Жан де Лабрюйер (фр. Jean de La Bruyère; 16 августа 1645, Париж, Франция - 10 мая 1696, Версаль, Франция) - знаменитый французский моралист.

Был воспитателем герцога Бурбонского, внука Конде, при дворе которого сохранил место и после женитьбы своего ученика. Жизнь среди придворного блеска давала Лабрюйеру возможность наблюдать развитие человеческих страстей, возбуждаемых погоней за земными благами, честолюбием, интригами, близостью к «великим мира сего». Этими наблюдениями Лабрюйер воспользовался для литературных целей, но в жизни он держался вдали от людей, среди которых принужден был вращаться, и сильно страдал от своего зависимого положения в доме Конде. Научившись отказываться от всего и сдерживать свои чувства и порывы, он находил удовольствие лишь в чтении и работе. Свой жизненный опыт он облекал в форму размышлений, эпиграмм, кратких портретов. Так составилась, мало-помалу, обширная книга, издать которую он предложил, как бы шутя, своему приятелю, книгопродавцу Мишалле. Последний рискнул на издание и заработал на нем 300000 фр. Первое издание книги Лабрюйера вышло в 1687 г., под скромным заглавием: «Les Caractères de Théophraste, traduits du grec, avec les Caractères ou les Moeurs de ce siècle»; успех книги был громадный, и ободренный этим автор прибавлял к каждому новому изданию новые размышления и новые портреты. В 1694 г. вышло 8-е, окончательное издание, в которое включена была речь Лабрюйера во французской академии, членом которой он избран был в 1693 г.

Жан Лабрюйер - известный французский писатель, моралист, сатирик, член Французской академии, литератор, причисленный к сонму т.н. «великих классиков». Появился на свет в Париже 16 августа 1645 г., был отпрыском состоятельных аристократов, которые обеспечили ему достойное образование. Жан Лабрюйер выучился на юриста, работал адвокатом, чиновником. Знатное происхождение и прекрасное образование определили его дальнейшую биографию - помогли ему стать в 1684 г. гувернером юного герцога Бурбонского, приходившегося внуком великому принцу Конде. Оставался Лабрюйер при дворе и когда его подопечный вырос и женился.

Постоянное вращение в высшем аристократическом обществе помогло писателю получить прекрасное представление о нравах знати, наблюдать за человеческими страстями, за стремлением удовлетворять свои амбиции, добиться максимально возможных благ, за хитросплетением интриг, борьбой за расположение вышестоящих персон, первых лиц государства. Самому Лабрюйеру было крайне дискомфортно ощущать себя в зависимом положении, пребывание в доме Конде его тяготило, он старался держаться по возможности отстраненно, и единственными отдушинами для него стали чтение и работа над собственными сочинениями.

Многочисленные наблюдения, накапливающийся жизненный опыт он излагал на бумаге, используя литературные формы кратких портретов, эпиграмм, размышлений, которые постепенно сложились в большую книгу под названием «Характеры, или Нравы нынешнего века». В ее начале Лабрюйер приводит перевод «Характеров» другого автора - древнегреческого моралиста Теофраста , дополняя его собственным, существенно большим по объему «приложением», в котором описывает нравы французского общества, блестящим знатоком коих он являлся. Несмотря на аристократическое происхождение самого Лабрюйера, его труд носил не только морализаторский, но и сатирический характер.

Не особенно серьезно относясь к своей затее, Жан Лабрюйер предложил рукописи приятелю-книгопродавцу, тот решил рискнуть – и в 1687 г. увидело свет первое издание. Книга стала невероятно популярной, поэтому выдержала еще 7 изданий, каждое из которых дополнялось новыми портретами нравов и рассуждениями писателя. Очень быстро «Характеры» распространились по континенту и оказались переведенными на все основные европейские языки. Окончательное, восьмое, издание было опубликовано в 1694 г.

