Нельзя говорить о каких-либо достоинствах советской системы образования, не понимая, как, когда и откуда она появилась. Основные принципы образования на ближайшую перспективу были сформулированы еще в 1903 году. На II съезде Российской социал-демократической рабочей партии было заявлено, что образование должно быть всеобщим и бесплатным для всех детей до 16 лет вне зависимости от пола. Кроме того, следует ликвидировать сословные и национальные школы, а также отделить школу от церкви. 9 1917 года является днем учреждения Государственной комиссии по просвещению, которая и должна была разрабатывать и контролировать всю систему образования и культуры огромной страны Советов. Положение «О единой трудовой школе РСФСР», датированное октябрем 1918 года, предусматривало обязательное посещение школ всеми гражданами страны в возрасте от 8 до 50 лет, которые еще не умели читать и писать. Единственное, что можно было выбирать, - на обучаться грамоте (русском или родном).

В то время большая часть трудового населения была неграмотной. Страна Советов считалась сильно отстающей от Европы, где общее образование для всех было введено почти на 100 лет раньше. Ленин считал, что умение читать и писать сможет дать толчок каждому человеку к «улучшению своего хозяйства и своего государства».

К 1920 году более 3 миллионов человек обучились грамоте. Перепись того же года показала, что более 40 процентов населения старше 8 лет умеют читать и писать.

Перепись 1920 года была неполной. Она не проводилась в Белоруссии, Крыму, Закавказье, на Северном Кавказе, в Подольской и Волынской губерниях, ряде местностей Украины.

Коренные изменения ждали систему образования в 1918-1920 годах. Школу отделили от церкви, а церковь от государства. Преподавание любого вероучения было под запретом, мальчики и девочки теперь учились вместе, а за уроки теперь не нужно было ничего платить. В это же время начали создавать систему дошкольного воспитания, пересмотрели правила приема в высшие учебные заведения.

В 1927 году среднее время обучения для людей старше 9 лет составляло чуть более года, в 1977 году – почти 8 полных лет.

К 1930-м годам неграмотность как явление было побеждено. Система образования была организована следующим образом. Практически сразу после рождения ребенка его можно было отдать в ясли, затем в детский сад. Причем существовали как детские сады дневного пребывания, так и круглосуточные. После 4 лет обучения в начальных классах ребенок становился учеником средней школы. По ее окончании он мог получить профессию в училище или техникуме или же продолжить обучение в старших классах основной школы.

Стремление воспитать благонадежных членов советского общества и грамотных специалистов (особенно инженерно-технического профиля) сделало советскую систему образования лучшей в мире. Тотальному реформированию подверглась в ходе либеральных реформ в 1990-х годах.

Одним из самых значительных преимуществ советской системы школьного образования являлась его доступность. Это право было закреплено конституционно (статья 45 Конституции СССР 1977 года).

Главное отличие советской системы образования от американской или британской заключалось в единстве и согласованности всех звеньев образования. Четкая вертикальная ступень (начальная, средняя школа, вуз, докторантура) позволяла точно спланировать вектор своего обучения. Для каждой ступени были выработаны единые программы и требования. При переезде родителей или смены школы по каким-либо иным причинам не было необходимости заново изучать материал или пытаться вникнуть в систему, принятую в новом образовательном учреждении. Максимум неприятностей, который мог доставить переход в другую школу, - необходимость повторять или догонять 3-4 темы по каждой дисциплине. Учебники в школьной библиотеке выдавались и были доступны абсолютно всем.

Педагоги советской школы давали базовые знания по своим предметам. И их вполне хватало, чтобы выпускник школы самостоятельно (без репетиторов и взяток) поступил в высшее учебное заведение. Тем не менее советское образование считалось фундаментальным. Общеобразовательный уровень подразумевал широкий кругозор. В СССР не было ни одного , который бы не читал Пушкина или не знал, Васнецов.

Сейчас в российских школах экзамены могут быть обязательными для учеников даже (в зависимости от внутренней политики школы и решения педагогического совета). В советской школе дети сдавали итоговые выпускные экзамены после 8 и после . Ни о каких тестированиях речи не было. Метод контроля знаний как на уроках, так и во время экзаменов был понятным и прозрачным.

Каждый ученик, решивший продолжить обучение в вузе, по его окончании гарантированно получал работу. Во-первых, количество мест в университетах и институтах было ограничено социальным заказом, а во-вторых, после окончания обучения проводилось обязательное распределение. Нередко молодых специалистов отправляли на целину, на всесоюзные стройки. Однако отработать там нужно было всего несколько лет (так государство компенсировало затраты на обучение). Потом появлялась возможность вернуться в родной город или остаться там, куда попадали по распределению.

Ошибочно полагать, что в советской школе у всех учеников был одинаковый уровень знаний. Безусловно, общая программа должна быть усвоена всеми. Но если подросток интересуется каким-то отдельным предметом, то ему давались все возможности для его дополнительного изучения. При школах были математические кружки, кружки любителей словесности и так далее. Кроме того, существовали профильные классы и профильные школы, где дети получали возможность углубленно изучать те или иные предметы. Поводом особенной гордости родителей были дети, обучающиеся в математической школе или школе с языковым уклоном.

Нашим бабушкам и дедушкам сегодня по 50-60 лет, значит когда они учились во 2-3 классе, это были шестидесятые годы прошлого века. Это было время, когда Советский Союз (так называлась тогда наша страна) восстанавливался после Великой Отечественной войны, когда наш Юрий Гагарин полетел впервые в космос, когда появилось телевидение и когда ваших мам и пап ещё не было на свете…

Глядя на бабушку, даже не верится, что она когда то была девочкой и бежала в школу с ранцем. Или посмотри на дедушку. Ты можешь представить себе, что он боялся признаваться своей маме, что за «домашку» получил двойку? А это всё было!

Государство старалось делать как можно больше для детей, так как руководители страны понимали, дети - это будущее государства. Строились новые школы, дворцы пионеров, создавались пионерские лагеря. Все спортивные секции и кружки были бесплатными. Можно было одновременно заниматься спортом и посещать кружок, ну например, «Мастерок», где учили лепить из глины фигурки, выжигать по дереву, музыкальные школы и художественные студии - и всё бесплатно.

Первого сентября, как и сейчас, все школьники шли с цветами в школу, всего лишь на один урок. Он назывался «Уроком мира». Ученикам выдавали учебники, которые им доставались от ребят, перешедших в старший класс. На последний странице учебника были указаны фамилия и имя ученика, владевшего учебником ранее, и всегда можно было понять по учебнику, неряха этот ученик или аккуратный.

Уроки длились по сорок пять минут, а в начальной школе дети учились с первого по третий классы. Основными предметами были арифметика (математика сегодня), русский язык, чтение, физкультура, труд и рисование. Самая высокая оценка - ПЯТЬ, самая низкая - ЕДИНИЦА. Все дети в школу ходили в школьной форме, а если кто-то из ребят пришёл в грязной форме, его могли не пустить в школу. В каждой школе была своя столовая, и после первого урока вся школа наполнялась ароматом вкусного обеда.

Тетради, дневники и другие школьные принадлежности были у всех одинаковые, потому что в магазинах выбор канцелярской продукции был небольшой. Шариковых ручек тогда ещё не было, все писали чернилами, и у каждого была чернильница-НЕПРОЛИВАЙКА.

На переменах наши бабушки и дедушки любили играть в «колечко», «испорченный телефон», «ручейки», «море волнуется, раз», фанты, «съедобное-несъедобное» и многие другие игры, всех и не перечесть. После школы, когда уроки сделаны, вся детвора собиралась во дворе. Тогда самой любимой игрой были прятки. Азарт накалялся, когда наступал вечер, опускались сумерки, и водящий не сразу мог найти спрятавшихся. Салочки, или догонялки, казаки-разбойники - тоже доставляли массу удовольствия. Мальчишки часто гоняли во дворе футбол, девочки играли в скакалки, классики, прыгалки, в «магазин».

Октябрята и пионеры

В первом классе, в октябре, всех первоклашек, принимали в октябрята, прикалывали на школьную форму октябрятский значок в виде красной звездочки с изображение юного Ленина, основателя Советского Союза. Октябрята жили по правилам, которые должен был знать и соблюдать каждый октябрёнок:

Октябрята - будущие пионеры.
Октябрята - прилежные ребята, любят школу, уважают старших.
Только тех, кто любит труд, октябрятами зовут.
Октябрята - правдивые и смелые, ловкие и умелые.
Октябрята - дружные ребята, читают и рисуют, играют и поют, весело живут.

Стать октябрёнком было почётно, а октябрятская звёздочка являлась предметом гордости каждого первоклашки.

В третьем классе лучших октябрят принимали в пионеры. Пионер - значит первый. В ноябре от каждого класса выбирали по пять кандидатов (это были лучшие ребята в классе), и на общешкольной линейке, под знамя школы, под барабанную дробь, старшие пионеры принимали новых членов в ряды пионерской организации. Юные пионеры перед всей школой произносили слова пионерской клятвы. После чего им повязывали пионерский галстук красного цвета. Красный галстук был одного цвета с государственным флагом Советского Союза, цвета крови, пролитой нашими предками за свободу и независимость Родины. У пионеров были свои законы, которые каждый должен был соблюдать. Из пионеров могли и с позором исключить, например, за подлость, за неуважение к старшим, за разгильдяйство, за плохую учёбу. Но таких случаев было очень мало, потому что все ученики очень дорожили званием ПИОНЕР. Остальных ребят принимали в пионеры 22 апреля в День рождения В.И. Ленина и 19 мая - в День пионерии.

