В день открытия памятника Пушкину, 6 июня 1880 года, с 10 часов утра в Москве к площади у Страстного монастыря стали стекаться густые толпы народа и многочисленные экипажи. Казалось, вся Москва собралась тогда поклониться великому поэту.
Вокруг площадки памятника на шестах были установлены белые щиты с вытесненными золотом названиями произведений великого поэта. Тверской бульвар украсили гирляндами живой зелени. Народ раскупил у торговцев все ландыши и фиалки и забрасывал ими пьедестал монумента.
К вечеру зажглась иллюминация. У подножия еще покрытого полотном памятника известные российские писатели Тургенев, Полонский, Майков, Плещеев и Достоевский произнесли торжественные речи. Когда покров упал, вся площадь взорвалась криками ликования.
Памятник Александру Пушкину создал скульптор Александр Опекушин. Он изобразил поэта в глубоком раздумье: склоненная голова, рука, заложенная за борт фрака, медленный, словно застывший шаг…
В 1950 году памятник перенесли с Тверского бульвара на другую сторону реконструированной Страстной площади (ныне Пушкинская площадь), развернули на 180 градусов и расположили на месте бывшей колокольни Страстного монастыря. Монумент немного пришлось поднять, для чего был сооружен бетонный фундамент.
АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ ПУШКИН
родился 6 июня 1799 года в Москве, в Немецкой слободе. Отец, Сергей Львович, принадлежал к старинному дворянскому роду; мать, Надежда Осиповна, урожденная Ганнибал, была внучкой Абрама Петровича Ганнибала — "арапа Петра Великого"
Александр, воспитанный французскими гувернерами, из домашнего обучения вынес прекрасное знание французского и любовь к чтению, познакомился с русской поэзией от Ломоносова до Жуковского, с комедиями Мольера и Бомарше, сочинениями Вольтера и других просветителей XVIII века. Любовь к родному языку ему привили бабушка, Мария Алексеевна Ганнибал, превосходно говорившая и писавшая по-русски (явление редкое в дворянских семьях того времени), и няня Арина Родионовна. Раннему развитию литературных склонностей Пушкина способствовали литературные вечера в их доме, который посещали Карамзин, Жуковский, Дмитриев.
С 1811 года стал учиться в Царскосельском Лицее, который сыграл большую роль в становлении личности Пушкина. Лицейские друзья - Иван Пущин, Вильгельм Кюхельбекер, Антон Дельвиг навсегда остались верными и близкими поэту друзьями. В Лицее Пушкин начал писать стихи, в 1814 году было опубликовано первое стихотворение "К другу стихотворцу".
После окончания лицея в июне 1817 в чине коллежского секретаря Пушкин был определен на службу в Коллегию иностранных дел, где не работал и дня, всецело отдавшись творчеству. К этому периоду относятся стихотворения "Вольность" (1817), "К Чаадаеву", "Деревня" (1819), "На Аракчеева" (1817 — 1820), которые, хоть и не публиковались, были настолько известны, что, по свидетельству И. Якушкина, "в то время не было сколько-нибудь грамотного прапорщика, который не знал их наизусть". Еще до окончания лицея, в 1817, начал писать поэму "Руслан и Людмила", которую закончил в марте 1820.
В мае он был сослан на юг России за то, что "наводнил Россию возмутительными стихами". Он едет в Екатеринослав, где знакомится с семьей Раевских, затем вместе с ними — на Кавказ, оттуда — в Крым и в сентябре — в Кишинев, где живет в доме генерала Инзова, наместника Бессарабского края. В Кишиневе Пушкин знакомится и общается с будущими декабристами, много работает. За три года ссылки написаны "Кавказский пленник" (1821), "Бахчисарайский фонтан" (1823), а также "Узник", "Песнь о вещем Олеге" (1822) — образцы романтической и гражданской лирики — и многие другие стихотворения; начат роман в стихах "Евгений Онегин".
В июле 1823 Пушкина переводят под начало графа Воронцова, и он переехал в Одессу. Сложные отношения с графом привели к тому, что он по просьбе Воронцова был удален из Одессы, уволен с государственной службы и выслан в имение матери "под надзор местного начальства". Здесь поэт вел уединенный образ жизни, однообразие которой скрашивало лишь общение с соседями — семьей Осиповых-Вульф — и няней, рассказывавшей ему сказки по вечерам. В Михайловской ссылке Пушкин сформировался как художник-реалист: продолжил писать "Евгения Онегина", начал "Бориса Годунова", написал стихи "Давыдову", "На Воронцова", "На Александра I" и другие.
В 1824 году Александр был отправлен в северную ссылку в имение родителей Михайловское. Там он продолжал работу над "Евгением Онегиным", писал "Бориса Годунова", стихотворения. Его навещали друзья, Пушкин вел переписку. 17 декабря 1825 узнает о восстании декабристов и аресте многих своих друзей и об их казни.
Николай I, напуганный всеобщим неодобрением казнью и ссылкой дворян-офицеров, искал пути примирения с обществом. Возвращение поэта из ссылки могло способствовать этому. Кроме того, император надеялся привлечь Пушкина на свою сторону, сделать его придворным поэтом. Как о великой милости, он объявил Пушкину, что сам будет его цензором.