Сочинение Жана Лабрюйера не являлось для своего времени новаторским с точки зрения замысла и формы, однако оно отличалось глубиной, серьезностью проблематики, яркостью изображения исторического периода. Не ставя перед собой задачи проникновения в глубины человеческой психики, автор, тем не менее, мастерски фиксирует наиболее характерные и выразительные черты того или иного явления, в совокупности дающие чрезвычайно «выпуклые», цельные картины.

В 1693 г. Жана Лабрюйер становится членом Французской академии. В парижском Версале 10 мая 1696 г. великий классик скончался.

Цитирование классиков - дело опасное. Как правило, фразы вырываются из контекста, и даже при этом их смысл не искажается, то нередко у того же автора можно найти не менее эффектное высказывание, противоположное по посылу. С писателями, для которых краткая и емкая формулировка отношения к той или иной проблеме - главная и конечная цель, а таких во всех века, но особенно в 16-17-м столетии, было немало, еще сложнее. Если читать "Характеры" Лабрюйера не в подборке из хрестоматии, а как целостное произведение, без пропусков, 16 разделов, состоящих из десятков главок, постоянно спотыкаешься о вещи, на сегодняшний взгляд и нелепые, и просто дикие, или же малоинтересные. Он человек своего времени, и для своего времени - весьма, как сказали бы, "продвинутый". Он готов обсуждать соотношение личных добродетелей с сословным статусом и происхождением - но не готов вовсе отказаться от значимости последних. Он без иллюзий смотрит на представителей дворянского и церковного сословий - но с "вольнодумцами", отвергающими сами основы уклада, идею Бога и монархии, ему тем более не по пути. Он смеется над напыщенностью речи - но выступает резко против ее упрощения, обеднения языка, и среди прочего, отмечает, скажем: "Moult хотя и перешло к нам из латыни, также в свое время было очень в ходу, и я не вижу, чем beaucoup лучше, нежели moult" (14-73), и цепляясь за это, поневоле задумаешься, что мушкетеры Людовика 13-го из советского киномюзикла, распевая "судьбе не раз шепнем: мерси боку", либо допускают по невольному недосмотру Юрия Ряшенцева лингвистический анахронизм (Лабрюйер описывает языковую ситуацию конца 17-го века, много более позднюю, но понятно, что одно наречие вытеснило другое еще на его памяти, то есть при Людовике 13 употребляли первое), либо предвосхищают моду следующих десятилетий. Ну это, конечно, несерьезно. Однако многие моменты "Характеров" сохраняют значение чисто историческое, даже если они по-своему касаются вопросов самых актуальных. К примеру, Лабрюйер пишет о "безвозвратных вложениях" - практике-прародительнице современных "финансовых пирамид", но кому какое дело сегодня до этого? Или о внутрицерковных распрях - по сравнению с сегодняшними религиозными делами они кажутся не стоящими внимания. Скрытая полемика с Шарлем Перро и другими писателями-современниками, пытавшимися реформировать язык, для Лабрюйера, сторонника ориентации на античные образцы - один из самых актуальных пунктов, по сегодняшним меркам - пустая схоластика. В то же время описание, скажем, "игромана" эпохи Людовика 14-го очень точно соответствует тому, что можно услышать в пропагандистких телесюжетах, обосновывающих необходимость закрытия казино. При этом, с соответствующими комментариями, и сегодня занятны детали бытового поведения "знаменитостей" времен Лабрюйера - Ларошфуко, Корнеля и других, в этом смысле "Характеры" - это еще и светская хроника в понимании вполне сегодняшнем. Но прежде всего отдельные, довольно многие, его суждения поразительно остро звучат без всяких оговорок, скидок на эпоху, культуру и политический режим. Некоторые, правда - в основном благодаря изящной форме, едкой и ироничной. А иные и по сей день не утратили парадоксальности содержания, причем в зависимости от позиции кому-то они могут показаться старомодными и неполиткорректными, а кому-то - непреложными в своей истинности, то есть они и теперь сойдут за остро-полемичные, и только хрестоматийность спасает Лабрюйера от скандальности.