Законы пионеров

Пионер - юный строитель коммунизма - трудится и учится для блага Родины, готовится стать её защитником.
Пионер - активный борец за мир, друг пионерам и детям трудящихся всех стран.
Пионер равняется на коммунистов, готовится стать комсомольцем, ведёт за собой октябрят.
Пионер дорожит честью своей организации, своими делами и поступками укрепляет её авторитет.
Пионер - надёжный товарищ, уважает старших, заботится о младших, всегда поступает по совести и чести.

У пионеров было множество обязанностей: сбор металлолома и макулатуры, уборка в парках и скверах города, ведение школьной стенгазеты, тимуровская работа и многое другое. Но самое главное - это шефство над октябрятами. Пионерам давали «подшефный» первый класс, чтобы познакомить детей со школой, помочь им освоиться, они должны были следить за их внешним видом, помогать в учёбе.

Пионеры, приняв на руки доверчивых, испуганных первоклашек, отвечали за них во всём. Первые месяцы проводили с ними все перемены, везде водя за ручку. Девочки приносили из дома бантики и заколки, заплетали малышкам на переменках косички - ведь не у всех мам была возможность это сделать дома, многие уходили рано на работу. Мальчишки учили своих подшефных играть в футбол после уроков, кататься на коньках. Делали с первоклашками домашнюю работу. Водили их в кино после уроков, покупая билеты на свои карманные деньги. Отвечали на вопросы первоклашек.

Что такое зарница

Самая захватывающая игра того времени была ЗАРНИЦА. Проводилась она 23 февраля, в День Советской Армии. В школе всех участников игры делили на две команды. Игра начиналась с построения на линейке. Командиры команд сдавали рапорт главнокомандующему, поднимали флаг и получали задания. Здесь же перед всеми ставилась боевая задача, рассказывались правила игры и условия судейства. Команды отправлялись на задания по маршрутному листу.

Обычно основное действие игры проходило в близлежащем лесу. Но, до того как добраться до леса, по пути проверялись строевые и военные навыки. Здесь нужно было выполнить множество разнообразных заданий: пройти полосу препятствий и минное поле, показать себя в ориентировании по карте и владении рацией. В лесу ученики встречались со своими соперниками, и начиналась перестрелка снежками и самая веселая заключительная часть игры - «Захват знамени», или «Захват высоты». У каждой команды своя база, свой флаг. Цель команды - захватить базу и флаг противника, но при этом удержать свою высоту и спасти своё знамя. К этой части ЗАРНИЦЫ готовились заранее. Из картона и цветной бумаги мамы вырезали погоны и пришивали их к одежде детей. Пришивали очень крепко, чтобы было как можно труднее их оторвать. Погоны - это главный атрибут жизнедеятельности участника игры. Погоны сорваны - значит «убит». Сорван один погон - значит «ранен». В командах определялась тактика и стратегия захвата, распределялись люди, всё как в настоящих военных действиях. В заключение игры учеников, мокрых и снежных, немного замерзших, ждали полевая каша, горячий чай и подведение итогов. А на следующий день на линейке победители и лучшие ребята получали подарки и грамоты.

Кто такие тимуровцы

В школах времён наших бабушек и дедушек все ребята были Тимуровцами. Тимуровец - это пионер, который помогает людям. Он может помочь бабушке перейти дорогу, донести до дома тяжёлую сумку, помогает одиноким по хозяйству дома, тем, кто плохо ходит, сбегать в магазин за продуктами. Или одиноким старикам уделить внимание - просто прийти и поговорить. Ребята искали в городе пожилых и одиноких людей, которые становились тимуровскими объектами. На дверях домов, где жили люди, нуждавшиеся в помощи, прикреплялась красная звезда. Это обозначало, что за хозяином этого дома ухаживают тимуровцы. Люди, которым помогали Тимуровцы, были очень благодарны за помощь и часто в школу приходили письма, в которых бабушки или дедушки просили вручить Тимуровцам на общешкольной линейке почетную грамоту.

Как отмечали новый год

Все ребята ждали Новогодний утренник в школе. Родители готовили новогодние костюмы: кто-то был белочкой, кто-то зайчиком, кто-то солдатом. В конце декабря в школьном спортзале возле красивейшей новогодней елки собирались ребятишки в маскарадных костюмах и ждали появления Деда Мороза со Снегурочкой. Это был настоящий праздник, кто танцевал, кто рассказывал стихи, кто пел песенку перед Дедом Морозом и обязательно получали от него подарок. Подарки получали все дети без исключения. Они были упакованы в синюю цветную бумагу, украшенную рисунками с изображением героев мультфильмов, сказок. Конфеты всякие разные: батончики, ириски, «Мишка на Севере», «Курортные», «Ананас», шоколадки… И, конечно же, мандаринка. Наши бабушки и дедушки до сих пор помнят запах этого подарка. Если сейчас бабушка берёт в руки мандаринку, она сразу же думает о Новом годе. Вот спросите у неё.

Как отдыхали в пионерском лагере

Закончился учебный год, в табелях выставлены оценки - наступило лето. Все дети разъезжаются по пионерским лагерям. Пионерский лагерь - это было настоящее счастье. Некоторые ребята так любили пионерский лагерь, что ездили туда на всё лето. Рисовали стенгазеты, устраивали праздник Нептуна и дни именинника, проводили соревнования, устраивали спектакли. Всё, чему ребята научились в школе, в спортивных секциях и кружках, они могли применить в лагере в различных конкурсах художественной самодеятельности и соревнованиях.

По лагерю передвигались в составе пионерского отряда и обязательно под какую-нибудь речёвку. Когда, например, шли в поход, то все вместе хором распевали:

Кто шагает дружно в ряд?
Пионерский наш отряд!
Сильные, смелые.
Ловкие, умелые.
Ты шагай - не отставай,
Громко песню запевай.

Когда шли в столовую:

Раз, два, - мы не ели!
Три, четыре, - есть хотим!
Открывайте шире двери,
А то повара съедим!

В лагере часто проводились пионерские костры, возле которых ребята пели песни, рассказывали интересные случаи из своей жизни. Интересно было послушать разговор «Расскажи мне обо мне», когда все ребята начинали по очереди рассказывать одному из своих товарищей о его положительных качествах и на что в характере следует обратить внимание, какие его действия могут обидеть людей, а какими можно наоборот гордиться. Это помогало ребятам узнать о самих себе правду и в будущем задумываться о своих поступках.

За три недели проведённые в лагере, ребята успевали так подружиться, что расставаясь плакали. И обещали через год снова встретиться в этом же лагере. На прощание друг другу писали пожелания на пионерских галстуках.

Вот, примерно так жили наши бабушки и дедушки, когда им было по 7-12 лет. Может я, что-то упустил?

Школа середины прошлого столетия… Школа советских времен…

Наверно, дети были тогда послушнее и наивнее, чем сейчас, а учителя – принципиальнее. Наверно, советская идеология накладывала отпечаток на образ мыслей тех и других, на процесс обучения и воспитания. Сейчас некоторые идеализируют советскую школу, находя в ней многое из того, чего не хватает школе нынешней.

Что ж… Слово – ученице советской школы 60-х годов XX века.

Начало

Моя школьная жизнь началась в далёком 1959 году в маленькой сельской . Давно это было, но многие моменты остались в памяти навсегда.

Никогда не забуду свою первую учительницу. Звали её Полина Семёновна. Интересная это была женщина. Только представьте: достанет прямо на уроке котлеты или сало – и начинает трапезу. Или консервную баночку откроет, ножом достаёт из неё рыбку за рыбкой – и в рот. При этом урок продолжается: мы как ни в чём не бывало пишем что-нибудь в тетрадках. А после обеда Полину Семёновну клонило ко сну… Ученик отвечает у доски – а она глаза прикроет и подрёмывает. Говорила, что так ей удобнее слушать.

Наверно, взрослые считали её странной. Нам же, первоклассникам, она казалась просто забавной. Думаю, Полина Семёновна, несмотря ни на что, была прекрасным учителем. К четвёртому классу наши почерки стали каллиграфическими, а сложнейшие задачки по арифметике мы щёлкали как орешки. А ещё Полина Семёновна научила нас петь и танцевать. Умудрялась где-то раздобывать специальную бумагу и разноцветные ленточки – и сама мастерила для нас веночки, в которых мы танцевали русские и украинские танцы.

В нашей деревне была только начальная школа, и дальше мне пришлось учиться в соседнем селе. Ходили мы с подругами туда, разумеется, пешком: три километра до школы и столько же – обратно. Причём в любую погоду. Бывало, на дворе метель, мороз – но утром просыпаешься и идёшь учиться. О том, чтобы пропустить уроки, даже разговора не было.

Пятый класс мне запомнился, пожалуй, на всю жизнь. Запомнился обидой, которую забыть не могу до сих пор.

Историю (мой любимый предмет, кстати) преподавал у нас директор школы. Почему-то невзлюбил он меня, хотя готовилась я к урокам основательно и могла ответить на любой вопрос учителя. В самом начале четверти директор вызвал меня к доске и за прекрасный полный ответ поставил «тройку» — без всяких объяснений.

