь все

эти места они должны были освободить, в женских же лагпунктах таких мест

было гораздо меньше. И женщин погнали на "общие", погнали в цельно-женских

бригадах, где им особенно тяжело. Вырваться с "общих" хотя бы на время стало

спасением жизни. И женщины стали гоняться за беременностью, стали ловить её

от любой мимолетной встречи, любого касания. Беременность не грозила теперь

разлукой с супругом, как раньше - все разлуки уже были ниспосланы одним

Мудрым Указом.

И вот число детей, поступающих в дом малютки, за год возросло [вдвое!]

(УнжЛаг, 1948: 300 вместо 150), хотя заключённых женщин за это время не

прибавилось.

"Как же девочку назовешь?" - "Олимпиадой. Я на олимпиаде

самодеятельности забеременела". Еще по инерции оставались эти формы

культработы - олимпиады, приезды мужской культбригады на женский лагпункт,

совместные слеты ударников. Еще сохранились и общие больницы - тоже дом

свиданий теперь. Говорят, в Соликамском лагере в 1946 году разделительная

проволока была на однорядных столбах, редкими нитями (и, конечно, не имела

огневого охранения). Так ненасытные туземцы сбивались к этой проволоке с

двух сторон, женщины становились так, как моют полы, и мужчины овладевали

ими, не переступая запретной черты.

Ведь чего-то же стоит и бессмертный Эрос! Не один же разумный расчет

избавиться от общих. Чувствовали зэки, что кладется черта надолго, и будет

она каменеть, как все в ГУЛаге.

Если до разделения было дружное сожительство, лагерный брак и даже

любовь, - то теперь стал откровенный блуд.

Разумеется, не дремало и начальство, и на ходу исправляло свое научное

предвидение. К однорядной колючей проволоке пристраивали предзонники с двух

сторон. Затем, признав преграды недостаточными, заменяли их забором

двухметровой высоты - и тоже с предзонниками.

В Кенгире не помогла и такая стена: женихи перепрыгивали. Тогда по

воскресеньям (нельзя же на это тратить производственное время! да и

естественно, что устройством своего быта люди занимаются в выходные дни)

стали назначать с обеих сторон стены воскресники - и заставили докладывать

стену до четырехметровой высоты. И вот усмешка: на эти воскресники

действительно шли с радостью! - перед прощанием хоть познакомиться с кем-то

по ту сторону стены, поговорить, условиться о переписке!

Потом в Кенгире достроили разделительную стену до пяти метров, и уже

сверх пяти метров потянули колючую проволоку. Потом еще пустили провод

высокого напряжения (до чего же силен амур проклятый!). Наконец, поставили и

охранные вышки по краям. У этой кенгирской стены была особая судьба в

истории всего Архипелага (см. Часть V, гл. 12). Но и в других ОсобЛагерях

(Спасск) строили подобное.

Надо представить себе эту разумную методичность работодателей, которые

считают вполне естественным разделение проволокой рабов и рабынь, но

изумились бы, если б им предложили сделать то же со своей семьей.

Стены росли - и Эрос метался. Не находя других сфер, он уходил или

слишком высоко - в платоническую переписку, или слишком низко - в

однополую любовь.

Записки перешвыривались через зону, оставлялись на заводе в уговорных

местах. На пакетиках писались и адреса условные: так, чтобы надзиратель,

перехватив, не мог бы понять - от кого кому. (За переписку теперь

полагалась лагерная тюрьма.)

Галя Бенедиктова вспоминает, что иногда и знакомились-то заочно;

переписывались, друг друга не увидав; и расставались, не увидав. (Кто вел

такую переписку, знает и её отчаянную сладость, и безнадежность и слепоту.)