Есть области, в которых посредственность невыносима: поэзия, музыка, живопись, риторика.
Какая пытка слушать, как оратор напыщенно произносит скучную речь или плохой поэт с пафосом читает посредственные стишки.
(1-7)

Хвалебные эпитеты еще не составляют похвалы. Похвала требует фактов, и притом умело поданных.
(1-13)

Глупцы читают книгу и ничего не могут в ней понять; заурядные люди думают, что им все понятно; истинно умные люди иной раз понимают не все: запутанное они находят запутанным, а ясное - ясным. Так называемые умники изволят находить неясным то, что ясно, и не понимают того, что вполне очевидно.
(1-35)

Почему зрители в театре так откровенно смеются и так стыдятся плакать? Разве человеку менее свойственно сострадать тому, что достойно жалости, чем хохотать над глупостью? (...)
(1-50)

Одни достойны похвал и прославления за то, что хорошо пишут, другие - за то, что вовсе не пишут.
(1-59)

Критика - это порою не столько наука, сколько ремесло, требующее скорей выносливости, чем ума, прилежания, чем способностей, привычки, чем одаренности. Если ею занимается человек более начитанный, нежели проницательный, и если он выбирает произведения по своему вкусу, критика портит и читателей, и автора.
(1-63)

Женщины склонны к крайностям: они или намного хуже, или намного лучше мужчин.
(3-53)

Мужчина соблюдает чужую тайну вернее, чем свою собственную, а женщина лучше хранит свою, нежели чужую.
(3-58)

Женщины с легкостью лгут, говоря о своих чувствах, а мужчины с еще большей легкостью говорят правду.
(3-66)

Тот, кто любит так сильно, что хотел бы любить в тысячу раз сильнее, все же любит меньше, нежели тот, кто любит сильнее, чем сам того хотел бы.
(4-14)

Умирает любовь от усталости, а хоронит ее забвение.
(4-32)

Тосковать о том, кого любишь, много легче, чем жить с тем, кого ненавидишь.
(4-40)

Вы полагаете, что оставили этого человека в дураках, а он ничего и не заметил; но если он только притворился, что не заметил, кто больше в дураках - он или вы?
(5-58)

То, как распределены богатство, деньги, высокое положение, другие блага, которые предоставил нам Господь, и то, какому сорту людей они чаще всего достаются, ясно показывает, насколько ничтожными считает Творец все эти преимущества.
(6-24)

Каждое утро мы раскрываем глаза, как купец - ставни своей лавки, и выставляем себя напоказ, чтобы обманывать ближнего; а вечером снова закрываем их, потратив целый день на обман.
(6-42)

Игра разоряет тысячи людей, которые невозмутимо уверяют при этом, что не могут без нее жить. Хорошо оправдание! Тот же довод можно привести в защиту любой, самой неистовой и постыдной, страсти, но разве кто-нибудь скажет, что он не в силах жить без воровства, убийства и прочих злодеяний? Неужели мы должны примириться с этой страшной, беспрерывной, безудержной, безоглядной забавой, которая преследует лишь одну цель - полное разорение партнера, ослепляет человека надеждой на выигрыш, приводит его в исступление при проигрыше, отравляет жадностью, вынуждает ради одной ставки в карты или кости рисковать своим состоянием и судьбою жены и детей? Разве не тяжелее приходится нам в тех случаях, когда, доведенные игрою до полного разорения, мы вынуждены обходиться даже без платья и пищи и обрекать на ту же участь свою семью?
Я не мирюсь с шулерами, но мирюсь с тем, что шулер играет по крупной. Порядочному человеку я этого не прощаю: рисковать большим выигрышем - слишком опасное мальчишество.
(6-75)

Наглость - это не умышленный образ действий, а свойство характера, порок, но порок врожденный. Кто не родился наглецом, тот скромен и легко впадает в другую крайность. Бесполезно поучать его: будьте наглы, и вы преуспеете" - неуклюжее подражание не пойдет такому человеку впрок и неминуемо приведет его к неудаче. Лишь бесстыдство непринужденное и естественное помогает пробить дорогу при дворе.
(8-41)