Для меня, отличницы, это был настоящий шок. Тем более, в тот же день моя подруга получила «пятёрку» по истории за ответ гораздо хуже моего. Тогда я не знала, что отец её был каким-то начальником, не подозревала, что взрослый человек способен на подлость по отношению к ребёнку. Зато свято верила: учитель всегда прав. Именно эти слова повторяли мне мои родители: они даже слушать не пожелали о какой-то там детской обиде. А для меня то была трагедия…

Всю четверть я зубрила историю – но меня не спрашивали! Директор вызвал меня к доске только в последний день четверти – и оценил отличный (я это точно знаю!) ответ на «хорошо». В четверти вышла «тройка». Учитель поставил – и забыл. Для меня же дело закончилось нервным расстройством и лечением в неврологическом отделении местной больницы…

А бывало и так…

Муж часто рассказывал, как он учился в начальных классах. Рассказывал – и смеялся.

У его первого учителя было специфическое (особенно для послевоенных лет) имя – Адольф Фёдорович. Но дело не в имени. Человек он тоже, судя по всему, был специфический.

Отец мужа работал в магазине, а значит, был, по деревенским меркам, уважаемым человеком. И, наверно, поэтому сын его был первым учеником. Придёт бывало Адольф Фёдорович в магазин – и давай перед папой сыночка расхваливать. «Вот поглядите, — говорит, — Михаил Николаевич, ваш Юрка-то сегодня «пятёрку» получил!» А сынок сидит под прилавком – удивляется: его сегодня даже не спрашивали! Зато папаша доволен – и муки учителю насыплет, и крупы, и сахару.

Таким вот образом учился Юра все четыре начальных класса. Потом перешёл в другую школу – и сразу же остался на второй год. Спасибо Адольфу Фёдоровичу…

Антонина Ивановна Чумакова

Фотографии — из личного архива

Из журнала «Звезда», №12, 2008 г.

Дервиз Т. Рядом с Большой историей. Очерки честной жизни середины XX века.

Как учились.