В том же Кенгире литовки выходили [замуж] через стену за земляков, никогда

прежде их не знав: ксёндз (в таком же бушлате, конечно, из заключённых)

свидетельствовал письменно, что такая-то и такой-то навеки соединены перед

небом. В этом соединении с незнакомым узником за стеной - а для католичек

соединение было необратимо и священно - мне слышится хор ангелов. Это -

как бескорыстное созерцание небесных светил. Это слишком высоко для века

расчета и подпрыгивающего джаза.

Кенгирские браки имели тоже исход необычный. Небеса прислушались к

молитвам и вмешались (ч. V, гл. 12).

Сами женщины (и врачи, лечившие их в разделенных зонах) подтверждают, что

они переносили разделение хуже мужчин. Они были особенно возбудимы и нервны.

Быстро развивалась лесбийская любовь. Нежные и юные ходили пожелтевшие, с

подглазными темными кругами. Женщины более грубого устройства становились

"мужьями". Как надзор ни разгонял такие пары, они оказывались снова вместе

на койке. Отсылали с лагпункта теперь кого-то из этих "супругов". Вспыхивали

бурные драмы с самобросанием на колючую проволоку под выстрелы часовых.

В карагандинском отделении СтепЛага, где собраны были женщины только из

Пятьдесят Восьмой, они многие, рассказывает Н. В., ожидали вызова к [оперу]

с замиранием - не с замиранием страха или ненависти к подлому политическому

допросу, а с замиранием перед этим мужчиной, который запрет её одну в

комнате с собою на замок.

Отделенные женские лагеря несли всю ту же тяжесть общих работ. Правда, в

1951 году женский лесоповал был формально запрещен (вряд ли потому, что

началась вторая половина XX века). Но например в УнжЛаге мужские лагпункты

никак не выполняли плана. И тогда придумано было, как подстегнуть их - как

заставить туземцев своим трудом оплатить то, что бесплатно отпущено всему

живому на земле. Женщин стали тоже выгонять на лесоповал и в одно общее

конвойное оцепление с мужчинами, только лыжня разделяла их. Всё

заготовленное здесь, должно было потом записываться как выработка мужского

лагпункта, но норма требовалась и от мужчин и от женщин. Любе Березиной,

"мастеру леса", так и говорил начальник с двумя просветами в погонах:

"Выполнишь норму своими бабами - будет Беленький с тобой в кабинке!" Но

теперь и мужики-работяги, кто покрепче, а особенно производственные

придурки, имевшие деньги, совали их конвоирам (у тех тоже зарплата не

разгуляешься) и часа на полтора (до смены купленного постового) прорывались

в женское оцепление.

В заснеженном морозном лесу за эти полтора часа предстояло: выбрать,

познакомиться (если до тех пор не переписывался), найти место и совершить.

Но зачем это всё вспоминать? Зачем бередить раны тех, кто жил в это время

в Москве и на даче, писал в газетах, выступал с трибун, ездил на курорты и

заграницу?

Зачем вспоминать об этом, если это и сегодня так? Ведь писать можно

только о том, что "не повторится"...

1. Сборник "От тюрем...", стр. 358

2. Я представил её под именем Грани Зыбиной, но в пьесе придал ей лучшую

судьбу, чем у неё была.

3. Это - к вопросу о [[численности]] зэков на Архипелаге. Кто знал эту

29-ю точку? Последняя ли она в КарЛаге? И по сколько людей на остальных

[[точках?]] Умножай, кто досужен! А кто знает какой-нибудь 5-й стройучасток

Рыбинского гидроузла? А между тем там больше ста бараков, и при самом

льготном наполнении, по полтысячи на барак, - тут тоже тысяченок шесть

найдется, Лощилин же вспоминает - было больше десяти тысяч.

4. Кто отыщет теперь его фамилию? И его самого? Да скажи ему - он

поразится: он-то в чем виноват? Ему сказали так! А пусть не ходят к мужикам,

5. Уже многие начинания Корифея не признаны столь совершенными и даже

отменены, - а разделение полов на Архипелаге закостенело и по сей день. Ибо

здесь основание - глубоко нравственное.