Цензорство царя обернулось полицейским надзором: "Борис Годунов" был несколько лет под запретом; поэту было запрещено не только издавать, но и читать где бы то ни было свои произведения, не просмотренные царем. Тяжелые раздумья поэта отражены в стихах этого периода: "Воспоминание", "Дар напрасный, дар случайный", "Предчувствие" (1828).
В мае 1828 Пушкин безуспешно просил разрешения поехать на Кавказ или за границу. В то же самое время поэт сватается к Н. Гончаровой, первой красавице Москвы, и, не получив определенного ответа, самовольно уехал на Кавказ. Впечатления от этой поездки переданы в его очерках "Путешествие в Арзрум", в стихотворениях "Кавказ", "Обвал", "На холмах Грузии...". Возвратившись в Петербург, поэт получил от шефа жандармов Бенкендорфа письмо с резким выговором от императора за поездку без разрешения, раскрывшее со всей ясностью враждебное отношение Николая I к Пушкину.
В апреле 1830 Пушкин вновь сделал Н. Гончаровой предложение, которое на этот раз было принято, и в сентябре уехал в свое имение Болдино, чтобы устроить дела и подготовиться к свадьбе. Эпидемия холеры вынудила его задержаться здесь на несколько месяцев.
Этот период творчества поэта известен как "Болдинская осень". Испытывая большой творческий подъем, Пушкин писал своему другу и издателю П. Плетневу: "Уж я тебе наготовлю всячины, и прозы, и стихов" — и сдержал свое слово: в Болдине написаны такие произведения, как "Повести покойного Ивана Петровича Белкина", "Маленькие трагедии", "Домик в Коломне", "Сказка о попе и о работнике его Балде", стихотворения "Элегия", "Бесы", "Прощение" и множество других, закончен "Евгений Онегин"..
18 февраля 1831 в Москве Пушкин обвенчался с Н.Гончаровой. Летом 1831 вновь поступил на государственную службу в Иностранную коллегию с правом доступа в государственный архив. Начал писать "Историю Пугачева" (1833), историческое исследование "История Петра I".
Последние годы жизни Пушкина прошли в тяжелой обстановке все обострявшихся отношений с царем и вражды к поэту со стороны влиятельных кругов придворной и чиновничьей аристократии. Чтобы не лишиться доступа в архив, Пушкин был вынужден смириться с назначением его камер-юнкером двора, оскорбительным для поэта, т.к. это придворное звание обычно "жаловалось" молодым людям. За поэтом следили, перлюстрировали его письма, все более ухудшались материальные дела семьи (у Пушкина было четверо детей — Мария, Наталья, Александр и Григорий), росли долги. Но, хотя в таких тяжелых условиях творческая работа не могла быть интенсивной, именно в последние годы написаны "Пиковая дама" (1833), "Египетские ночи", "Капитанская дочка" (1836), поэма "Медный всадник", сказки.
В конце 1835 Пушкин получил разрешение на издание своего журнала, названного им "Современник". Он надеялся, что журнал будет способствовать развитию русской словесности, и делал все для достижения этой цели — художественный уровень журнала был необычайно высок: такого собрания блистательных талантов не знала еще русская периодика (Жуковский, Баратынский, Вяземский, Д. Давыдов, Гоголь, Тютчев, Кольцов).
Зимой 1836 завистники и враги Пушкина из высшей петербургской аристократии пустили в ход подлую клевету на его жену, связывая ее имя с именем царя, а затем и с именем пользующегося расположением Николая I барона Дантеса, нагло ухаживавшего за Натальей Николаевной.
Чтобы защитить свою честь, Пушкин вызвал Дантеса на дуэль, которая состоялась 8 февраля 1837 на Черной речке. Поэт был смертельно ранен и через два дня скончался. "Солнце русской поэзии закатилось", — написал В. Жуковский.
Опасаясь демонстраций, царь приказал тайно вывезти тело Пушкина из Петербурга. Гроб сопровождали жандарм и старый друг семьи поэта, А. Тургенев.
Похоронен Пушкин на кладбище Святогорского монастыря, в пяти верстах от села Михайловское.
Пушкин - это не только классик литературы, с произведениями которого мы соприкасаемся всю жизнь. Пушкин - это еще и человек ставивший честь превыше всего.
Гибель поэта стала национальной трагедией.: "Солнце русской Поэзии закатилось",- так сказал в некрологе В.Ф.Одоевский. Однако вклад пушкинского гения в русскую литературу поистине бесценен, и творческим завещанием великого поэта осталось его стихотворение "Я памятник себе воздвиг нерукотворный...". Именно эти строки выбиты на пьедестале одного из памятников Пушкину в Санкт-Петербурге.
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не заростет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
10 И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгуз, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокой век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
И не оспоривай глупца.
Анатолий Лебедев
История создания. Стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» было написано 21 августа 1836 года, то есть незадолго до смерти Пушкина. В нем он подводит итог своей поэтической деятельности, опираясь на традиции не только русской, но и мировой литературы. Непосредственным образцом, от которого отталкивается Пушкин, стало стихотворение Державина «Памятник» (1795), получившее большую известность. При этом Пушкин не только сопоставляет себя и свою поэзию с великим предшественником, но и выделяет характерные именно для своего творчества особенности.