До школы никто меня специально ничему не учил, кроме, конечно, необходимых жизненных навыков — как мыться, как зубы чистить и тому подобное. Главным человеком в доме была бабушка, мамина мать. Она вела хозяйство, но помимо этого прекрасно рисовала, вышивала и вообще была рукодельница. Она никогда не говорила мне: “Отойди, не мешай, не до тебя”. Наоборот. Все попытки подражать ей приветствовались. Более того, она не боялась дать мне, пятилетней, в руки иголку, ножницы, а на кухне даже ножик. Поэтому в эвакуации лет в семь я свободно растапливала печку, от меня никто не прятал спички, потому что я твердо знала, что спички не игрушка, и умела ими пользоваться.
“Как это, не умею? — говорила бабушка. — А ты научись!” И я старалась. Худшие оценки из уст бабушки были: белоручка или кисейная барышня, неженка. А еще она, закончив какую-нибудь трудную для себя работу, говорила: “Ну вот, если женщина захочет, она поставит самовар!” — и в ответ на мое всегдашнее “почему?” объяснила, что ставить самовар — традиционно мужская работа. “Но знай, — говорила она частенько, когда я уже стала постарше, — женщина должна уметь все!”
Я хорошо запомнила момент, когда я научилась читать, опять-таки благодаря бабушке. Буквы я знала, у меня были кубики с буквами. До войны бабушка читала мне вслух довольно много, а в эвакуации свободного времени у нее совсем не стало: нужно было готовить, да еще надо всех обшивать, чинить, стирать. Брат был на пять лет старше, но читать мне отказывался, заявляя, что детские книжки ему скучно. И вот однажды в ответ на мои мольбы: “Ну, бабушка, почитай!” — она вдруг мне и скажи: “Видишь, я шью, а ты лучше сама мне почитай!” — “Я не умею!” — “А ты научись! Возьми „Почемучку“ и почитай!”
Имелась в виду моя любимая “Что я видел” Бориса Житкова. Ее мне читали так часто, что многие куски я помнила наизусть, особенно начало. Это, несомненно, помогло. Я открыла книгу, а бабушка спрашивает: “Какая там первая буква?” — “К!” — “А дальше?” — “О!” — “А потом?” — “Г! Д! А!” — “А вместе?” Честное слово, я помню этот миг — само сложилось слово “когда”! “Когда, бабушка, когда!!” — “Вот видишь, и научилась, — сказала она буднично. — Читай дальше”. Не скрою, сначала я продвигалась не быстро, но с каждым днем все легче и легче. Потом бабушка мне сказала, чтобы я читала шепотом. Я попробовала — получилось. Тогда новый совет: “А теперь — про себя повторяй и губами старайся не шевелить!” Так и пошло. К началу школы я читала все, что попадало под руку. Незнакомые слова и знаки препинания бабушка объясняла. А вот правильно писать я училась в школе.
В школу я пошла в 1943 году, в маленьком поселке Ярославской области. Никогда, вплоть до окончания, я не видела лучшей школы и лучшей учительницы. И это не преувеличение.
Кирпичное здание школы занимал госпиталь, так что школа вернулась в свой старый, дореволюционной постройки, большой бревенчатый дом. Это была семилетка (“неполная средняя школа”), но в общей сложности детей было немного. Поэтому было всего три учителя и две помощницы, студентки педтехникума, Нина и Валя. Учителя были: Николай Михайлович Головин, он же директор, учил с 4-го по 7-й класс, его жена Юлия Федоровна, учила с 1-го по 3-й класс, и однорукий военрук Николай Павлович в гимнастерке и шинели без знаков различия, учил физкультуре, военному делу и проводил политбеседы о положении на фронте. Еще были “техничка” тетя Паша и ее муж дядя Ваня. Кроме топки печей и уборки они еще звонили в звонок (ручной колокольчик).
Головины были учителя еще дореволюционной выучки. Уже в те годы была даже издана книга о них — “Народный учитель” (к сожалению, не помню автора). Я ее с большим интересом прочитала и узнала, что Юлия Федоровна окончила училище перед самой революцией и поехала учить детей в село. Николай Михайлович был из местных, учился у нее уже взрослым. Потом они поженились. Как всем учителям, им дали в поселке казенную квартиру и, что удивительно, не отобрали и не уплотнили после революции. Обстановка у них была совершенно литературная, конца XIX века: узкое зеркало в простенке, гнутый диванчик и кресла, круглый стол под скатертью с бомбошками, фисгармония, висячая керосиновая лампа с абажуром над столом, специальный узкий столик с самоваром. Детей у них, кажется, не было, но, впрочем, тогда меня по малости лет это не интересовало.
Они знали всех жителей соседних деревень. У них учились уже сыновья и даже внуки их первых учеников. Почти каждое утро в классе начиналось с того, что Юлия Федоровна справлялась у кого-нибудь из детей о здоровье матери или бабушки, отцы у всех были на фронте.
1 сентября я вместе с другими госпитальными детьми пошла в школу, то есть просто пересекла большой двор, скорее лужайку, заросшую низенькой травкой. Никому из родителей тогда и в голову бы не пришло “провожать” детей в первый класс, да они и не смогли бы — работали. Все дети собрались у крыльца. Николай Михайлович что-то кратко сказал, после чего из двери вышла тетя Паша и, подняв колокольчик над головой, зазвонила. Все пошли внутрь.
Старое здание было тесновато. В одной комнате стояли парты в четыре ряда. Два ряда — первый класс, два — второй. Это было неудобно, и вскоре мы стали учиться в две смены — неделю в первую, неделю во вторую.
Я не знаю, осталось ли школьное оборудование со старых времен или Головины сами где-нибудь его заказывали. Ничего похожего я не видела даже в Ленинграде. Перечислю, что было в нашем классе.
Огромная доска, светло-коричневая, начинавшаяся низко над полом, удобная для самых маленьких. Около нее ящички для мела, белого и цветного. Деревянная линейка-решетка, чтобы нарисовать на доске прямую или косую клетку. Настоящая заячья лапка, чтобы аккуратно сметать сверху вниз мел с доски в специальный желобок (а не возить грязной мокрой тряпкой, как это было потом всюду). Помню, как однажды Ю. Ф. сказала одному мальчику, что лапка совсем стерлась, пусть отец пришлет новую. По доске вверх и вниз передвигалась деревянная линейка, в которую можно было вставлять картонки с буквами. Сами буквы хранились в шкафу.
Парты, сверху черные, гладкие и блестящие, с углублениями для чернильниц и ручек, были разных размеров, и нас рассадили по росту. Стол у учителя был письменный, с тумбами и ящиками. У стены стоял застекленный шкаф. В нем было много всего: буквари (кстати, авторами были Головины), тетради для писания в классе, акварельные краски с кисточками и стеклянными чашечками для воды, много цветных литографий известных картин, ящик-клетка для всех чернильниц, много ножниц и цветной бумаги, наверное и что-то еще.
На стене рядом с доской висела большая карта СССР и Европы, на которой флажками каждый день отмечали линию фронта.
По стене тянулся длинный ряд крючков — раздевались в классе. Почти все ходили в обуви с галошами, которые снимали, и оставались в валенках, в шубенках или даже в толстых носках. В углу была печка, уже натопленная к началу уроков.
Было плохо с тетрадями, поэтому дома писали в самодельных из какой попало бумаги, а в классе — в настоящих. Букварь был у каждого, но его не уносили домой. Каждому выдали ручку с желтеньким пером № 86 для дома, в классе писали другими ручками. Промокашки тоже были только в классе. Каждое утро дежурный расставлял по партам чернильницы, а наливала в них чернила сама Ю. Ф. На перемене нас выпускали на улицу, бегать и играть можно было как угодно, но жестоких драк я не запомнила.
Первое появление Юлии Федоровны произвело на меня ошеломляющее впечатление. Она была маленького роста, с высокой седой прической валиком, как на бабушкиных старых фотографиях. При этом длинная, до щиколоток, черная юбка, белая блузка с высоким воротом, заколотым брошкой, и туфли на высоких каблуках. Пальто она снимала где-то вне класса, а вот шляпку, настоящую кокетливую шляпку, вынув длинную булавку, снимала в классе и водружала на шкаф. Зимой у нее на плечах был большой шерстяной платок. Частенько на перемене она привлекала кого-нибудь к себе под платок, как под крыло, и о чем-то с ним тихо говорила.
Ю. Ф. умела учить всех и каждого в отдельности. Допустим, я и еще два-три человека умели читать. Не оставлять же нас без дела! Моим слабым местом было письмо. Значит, пока другие складывали на доске слова, я получала задание написать лишнюю строчку. А если учились арифметике, то она, прохаживаясь между партами, тому, кто решил пример, немедленно давала решать новый.
Произошел такой удивительный случай. Медсестра из госпиталя упросила Ю. Ф. взять в класс свою пятилетнюю дочку, просто потому, что ее не с кем было оставлять дома! И вот этой Люсе отвели место сбоку на передней парте, и она там тихо что-то рисовала, а на переменах играла с нами. Ю. Ф. иногда к ней подходила, что-то ей отдельно показывала. Ко всеобщему удивлению, Люся закончила первый класс с показателями не хуже других и в неполные шесть лет получила право перейти во второй.
А еще именно в то время я усвоила простые, полезные приемы и правила: как сидеть, чтобы не кривилась спина; как упражнять глаза: на доску — в тетрадку, на доску — в тетрадку, 10 раз; как правильно держать перо, чтобы не уставала рука; как стоять у доски, когда показываешь указкой, и многое другое.
С таким педагогическим приемом, как вызов родителей в школу, я вообще столкнулась только в Ленинграде. И это при том, что далеко не всем учение давалось легко, были даже второгодники. Юлия Федоровна сама творила суд и расправу. “Помолчи, пустобрех!” — это когда кто-то болтал на уроке. “Сядь на последнюю парту, остынь” — это уже сильнее, ибо приравнивало к второгодникам, сидевшим по неписаному правилу на последних партах. “Тебя сегодня даже спрашивать не хочу!” — так сильно, что кончалось иногда слезами.
Никогда никого не хвалила и не ругала “перед всем классом”, тем самым никого не унижала. А запомнила я, как однажды Юлия Федоровна остановилась возле одного мальчика и сказала: “Матери скажи, что я тобой довольна. — За точность этой фразы не поручусь, а дальнейшее запомнила точно. — Так и передай, что Юлия Федоровна довольна”. Он так покраснел, что уши стали прямо алыми, а Ю. Ф. пошла по проходу дальше.
Между прочим, это была ее манера — ходить между партами. Так она мимоходом могла поправить или даже заплести чью-нибудь распустившуюся косичку, провести по волосам рукой, а могла и постучать костяшками пальцев по темечку, видя кляксы в тетрадке, и приговаривая иногда: “Ишь, навозил, говновоз несчастный!” Она говорила по-местному, сильно окая.
Это слово на селе не было ругательством. А вот мат, конечно, был. Но считалось последним делом ругаться при девочках. И это в нашей детской среде соблюдалось.
Как все хорошее, первый класс закончился, и мы поехали дальше на запад, в Речицу, в Белоруссию.
По простоте душевной я думала, что все школы будут такие же. Не тут-то было. Здание, правда, было большое, каменное, двухэтажное. Когда вошла в свой второй класс, то увидела следующее: по партам носились здоровенные лбы и кидались разными предметами, в том числе чернильницами-непроливайками, брызги от которых были на стенах и одежде. Все истошно кричали и ругались матом. Девочки жались по стенкам, ведь сидеть за партами было невозможно. Все были в пальто и шапках. Уже потом я рассмотрела, что некоторые мальчишки были в немецких военных мундирах без погон, но с ненавистными черными петлицами на воротнике. (Речицу сравнительно недавно освободили.)
Когда публика увидела новенькую, да еще с портфелем (достался от старшей дочки хозяйки), начался настоящий шабаш. Портфель тут же отняли, все вытряхнули и стали им кидаться, при этом украли деревянный пенал. У всех в сельской школе были такие. Их делали сами деревенские, они были некрашеные, но гладенькие, а на крышке каждый сам выжигал рисунок или надпись. Меня дергали за косички, одна расплелась, и ленточка тоже исчезла. Ее мне было жаль даже больше пенала, это был подарок моей прежней подружки ко дню рождения. От неожиданности я даже не заплакала и продолжала стоять у двери, пока не пришла учительница.
Звонки, как выяснилось, не работали, в колокольчик никто не звонил, приходила учительница Анна Константиновна и пыталась начать урок. Получалось плохо. Думаю, что она, может, и сама боялась, такой у нее был робкий и замученный вид в каком-то драном пальто и сдвинутом назад, на шею головном платке (и это после подтянутой Юлии Федоровны!). С ее появлением девочки кинулись к ней и, видимо, стали жаловаться, показывая на мальчишек. Мне вернули портфель с разорванной “Родной речью” и пресловутой непроливайкой и красный берет, которым я очень дорожила (мамин!), и отвели какое-то место, как оказалось непостоянное. Кто куда хотел, туда и садился.