Мы боимся старости, хотя не уверены, что доживем до нее.
(11-40)

Дети дерзки, привиредливы, вспыльчивы, любопытны, завистливы, своекорыстны, ленивы, легкомысленны, трусливы, невоздержны, лживы и скрытны; они легко разражаются смехом или слезами, по пустякам предаются неумеренной радости или горькой печали, не выносят боли и любят ее причинять, - они уже люди.
(11-50)

Человек тщеславный равно получает удовольствие, говоря о себе как хорошее, так и дурное; человек скромный просто не говорит о себе.
смешная сторона тщеславия и вся постыдностью этого порока полнее всего проявляется в том, что его боятся обнаружить и обычно прячут под личиной противоположных достоинств.
Ложная скромность - самая утонченная уловка тщеславия. (...)
(11-66)

Считать скромностью то внутреннее чувство, которое умаляет человека в собственных глазах и, представляя собой неземную добродетель, называется смирением - значит вовсе отрицать существование скромности или принимать за нее нечто совершенно иное. Человек от природы придерживается самого высокого мнения о своей особе, гордится собой и хорошо думает только о себе; скромность его состоит лишь в том, что никто от этого не страдает. Она - чисто внешнее качество, которое держит в узде его жесты, взгляды, слова, тон и принуждает его хотя бы для виду обходится с окружающими так, как будто он и самом деле считается с ними.
(11-69)

Ум всех людей, вместе взятых, не поможет тому, у кого нет своего; слепому не в пользу чужая зоркость.
11-87

Разум, как и все в нашем мире, изнашивается: наука, которая служит ему пищей, в то же время истощает его.
(11-92)

Влюбленный старик - одно из величайших уродств в природе.
(11-111)

Звание комедианта считалось позорным у римлян и почетным у греков. Каково положение актеров у нас? Мы смотрим на них как римляне, а обходимся с ними как греки.
(12-15)

Умное выражение лица у мужчины можно сравнить с правильностью черт у женщины: это самый заурядный род красоты.
(12-32)

Нахальство - это самовлюбленность, доведенная до предела; человек самовлюбленный утомляет, докучает, надоедает, отталкивает; нахал отталкивает, ожесточает, раздражает, оскорбляет; второй начинается там, где кончается первый.
Человек самовлюбленный - это нечто среднее между глупцом и нахалом; в нем есть кое-что и от того и от другого.
(12-46)

Тупица - это глупец, который не раскрывает рта; в этом смысле он предпочтительнее болтливого глупца.
(12-49)

Одни и те же слова выглядят остротой или наивностью в устах человека умного и глупостью - в устах глупца.
(12-51)

Если бы глупец боялся сказать глупость, он не был бы глупцом.
(12-52)

Человек самодовольный - это тот, кто соединяет ловкость в мелочах, громко именуемых делами, с крайней ограниченностью ума.
Прибавьте человеку самодовольному каплю ума и еще немножко дел - и он превратится в спесивца.
Пока над спесивцем только смеются, он остается только спесивцем; если от него начинают плакать, значит, он уже превратился в гордеца.
(12-54)

Видя, как человек любит жизнь, трудно поверить, что он может любить что-нибудь еще сильнее; между тем жизни он предпочитает славу, хотя слава - это всего навсего мнение, составленное о нем тысячами людей, неизвестных ему и не принимаемых им в расчет.
(12-98)

Пытка - это удивительное изобретение, которое безотказно губит невиновного, если он слаб здоровьем, и спасает преступника, если он крепок и вынослив.
(14-51)

Люди никогда не доверяли врачам и всегда пользовались их услугами. Врачи дают за дочерьми богатое приданное и покупают сыновьям судейские и церковные должности, комедия и сатира кричат об этом, но сами же насмешники и приумножают доходы врачей. Вчера вы были здоровы, а сегодня вдруг заболели - и вам, естественно, необходим человек, который по самому своему ремеслу обязан вас уверять, что вы не умрете. Пока люди не перестанут умирать и не утратят охоты жить на свете, врачей будут осыпать насмешками и деньгами.
(14-65)

Невозможность доказать, что Бога нет, убеждает меня в том, что он существует.