Разобравшись со мной, учительница начала громко выкрикивать какие-то непонятные мне слова: “пыцуник, барба, бедуля” и вдруг: “Васильева” — оказалось, что это фамилии. Но перекричать общий гам она не смогла и перекличку бросила. После чего предприняла потрясающий маневр: улучила момент, сорвала шапку со здоровенного верзилы и выбросила ее в коридор. Мера, очевидно, была испытанная. Все главные персонажи во главе с владельцем шапки вывалились в коридор, она закрыла двери, и начался урок.
Меня вызвали к доске и велели для проверки что-то написать. Доска была черная, шершавая и вся исписана матерными словами. Я с ужасом смотрела на отвратительный грязный ком тряпки, не решаясь взять его в руки. Однако пришлось. А мел?! Ведь Ю. Ф. научила нас заворачивать мел в бумагу, чтобы не пачкать руки, а тут он вообще был пропитан чернилами. Но сами испытания прошли успешно, и меня официально оставили во втором классе, хотя я из-за всяких переездов в школу пришла уже в конце второй четверти. Вот какой запас прочности дала мне сельская школа!
Прошли два урока, и на большой перемене в классе стали всем раздавать по два кусочка хлеба и по два — сахара. Учительница, спасибо ей, проследила, чтобы у меня это не отняли, так как классные хулиганы для получения хлеба тут же ввалились в класс и на другие уроки уже не остались.
Когда позже я читала “Республику Шкид”, деяния беспризорников не произвели на меня впечатления — я уже повидала и похуже.
И началась для меня ежедневная каторга. Все госпитальные семьи были расселены в разных концах маленького города. У меня не оказалось в классе ни одного товарища. Да и во всей школе учились только двое знакомых, гораздо старше меня. Одному вскоре сломали нос, и моя мама его лечила.
Я долго ходила в школу окольными путями, научившись у других девочек пробираться через черный ход, чтобы не встретиться с мальчишками. Это были отнюдь не безобидные шалости. На улице случалось всякое, вплоть до попыток изнасилования.
Во втором классе числились ребята 12—14 лет, пропустившие учебу из-за войны и прошедшие свою тяжелую школу жизни. Средства к существованию они добывали воровством и даже грабежом. В результате при первой возможности я старалась в школу не ходить, благо никаких справок не требовалось, скажешь: болела — и все! И только когда два главных бандита куда-то исчезли, стало полегче и оказалось, что в классе гораздо больше народу. Просто многие, как и я, старались не появляться.
Приободрилась и учительница. Настолько, что стала учить нас белорусскому языку. Так полагалось по программе. Был учебник, писали диктовки, учили стихи Якуба Коласа и Янки Купалы. Местные дети, не говоря уже обо мне, плохо усваивали “настоящий” белорусский язык. Люди вокруг говорили на языке абсолютно мне понятном и без изучения, поскольку он был русским с включением украинских и небольшого количества собственно белорусских — по сути, немного измененных украинских или русских — слов.
Мучения начинались при письме. Тот, кто создал белорусскую письменность, был большой либерал, ибо основное правило грамматики гласит: “как слышится, так и пишется”. Например, “пошта”, но “паштовое”. С одной стороны — свобода, а с другой — сначала надо знать, как литературно правильно выговаривать. Да еще русский тут путается со своими безударными гласными и приставками “при” и “пре”! Больше тройки — за диктовку ни по русскому, ни по белорусскому в результате никто не получал. А я в Ленинграде еще долго делала такие ошибки, которых не было ни у кого в классе.
Собственно, ничего больше и не осталось у меня в памяти от той школы. Моими университетами в Речице стали соседские ребята, особенно младшая дочь хозяев Томка, и радио. Во-первых, от Томки я быстро переняла местную речь и тем самым перестала выделяться среди ребят, и меня “приняли”. Во-вторых, в моем лице 12-летняя Томка приобрела крайне любознательную ученицу. Я делала вместе с ней всю полагающуюся ей долю домашней работы. Поэтому научилась носить воду на коромысле с Днепра, стирать, полоскать на мостках, ставить и вынимать чугуны в русской печи, замешивать пойло для теленка, кормить кур, мыть вымя корове перед дойкой (доить ни мне, ни Томке не разрешали, чтобы “не испортить корову”), подметать улицу перед домом (обязательно!), полоть огород, окучивать картошку, выбивать половики без пыли (надо положить в углу двора на травку и колотить, тогда пыль не летит вокруг). И много еще всего.
Поздней осенью 1945 года мы вернулись в Ленинград. Я пошла в третий класс женской школы, в которой и проучилась до самого окончания.
И даже эта школа не выдерживала сравнения с сельской, но я была снисходительна. Разница была только в том, что уже в 1946 году все писали в настоящих тетрадках, у всех были учебники, а перья и чернила не были дефицитом. Появилось и новое установление — дневник. В него ставились отметки и писались замечания. (После Юлии Федоровны это для меня было диким. В моей первой школе все отношения строились на абсолютном доверии.) Кстати, вплоть до десятого класса тетради и учебники выдавались в школе за ничтожную плату. В редчайших случаях какой-нибудь учебник был на двоих, но вскоре и это прошло.
Наверное, потому, что это была женская школа, в ней на первых порах был своеобразный “культ красоты”, активно поддерживаемый и некоторыми учительницами. К каждой тетрадке полагалась промокашка, ведь писали чернилами. Она постоянно терялась, что создавало неудобство учительнице при проверке тетрадей — нечем было промокнуть собственные записи. Поэтому промокашку надо было с помощью маленькой ленточки приклеивать к обложке тетради. Так вот, “хорошим тоном” считалось не просто приклеить, а украсить место приклейки цветной картинкой. У кого цветочек, у кого собачки-кошечки. Доставать картинки было нелегко, еще и в помине не было тех разнообразных наклеек, которыми украшают свой быт современные дети. По мере нашего взросления мода прошла. В мужских школах обошлось без картинок.
Писать аккуратно железными перьями, макая их в чернильницу, было нелегким делом. Кстати, самого разнообразного вида были и ручки, или, как их якобы называли только в Ленинграде, вставочки. Толстые, тонкие, украшенные рисунками, деревянные, пластмассовые, костяные. Перья были самых разнообразных фасонов. Их даже коллекционировали. Большое, желтого металла № 86. С его помощью учились писать. Остальные были стальные. Они тоже имели номера, но назывались проще. Уточка — с загнутым носиком, широкая и короткая лягушка, прямое рондо, крошечное чертежное, были и еще какие-то. Каждый выбирал себе по душе. Учителями почему-то не приветствовалось только рондо.
Дело в том, что тогда еще пытались научить детей не просто писать, а писать хорошим почерком. В первом классе был предмет “чистописание”. Надо было научиться писать “с нажимом”: когда перо идет вниз, то нажимаешь сильнее, и линия получается жирнее, когда вверх — отпускаешь, и линия получается тоньше. № 86 подходил для этого идеально.
Железные перья требовали перочисток. Были такие трогательные изделия из стопки цветных тряпочных кружочков диаметром 3—4 см, скрепленных в центре. Думаю, что это не так смешно, как может казаться. Тренировка с детства координации движений и мелкой моторики пальцев необходима для полноценного развития. Недаром когда-то считалось, что железные перья, по сравнению с гусиными, “портят руку и характер”. Не было бы, в конце концов, графологии, если бы почерк ничего не значил.
В каждом классе были несколько человек, обладавших красивым почерком. Им завидовали. Просили писать поздравительные открытки, поручали переписывать заметки в стенгазету. Конечно, в мужской школе на почерк обращали меньше внимания, но уж если там обнаруживался мальчик с соответствующими способностями, то это было нечто выдающееся. Знаю человека, который сделал свой каллиграфический почерк источником неплохого дохода.
В школе любили все запрещать. Нельзя было писать вечными ручками, хотя они были с похожими перьями. Строго карались первые шариковые. Разрешили их в школах только в 1960-е годы.
После войны техническое обеспечение школы налаживалось довольно быстро. Уже к концу третьего класса фанеру в окнах заменили стекла. Стали лучше топить, и появился гардероб с номерками. Если потеряешь, жди, пока уйдет последний ученик, тогда оставшееся пальто — твое. Вместо одной тусклой лампочки повесили по три матовых плафона на класс. В Ленинграде хлеб, сахар и чай тоже давали бесплатно. Без мальчишек была, на первый взгляд, тишь да благодать, но и девочки себя показали.
Школ, наверное, не хватало, потому что учились несколько лет в две смены, но мне нравилось не вставать рано. Здание школы было хорошее, просторное, с актовым и физкультурным залами (бывшая гимназия), были учебники, были настоящие тетради, но все-таки это было казенное учреждение, а не родной дом, как у Юлии Федоровны. И это я почувствовала сразу.
Влияние белорусского языка немедленно проявилось, и за первую диктовку я получила единицу. Учительница, раздавая тетради, сказала, как мне показалось, даже с каким-то удовольствием: “А хуже этого, — она развернула тетрадку и показала испещренную красными чернилами страницу с огромной жирной единицей внизу, — никто не написал”. Все засмеялись. “Тебя надо перевести обратно во второй класс, скажи маме, пусть придет в школу”.
Учительницу я возненавидела сразу, тем более что чувствовала несправедливость. Писала-то она, я надеюсь, грамотно, а вот говорила эта немолодая, толстая, не очень опрятно одетая тетка с каким-то диким акцентом, совсем не по-учительски.
Когда я шла домой, больше всего меня беспокоило, как же мама сможет прийти в школу, если она целый день в госпитале, а от раненых, я знала это точно, уходить нельзя. Само по себе предложение вернуться во второй класс, видимо, было для меня настолько диким, что всерьез не воспринималось.
Пришла, рассказала бабушке. “Глупости какие! — сказала она. — Попишешь дома побольше диктовок и все поправишь”. Бабушке я верила безоговорочно и сразу успокоилась. Вечером сказали маме. Оказалось, у нее завтра операционный день, потом дежурство, пойдет только в понедельник. И тут же мама поступила непедагогично, явно, чтобы успокоить меня, вспомнила, как ее саму на неделю исключали из “16-й советской трудовой школы” за чрезмерно большой (сказали “непролетарский”) бант у основания косы.
После маминого визита в школу, где учительница настоятельно советовала взять репетитора (уж не себя ли она предлагала?), меня “оставили условно” до окончания четверти, потому что у меня с арифметикой было хорошо. Но все вышло по-бабушкиному: несколько диктовок сильно улучшили дело и вопрос был снят. При этом бабушка решала проблему по-крупному. Она не диктовала мне из учебника разные примитивные тексты, а сразу раскрыла Тургенева. А потом “Дубровский” Пушкина добил остатки белорусской грамоты. Все остальные годы я была отличницей.
В четвертом классе у нас появились другие учителя, а эта, первая, вообще из школы исчезла. В общем, я вспоминаю добром большинство моих учительниц (в пятом классе был единственный мужчина-историк, рассказывал про древний мир — заслушаешься, теперь думаю, что пересиживал в школе тяжелые времена, уж слишком он уровнем знаний выделялся). Они относились к нам хорошо и честно старались чему-то научить.
Мы, естественно, не пропускали ни малейшего их промаха, вволю хохотали и передразнивали. Да и как не смеяться! Одна сказала: “Политика нэпа начинается на 32-й странице и продолжается на 33-й и 34-й”, — эта учительница вела историю, почти не отрываясь от раскрытого учебника на столе. Учительница физкультуры: “Поднимайте таз шаг за шагом!” А учительница ботаники: “Все в мире основано на тычинках и пестиках!” Мы, конечно, веселились. Эта последняя фраза была у нас в классе крылатой до самого окончания школы.
И все-таки средняя планка уровня образования была, смею утверждать, гораздо выше, чем сейчас. Не проходило месяца (в течение 8 лет!), чтобы нас не водили в музеи, и не по одному разу! В Зоологический, Арктики, Этнографический, даже Артиллерийский и Военно-Морской. Чаще всего, конечно, в Эрмитаж и Русский музей. А уж квартиры Пушкина и Некрасова мы знали как свои.
Уроки химии и физики в старших классах сопровождались экскурсиями “на производство”. И даже девочкам (и мне в том числе) они были очень интересны. Мы видели, как делают стекло, как обрабатывают турбину для гидростанции, как изготавливают галоши и резиновые игрушки, как разливают в формы жидкий металл, как наматывают провод на огромный трансформатор и как делают шоколад и конфеты. Не помню, чтобы кто-то прогуливал такие походы. И во всем этом была заслуга наших скромных учительниц.
Еще нас водили в театры, причем билет в ТЮЗ стоил так дешево, что был доступен всем, а Мариинский (тогда Кировский) и другие взрослые театры для культпоходов школьников делали огромные скидки.
Это не значит, что наша школа была какая-то особенная. Экскурсии и культпоходы школьников были обычным делом, и это не могло не влиять на наши легкомысленные мозги.

2. Школа и ее учащиеся после 1935 года

Школьная реформа. Новые требования к учащимся в области знаний и дисциплины. Взаимоотношения учащихся и учителей. Общественная работа. Роль комсомола. Интересы учащихся и их политические настроения

В это время, когда в школе проводились реформы, о которых я уже вскользь говорил, я учился в педагогическом институте и не наблюдал непосредственно за перестройкой работы школы. Снова я попал в школу в 1935 году после окончания педагогического института. Причем я начал свою педагогическую деятельность не в средней школе, а в техникуме.

Мои наблюдения, относящиеся к тому периоду, когда я преподавал в техникуме, тоже представляют большой интерес. В техникумы шли окончившие семилетки. Они сдавали вступительный экзамен по ряду предметов, в том числе по русскому языку и литературе. Таким образом, я мог составить себе довольно ясную картину положения в школе, представлял себе, с какими знаниями выпускают учащихся семилетки.

Правда, я преподавал два года в сельскохозяйственном техникуме, куда поступали преимущественно из сельских школ. В сельских же школах, как правило, была ниже грамотность учащихся. Поэтому, чтобы представить себе положение в городских школах, в сведения, касающиеся школ сельских, нужно внести некоторые коррективы.

Экзамен поступающим в техникум не отличался большой строгостью. Давался диктант, несколько вопросов по грамматике и два-три вопроса по литературе. В диктантах экзаменующиеся делали от 2 до 40 ошибок. Приходилось принимать и таких, которые делали по 10-15 ошибок. В моих записках сохранились сведения о том, что в 1938 году (прием студентов происходил в середине августа, на 120 мест было 250 кандидатов) приняли на первый курс техникума комсомолку, сделавшую 40 синтаксических и орфографических ошибок. Приняли ее по настоянию партийной организации техникума: у нее были какие-то рекомендации по партийной линии.

Не могу не рассказать о некоторых курьезных ответах по литературе, которые также сохранились в моих записках.

Экзаменующийся рассказывает биографию Некрасова и говорит следующее: «Некрасова отец хотел отдать в белогвардейцы, но Некрасов не хотел идти в армию»…

Экзаменующийся разбирает рассказ Чехова «Злоумышленник». Мнется.

Преподаватель спрашивает его:

«Ну, что же, осужден был крестьянин?»

Экзаменующийся, подумав, отвечает:

«Да, ему дали принудработы».

Экзаменующийся рассказывает о повести Фурманова «Чапаев». Тоже мнется. Говорит тихо, несвязно.

Преподаватель спрашивает его:

«Кто же был комиссаром в дивизии Чапаева?»

Экзаменующийся, замявшись, отвечает:

«Этот, как его, Колчак».

Два первых ответа, как мы видим, являются следствием воспитания советского, следствием воздействия на сознание учащихся окружающей среды, советской действительности. Принудработы, белогвардейцы – слова и понятия советского периода, воспринятые некритически, преломленные в сознании учащегося в историческое прошлое, иное и по форме, и по содержанию.

В эти ответы, которые сначала вызывают только улыбку, следует вдуматься, и тогда мы увидим значительно больше. Мы увидим, что часть нашей молодежи не знает прошлого России, ее истории, не знает, прежде всего, хорошего в этом прошлом, не может сравнить его с настоящим, с советской действительностью. Незнание прошлого России, незнание Западного мира лишает нашу молодежь, может быть, и не всю, но значительную часть ее, того критерия, с которым бы она могла подходить к советской действительности.

Таким образом, эти курьезные, на первый взгляд, ответы заключают в себе глубокий смысл, свидетельствуют о тех процессах, которые происходят в сознании молодежи.

Третий ответ экзаменующегося, о Колчаке, объясняется, по-видимому, незнанием литературы вообще, низким образовательным уровнем, незнанием, в частности, истории Гражданской войны. Как это ни странно, но история Гражданской войны в школах не изучалась.

Приведенные примеры ответов не являются абсолютным исключением. О подобных ответах я знал из рассказов знакомых преподавателей.

Однако на основании этих ответов не следует делать вывод о низком развитии и низком образовательном уровне всех учащихся, всех выпускников школ. Наряду с приведенными примерами, я мог бы привести примеры, свидетельствующие об исключительно высоком уровне развития учащихся даже сельских школ, о большой начитанности их. Как правило, высокий уровень развития достигался не столько в процессе учения в школе, сколько в процессе самообразования, в процессе чтения.

И еще следует отметить одно. Уже в плане политическом. Тоже, как правило, блестяще учились (я говорю о тех, кто приходил в техникумы из сельских школ) дети раскулаченных крестьян, нередко сироты, родители которых погибли в ссылке. Я не хочу этим сказать, что в нашем народе есть одаренные и неодаренные слои, хотя зажиточные крестьяне отличались, конечно, большими способностями, большим трудолюбием. Но все-таки я не хотел бы выделять какой-то слой. Объяснялось то явление, о котором я говорю, по-моему, несколько иными причинами. Детям раскулаченных в течение нескольких лет был закрыт доступ не только в высшие учебные заведения, но и в средние, такие, как техникумы. И даже в средние школы. Были районы, где детям раскулаченных не давали возможности учиться даже в старших классах средней школы. Как я уже говорил, дети раскулаченных, как и все, кому большевики не давали возможности учиться, обходили преграды, установленные властью: уезжали из родных мест, доставали подложные документы, учились. Но, конечно, не все, не всем удавалось прорваться через рогатки большевистских законов.

В октябре или в ноябре 1934 года на последней странице «Известий» и «Правды» появилась в отделе хроники короткая заметка, в которой сообщалось о том, что Совнарком вынес решение, снимающее ограничения для поступления в высшие учебные заведения детей социально чуждых.

На следующий же год тысячи юношей и девушек, социальное происхождение которых не дало возможности до сих пор учиться, пришли в университеты, институты, техникумы. Пришли и те, которые только что окончили школы, и те, которые окончили школы год, два, три, четыре тому назад. Вся эта масса молодежи, пополнив свои знания самообразованием, страстно желавшая учиться, легко проложила в конкурсных экзаменах себе путь в высшие учебные заведения и техникумы. Вполне также естественно, что и училась эта молодежь отлично.

Я остановился на этом вопросе неслучайно. Ведь он носит сугубо специфический характер, присущий только советской школе, советской стране. Ни в одной другой стране нет ничего подобного. Есть только одно: препятствия материального характера, которые, кстати, всегда были и в СССР, хотя и в значительно меньшей степени. С 1940 года, со времени введения платы за обучение в 8-10 классах школы, препятствие материального характера в СССР столь же велико, как и в капиталистических странах. Если же принять во внимание низкий стандарт жизни в СССР, необеспеченность таких слоев населения как рабочие и крестьяне, то можно утверждать, что материальные препятствия для учения в СССР значительнее, чем во многих капиталистических странах. Необеспеченной семье в СССР так же трудно учить детей, как в самой отсталой стране. А, может быть, еще и труднее.

Вернусь теперь к основному вопросу этой части моей работы: школа после 1935 года.

В 1936 году я пришел в школу в качестве преподавателя русского языка и литературы. За шесть лет, прошедших после того, как я в последний раз переступил порог школы, в ней произошли существенные перемены. Но многое осталось по-прежнему.

Перемены, происшедшие в школе, касались, прежде всего, постановки преподавания. Лабораторный, бригадный метод был отменен, как не оправдавший себя. Я бы добавил к этому: как искалечивший несколько поколений. Комплексная система преподавания была заменена предметной. Был введен урок, как единственная обязательная форма обучения. Были введены экзамены, которые вначале назывались испытаниями, система отметок от «очень плохо» до «отлично», а затем и цифровая система – от единицы до пятерки. К учащимся предъявлялись теперь значительно более высокие требования, чем раньше, как в области знаний, так и в области дисциплины.

Обучение начало проводиться по учебникам. Один за другим появились стандартные учебники по всем предметам.

Реформы эти произвели, несомненно, положительные перемены: с каждым годом начал расти общеобразовательный уровень учащихся, повышалось их развитие, мерами внушения и, главным образом, репрессивными мерами поднималась дисциплина. Учащихся, совершивших грубые нарушения дисциплины или систематически неуспевающих, – даже исключали из школы. Исключение, правда, считалось мерой крайней. В 1939-40 годах директора школ вообще перестали исключать нарушителей дисциплины и неуспевающих, так как вся ответственность за проступки учащихся и плохую успеваемость возлагалась на учителей и директоров школ. Их обвиняли в том, что они «не сумели воздействовать на учащихся».

Как я уже указывал, в результате проведенных реформ повысился уровень знаний и, скажем, в 1940 году средние школы-десятилетки (реформа ввела вместо девятилетнего – десятилетнее обучение) выпускали уже вполне грамотных людей.

Но вот о дисциплине этого нельзя сказать, нельзя утверждать, что дисциплина намного поднялась. В причинах этого явления стоило бы разобраться. Вскоре после проведения основных реформ вышел закон о всеобщем обучении (всеобуч), о всеобщем семилетнем обучении. Родители теперь обязаны были посылать своих детей в школу. Учителя обязаны были мерами внушения, мерами уговаривания привлечь всех детей к обучению в школе.