Жан де Лабрюйер (фр. Jean de La Bruyre; 16 августа 1645, Париж, Франция - 10 мая 1696, Версаль, Франция) - французский моралист.

Биография

Жан де Лабрюйер родился в 1645 году близ Парижа в семье генерального контролера рент Парижского муниципалитета Жана де Лабрюйера. Благодаря материальной поддержке своего дяди получил превосходное для своего времени образование.

Был воспитателем герцога Бурбонского, внука Великого Конде, при дворе которого сохранил место и после женитьбы своего ученика. Жизнь среди придворного блеска давала Лабрюйеру возможность наблюдать развитие человеческих страстей, возбуждаемых погоней за земными благами, честолюбием, интригами, близостью к «великим мира сего». Этими наблюдениями Лабрюйер воспользовался для литературных целей, но в жизни он держался вдали от людей, среди которых принужден был вращаться, и сильно страдал от своего зависимого положения в доме Конде.

Научившись отказываться от всего и сдерживать свои чувства и порывы, он находил удовольствие лишь в чтении и работе. Свой жизненный опыт он облекал в форму размышлений, эпиграмм, кратких портретов. Так составилась, мало-помалу, обширная книга, издать которую он предложил, как бы шутя, своему приятелю, книгопродавцу Мишалле. Последний рискнул на издание и заработал на нем 300000 франков.

Первое издание книги Лабрюйера вышло в 1687 году, под скромным заглавием: «Les Caractres de Thophraste, traduits du grec, avec les Caractres ou les Moeurs de ce sicle»; успех книги был громадный, и ободренный этим автор прибавлял к каждому новому изданию новые размышления и новые портреты. В 1694 году вышло 8-е, окончательное издание, в которое включена была речь Лабрюйера во французской академии, членом которой он избран был в 1693 году.

«Характеры»

«Caractres» Лабрюйера, единственное произведение всей его жизни, состоят из 16 глав, из которых две посвящены церковному красноречию и свободомыслию; здесь Лабрюйер является верующим христианином, противником атеистов и скептиков. Во всех остальных главах Лабрюйер не затрагивает ни религиозных, ни чисто философских вопросов. Он не вносит в жизнь своих идеалов, а прилагает к поступкам и характерам людей мерило существующих условий. Цельного миросозерцания, философской системы в его книге найти нельзя; он показывает только смешную сторону какой-нибудь моды, гнусность того или другого порока, несправедливость какого-нибудь мнения, суетность человеческих чувств - но эти разрозненные мысли не сведены к одной основной идее. В области житейских наблюдений Лабрюйер обнаруживает большую тонкость понимания, отмечает оттенки чувств и отношений; глава «о сердце» свидетельствует о том, сколько нежности и любви таилось в этом созерцателе. Многие из его характеристик написаны в ожесточенном, саркастическом тоне; автор, очевидно, много страдал от предрассудков общества, и Тэн не без основания сравнивает его в этом отношении с Ж. Ж. Руссо. Особенность книги Лабрюйера - портреты: это - цельные типы и полные драматизма эпизоды. Особенно знамениты типы Эмиры - высокомерной кокетки, Гнатона - отталкивающего эгоиста, Меналька - рассеянного человека, Федона - приниженного бедняка. Все эти портреты обнаруживают в Лабрюйере богатую фантазию, уменье усиливать характеристики обилием жизненных подробностей, громадное мастерство и колоритность языка. Современники узнавали в большинстве портретов разных выдающихся людей того времени, и до сих пор исторический интерес книги Лабрюйера значителен, благодаря точности изображения людей и нравов эпохи; но еще выше её психологический, общечеловеческий интерес и её чисто литературные достоинства.