Теперь в школу пришли и те дети, которые в силу разных причин, прежде всего, в силу материальной необеспеченности семей, не посещали ее. Одни из этих детей работали, другие вообще ничего не делали. В школу пришли и так называемые безнадзорные, полусироты, у одних из них не было матерей, у других – отцов. В школу пришли дети улицы, с соответствующим, конечно, поведением. Они сразу же пошатнули дисциплину в школе, и потом справиться с ними было очень трудно. Они пропускали занятия, нарушали дисциплину на уроках. Это был в буквальном смысле слова бич учителей и администрации школы.

Второй причиной падения дисциплины явились события 1937 года, массовые аресты в стране. Многие семьи остались без отцов, их материальное положение пошатнулось, дети перестали посещать школу. В самой школе усилились антибольшевистские настроения. Протест против режима выражался иногда у детей в форме нарушения школьной дисциплины.

Наконец, третья причина падения дисциплины определялась введением платы за обучение. На учение в школе учащиеся перестали смотреть как на благодеяние, которое делает им государство. Учащиеся стали вести себя несколько вызывающе. Вместе с тем учиться стали не хуже, а лучше, потому что отличников освобождали от платы за обучение. Так же, как в высших учебных заведениях, отличная успеваемость обеспечивала право на получение стипендии.

Введение урочной системы и все остальные перемены в школе повысили роль педагога и вместе с тем увеличили его ответственность. Об этом я еще буду говорить. Сейчас же отмечу только одно, что имеет непосредственное отношение к учащимся. Педагог стал пользоваться большим уважением и любовью учащихся. Конечно, по-прежнему были любимые и нелюбимые педагоги, по-прежнему нелюбимым присваивали клички, устраивали неприятности и т.д., но сама личность учителя стала пользоваться, несомненно, большим уважением и авторитетом. Чем больше знания своего предмета показывал педагог, чем интереснее были его уроки, тем больше уважения питали к нему ученики. Педагог, с одной стороны, поднялся в глазах учащихся как авторитет, как человек, передающий им свои знания, с другой стороны, он приблизился к ним как воспитатель, как старший товарищ, как моральный авторитет.

Роль общественной работы в жизни школы явно снизилась. По-прежнему заседал учком, по-прежнему существовал ОСОАВИАХИМ и МОПР, но при переходе из класса в класс, при оценке успехов учащихся принимались во внимание только их знания, между тем как раньше играла свою роль и общественная работа: ученик, имевший плохие отметки, но активно работавший как общественник, мог рассчитывать на то, что его переведут в следующий класс именно как общественника. Ученические комитеты по-прежнему посылали своих представителей на заседания педагогических советов, но эти представители не имели того решающего голоса, как прежде.

Роль комсомола осталась прежней, может быть, даже повысилась. Комсомольская организация не могла, скажем, вмешиваться с большим успехом в вопросы определения успеваемости учащегося, но зато она вмешивалась с другой стороны, она искала политические мотивы тех или иных поступков учителей, которые казались ей небольшевистскими. Подходя с этой стороны, комсомольская организация вмешивалась непосредственно в работу учителя.

На закрытых комсомольских собраниях обсуждались те или другие поступки учителей, критиковалась работа учителя, постановка преподавания. Искали в преподавании учителя, если это по ходу дела нужно было, несоветское, несозвучное эпохе, как принято там говорить. Комсомольская организация могла по своей комсомольско-партийной линии начать против неугодного ей учителя травлю. Особенно это относится к годам ежовщины. Об организации партийной, в которую входили главным образом учителя, скажу ниже.

Теперь об интересах и политических настроениях учащихся. Прежде всего, нужно сказать, что интересы учащихся нашей школы значительно шире и глубже интересов учащихся западной школы. Я имею в виду, в первую очередь, немецкую школу, которую немного знаю. В этом сопоставлении я не хотел бы касаться самой системы образования. Это дело каждого народа. С нашей точки зрения, преподавание в американской, например, школе поставлено неудовлетворительно. С точки зрения американцев, может быть, именно такая система образования отвечает интересам нации. Повторяю – этого вопроса я не касаюсь. Но вот о широте интересов учащихся нашей школы и западной мы можем говорить. При этом я не хотел бы, чтобы то хорошее, что есть в нашей школе, в среде нашей молодежи, читающий эту работу приписал бы влиянию большевистского режима. Нет, не благодаря, а вопреки большевистскому режиму наша молодежь приобрела то хорошее, чем она располагает. И интересы, и запросы ее не от большевизма, а от извечных черт нашего российского характера. Стремление к знанию, к глубокому знанию, стремление к непрерывному расширению круга знаний и интересов, увлечение вопросами философии, истории, литературы всегда было свойственно российской молодежи. Наша молодежь получала всегда, так сказать, двойное образование: одно в учебном заведении, на ученической и студенческой скамье, другое – в библиотеках, в музеях, в театрах, за домашним письменным столом. Ведь только у нас термин самообразование имеет такой широкий и глубокий смысл.

Большевики пытались увести молодежь от науки, от литературы в область специфической политики и общественности, которые ставят только одну цель: поддержание и укрепление режима. В конце двадцатых годов и в начале тридцатых какая-то часть молодежи увлекалась общественной и политической работой, увлекалась в ущерб знаниям, успехам в науках. С середины тридцатых годов можно было наблюдать резкое падение интереса к общественной работе. Интересы молодежи переключились в науку, в учение, в работу различных кружков – литературных, исторических, физических и т.д., в самообразование. Возрос интерес к книге. По свидетельству библиотечных работников, главным образом к классической литературе, русской и западной. Возрос интерес к театру, причем посещались спектакли преимущественно с классическими вещами. Если в конце двадцатых и начале тридцатых годов у учащихся проявлялся интерес к кружкам техническим, то перед войной он заменился интересом к гуманитарным наукам.

Делая выше сравнение нашей школы с западной, нашей молодежи с молодежью на Западе, я не хотел сказать, что вся молодежь на Западе лишена духовных и научных запросов. Сказать так – значит совершить грубую ошибку. Но мне все-таки кажется, что слой молодежи, не лишенной таких запросов, у нас значительно шире. У нас больший процент молодежи с интересами, выходящими за границы баскетбольной площадки.

К слову – о спорте. Спортом у нас тоже увлекаются, спорт любят, но не в ущерб другим интересам, не в ущерб учению.

Труднее всего говорить о политических настроениях молодежи. Здесь мы берем на себя большую ответственность. Но не побоимся ее, ибо это, с моей точки зрения, один из основных вопросов в проблеме характеристики советской школы.

Чего же, в конце концов, достигли большевики? Достигли ли они тех результатов, которых добивались? Воспитывает ли школа действительно преданных делу Ленина-Сталина граждан или нет? Воспитывает ли она идейных сторонников коммунизма или нет? Ответы на эти вопросы дать необходимо. Общим коротким ответом – да, наша школа воспитывает идейных коммунистов или – нет, наша молодежь настроена антикоммунистически, таким ответом нельзя ограничиться, такого ответа нельзя дать. Вопрос слишком сложен. Коротко можно ответить только так: нет, большевики не достигли тех результатов, к которым стремились, на которые рассчитывали. Можно сказать: наша молодежь, как и весь наш народ, победила, она не покорилась большевикам, не сломилась, не позволила сделать из себя послушное орудие большевистской политики.

Герои документального романа А. Фадеева «Молодая гвардия» Олег Кошевой и его товарищи, воспитанники советской школы, погибли в борьбе против немцев во время войны. Они организовали подполье, которое боролось против немцев, боролось вместе с идейными большевиками, отстаивая большевистский режим. Это так. Но подлинным движущим началом в этой борьбе был отнюдь не советский, а российский патриотизм. Любовь к Родине – России – вот что двигало молодыми подпольщиками. В клятве, которую давали подпольщики Краснодона, как и подпольщики и других наших городов, не было ни слова о большевизме, о Сталине. Только о Родине. Знаменательное явление!

Трагедия российской молодежи в том, что в последнюю войну, защищая Россию, она защитила и большевизм, прикрыла его своей грудью. С уверенностью можно сказать, что на протяжении всех тридцатых годов в среде молодежи росли и ширились антибольшевистские настроения. Чем это объясняется? Где причины этого явления?

Во-первых, это объясняется общим ростом антибольшевистских настроений в народе. Во-вторых, разочарованием молодежи.

Если в конце двадцатых годов часть молодежи была увлечена перспективами развертывающейся индустриализации страны, охвачена – не нужно этого скрывать – пафосом строительства, то в конце тридцатых годов от этого пафоса не осталось и следа. Вместо широких далей, которые так красиво, заманчиво рисовали большевики, у молодого человека или девушки не осталось ничего, кроме окончания – в самом лучшем случае – университета и работы на окраинах страны или в сельской глуши. Зная о подлинных настроениях молодежи, большевики стали в то время много говорить о долге перед народом и страной, который заключался, по их утверждению, вот именно в такой обыкновенной работе. Работать там, куда посылает «партия и правительство», делать свое, может быть, и небольшое, но очень важное дело, важное в общем ходе «построения социализма». В литературе появился положительный герой – студент, оканчивающий высшее учебное заведение и мечтающий о будущей своей работе в качестве агронома в Кубанской станице или лесовода в сибирской тайге. Вспоминается один из талантливых очерков Е. Кригера в «Известиях» о маленьком счетоводе какого-то колхоза Вологодской области, который наконец-то понял значение той миссии, какую выполнял. Пафос мелких дел не мог, естественно, увлечь молодежь, перед которой еще вчера раскрывались широкие дали. Коммунистические, но все-таки дали, которые манили своей кажущейся грандиозностью и кажущимся благородством цели. В пафосе тех далеких лет звучали струны интернационализма не только разрушительного: «Мы учимся и работаем не только для себя, но и для всего человечества».

Разочарование в идеях коммунизма наступило еще задолго до того, как большевики повернули всю свою пропаганду на рельсы патриотизма. Идеей советского патриотизма большевики поспешили заполнить ту брешь, которая образовалась в сознании молодежи в результате крушения идей коммунизма. Первый сокрушительный, действительно сокрушительный удар коммунистическим идеям, вообще увлечению молодежи «строительством коммунизма» нанесла коллективизация. Второй окончательный удар – ежовщина. Весной 1940 года я читал лекцию в сельскохозяйственном техникуме. В ходе лекции процитировал слова В.Г. Белинского, написанные им в 1840 году о том, как завидует он потомкам, которые увидят Россию 1940 года, цветущую, прекрасную. Когда я прочитал эту цитату, в аудитории раздался смех. Я сделал вид, что ничего не произошло. Но дело не в этом. Важна сама реакция студентов, реакция у многих совершенно инстинктивная. Ведь это не была организованная демонстрация. Нет, смех вырвался помимо их воли: такими дикими показались им слова великого критика, позавидовавшего им, видевшим и разорение деревни во время коллективизации, и голод, последовавший за коллективизацией, видевшим вокруг нищету и произвол.

«Позавидовал», – вырвалось у одного из студентов, и умные глаза его блеснули таким непередаваемым сарказмом, что я помню их до сих пор. Пример, по-моему, достаточно яркий и убедительный, доказывающий, что молодежь понимала, что происходит вокруг, отдавала себе отчет в том, куда большевики привели страну и народ.

Другой пример не менее убедителен. Мне рассказывал преподаватель из Симферополя, что в десятом классе одной из средних школ города не было ни одного комсомольца. К сожалению, в моих записках не сохранился номер школы. Сколько комсомольская организация школы (кстати, весьма незначительная) ни старалась вовлечь учащихся десятого класса в комсомол, она ничего не смогла сделать. Учащиеся, ссылаясь на загруженность уроками и домашними заданиями, уклонялись от подачи заявлений в комсомол. Причем вели себя отнюдь не вызывающе, сознавая, что таким путем можно все испортить.

Не следует, однако, на основании приведенных фактов делать выводы об антибольшевистских настроениях всей молодежи без всякого исключения. Известная часть ее, прежде всего комсомольский актив и какая-то часть беспартийных, продолжают идти за большевиками. Определить эту часть молодежи в каких-то цифрах очень трудно. Можно сказать только одно: это незначительная часть, но она все-таки есть.

Какая-то часть молодежи участвует активно в жизни страны, хотя бы в том же строительстве потому, что в человеке заложено неистребимое стремление к творчеству, к приложению своих сил в деле, результаты которого человек мог бы видеть. И вот он видит заводы, которые строит, больницы, проекты которых он чертит. Нужно большое напряжение воли, чтобы осознать, что за всем этим стоит черный призрак большевизма, цели которого противоположны интересам народа. Люди осознают, люди видят этот призрак все яснее – антибольшевистские настроения растут и углубляются и среди всего народа, и среди молодежи. Растут и углубляются, несмотря на пропаганду, которой пронизана вся жизнь, несмотря на многолетнее воздействие школы, которая поставлена на службу большевизму.

Что можно сказать о результатах коммунистического воспитания в советской школе? Можно с уверенностью сказать, что этот результат во много раз меньше затрачиваемых большевиками усилий. Незначителен этот результат еще и потому, что сама молодежь, видящая расхождение между пропагандой и действительностью, успешно сопротивляется попыткам большевиков целиком подчинить подрастающее поколение. Этому сопротивлению молодежи во многом способствует и наш учитель.

Из книги Последняя тайна рейха. Выстрел в фюрербункере. Дело об исчезновении Гитлера автора Арбатский Леон

Глава 8. После 1945 года. Советская печать и радио: Гитлер мертв До конца 1945 года продолжалась послевоенная эйфория. Казалось, с войнами покончено навсегда. Главы государств и правительств великих держав, маршалы и фельдмаршалы, дипломаты и общественные деятели без конца

Из книги Золотые дни Греции автора Кулидж Оливия

Новый век После 323 года до н. э. Смерть Александра обозначила завершение целой эпохи. Греческая история этого времени уже не была чисто греческой, поскольку речь шла о смешанных народах или о том, что мы сейчас называем Ближним Востоком. Александр не оставил наследника.

Из книги Когда началась и когда закончилась Вторая Мировая автора Паршев Андрей Петрович

Глава 4. Борьба в соцлагере. Антикоммунистические выступления в странах Восточной Европы после 1945 года В отличие от Польши в других странах Восточной Европы - Югославии, Венгрии, Румынии, Чехословакии и Болгарии, послевоенный процесс установления

Из книги Шотландия. Автобиография автора Грэм Кеннет

Глава 6. «Но пасаран!». Партизанская война в Испании после 1945 года После поражения республики в 1939 году в Испании оставались малочисленные партизанские отряды, совершавшие диверсии на железных и автомобильных дорогах, линиях связи, добывавшие с боем еду, топливо и оружие.

Из книги БНД против Советской армии: Западногерманский военный шпионаж в ГДР автора Вагнер Армин

Из книги Масонские биографии автора Коллектив авторов

После Куллодена, апрель 1746 года Роберт Форбс Самая же скорбная страница сей истории еще впереди. Я разумею жестокости и зверства королевских сил, заливших нашу страну кровью после битвы. Не могу точно сказать, сколько дней мертвые тела пролежали на поле, радуя взор

Из книги Уроки украинского. От Майдана до Востока автора Ахмедова Марина Магомеднебиевна

в) Второй главный отдел МГБ после 1970 года Последствия возведения Берлинской стены потребовали не только от БНД выработки новой стратегии оперативной работы. Министерству государственной безопасности тоже пришлось отреагировать на изменившиеся условия. Хотя вначале

Из книги Дневник бывшего коммуниста [Жизнь в четырех странах мира] автора Ковальский Людвик

Эзотерическая школа после смерти Уэсткотта Нужно подчеркнуть, что сам термин «Эзотерическая школа» недавнего изобретения и описывает научный стиль, который никогда ранее не был формализован и сведен в единую цельную систему теми или иными конкретными людьми.

Из книги Соборный двор автора Щипков Александр Владимирович

Школа ненависти. Школа любви Учебный год в Донецке начался 1 октября, с месячным опозданием. Первоклашки пошли в школу под звуки праздничных песен, залпов реактивных установок «Град», в атмосфере ежедневной трагедии. Украинские военные, удерживая линию фронта в

Из книги Свершилось. Пришли немцы! автора Будницкий Олег Витальевич

2.4. Через два года после того, как я влюбился Сегодня я ходил на собрание районного комитетаZMP [Союз польской молодежи] Он был посвящен сотрудничеству с фабрикой Л13 [Потом она стала фабрикой имени Розы Люксембург]. Нашей задачей было помочь им организовать дискуссионный

Из книги Слово и «Дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений автора Нерлер Павел

Из книги Литвиненко. Расследование [Доклад по делу о смерти Александра Литвиненко] автора Оуэн Сэр Роберт

1. Школа и ее учащиеся до 1936 г. Два периода в жизни школы. Первый – до середины 1930-х годов. Лабораторный метод занятий. Отсутствие учебников. Роль общественной работы в жизни школы. Роль комсомола. Недостаточное образование. Сопротивление учителей.Чтобы с достаточной

Из книги Смертельная схватка нацистских вождей. За кулисами Третьего рейха автора Емельянов Юрий Васильевич

‹1› Справка ГУГБ НКВД № 23 от 2 июля 1935 года с характеристикой стихотворений О.Э. Мандельштама «Холодная весна…» и «Мы живем, под собою не чуя страны…» «УТВЕРЖДАЮ» Нач‹альник› УСО ГУГБ НКВД (ГЕНКИН) Зубкин 2 июля 1935 г. СПРАВКА № 23 О к-р стих‹отворении› «Холодная весна» и

Из книги автора

‹11› Дактограмма О.Э. Мандельштама, снятая в пересыльном лагере после его смерти, 27 декабря 1938 года ПОЛ М. 13 83495 ‹Фамили›я Мандельштам Д‹акто-›форм‹ы› 17 73565 ‹Имя› Осип ‹Отчество› Эмильевич Место рождения умер 27/XII–38 г. Год рожд‹ения› 1891 г. ‹Далее следуют отпечатки

Из книги автора

Карьеры Ковтуна и Лугового после 2006 года 9.179 Профессор Сервис сказал о том, как сложились судьбы Лугового и Ковтуна в России после смерти Литвиненко:«Вокруг Лугового и Ковтуна была построена защитная стена. Хотя Ковтун, в сущности, не избегал публичного внимания, он дал

Из книги автора

Глава 16. После 1 мая 1945 года О том, что правительство Дёница стало наращивать усилия, предпринимавшиеся до сих пор Гиммлером и его людьми по налаживанию отношений с западными союзниками, свидетельствовала деятельность самого Шелленберга, который, по настоянию шефа СС, был