Жанр и композиция. По жанровым признакам пушкинское стихотворение является одой, но это Особая разновидность данного жанра. Она пришла в русскую литературу как общеевропейская традиция, берущая начало в античности. Недаром эпиграфом к стихотворению Пушкин взял строки из стихотворения древнеримского поэта Горация «К Мельпомене»: Exegi monumentum - «я воздвиг памятник». Гораций является автором «Сатир» и целого ряда стихотворений, прославивших его имя. Послание «К Мельпомене» он создал в конце своего творческого пути. Мельпомена в древнегреческой мифологии - одна из девяти муз, покровительница трагедии, символ сценического искусства. В этом послании Гораций оценивает свои заслуги в поэзии.. В дальнейшем создание такого рода стихотворений в жанре своеобразного поэтического «памятника» стало устойчивой литературной традицией, В русскую литературу ее ввел еще Ломоносов, который первым перевел послание Горация. Затем вольный перевод стихотворения с оценкой своих заслуг в поэзии сделал Г.Р. Державин, назвав его «Памятник». Именно в нем определились основные жанровые особенности таких поэтических «памятников». Окончательно эта жанровая разновидность сформировалась в пушкинском «Памятнике».
Вслед за Державиным Пушкин делит свое стихотворение на пять строф, используя сходную форму и размер стиха. Как и державинское, пушкинское стихотворение написано катренами, но с несколько видоизмененным размером. В первых трех строках, как и Державин, Пушкин использует традиционный. одический размер - 6-стопный ямб (александрийский стих), но последняя строка написана 4-стопным ямбом, что делает ее ударной и ставит на ней смысловой акцент.
Основные темы и идеи. Стихотворение Пушкина является. гимном поэзии. Его главная тема - прославление истинной поэзии и утверждение высокого назначения поэта в жизни общества. В этом Пушкин выступает как наследник традиций Ломоносова и Державина. Но в то же время при сходстве внешних форм с державинским стихотворением Пушкин во многом переосмыслил поставленные проблемы, и выдвинул свою идею смысла творчества и его оценки. Раскрывая тему взаимоотношений поэта и читателя, Пушкин указывает, что его поэзия в большей мере обращена к широкому адресату. Это видно." уже из первых строчек. «.„К нему не зарастет народная тропа»,. - говорит он о своем литературном «памятнике».. Первая строфа - традиционное утверждение значимости поэтического памятника по сравнению е другими способами увековечить заслуги.. Но Пушкин вводит сюда и тему свободы, которая являете» сквозной в его творчестве, отмечая, что его «памятник» отмечен свободолюбием: «Поднялся выше он главою непокорной Александрийского столпа».
Вторая, строфа у всех поэтов., создававших такие стихотворения, утверждает бессмертие поэзии, которое дает возможность автору продолжать жить в памяти потомков.: «Нет, весь я не умру - душа в заветной лире / Мой прах переживет и тленья убежит». Но в отличие от Державина Пушкин, испытавший в последние годы жизни непонимание и неприятие толпы, делает акцент на том, что его поэзия найдет более широкий отклик в сердцах людей, близких ему по духовному складу, творцов, причем речь идет не только об отечественной литературе, «о и о поэтах всего мира: «И славен буду я, доколь в подлунном мире / Жив будет хоть один пиит».
Третья строфа, как и у Державина, посвящена теме развития интереса к поэзии среди самых широких слоев народа, ранее не знакомых с ней, и широкой посмертной славы:
Слух обо мне пройдет по всей-Руси великой,
И назовет меня веяк сущий в ней. язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
Основную смысловую нагрузку несет четвертая строфа. Именно- в ней поэт определяет то главное, что составляет сущность его творчества и за что он может надеяться на поэтическое бессмертие:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
В этих строках Пушкин обращает внимание читателя на человечность, гуманизм своих произведений, возвращаясь к важнейшей проблеме позднего творчества. С точки зрения поэта, «чувства добрые», которые пробуждает в читателях искусство, важнее его эстетических качеств. Эта проблема станет для литературы второй половины XIX века предметом ожесточенных дискуссий между представителями демократической критики и так называемого чистого искусства. Но для Пушкина очевидна возможность гармонического решения: две последние строки этой строфы возвращают нас к теме свободы, но понятой через призму идеи милосердия. Показательно, что в начальном варианте Пушкин вместо слов «в мой жестокий век» написал «вслед Радищеву». Не только из-за цензурных соображений поэт отказался от такого прямого указания на политический смысл свободолюбия. Важнее для автора «Капитанской дочки», где очень остро была поставлена проблема милости и милосердия, стало утверждение идеи добра и справедливости в их высшем, христианском понимании.
Последняя строфа - традиционное для стихотворений-«памятников» обращение к музе:
Веленью Божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.
У Пушкина эти строки наполнены особым смыслом: они возвращают нас к идеям, высказанным еще в программном стихотворении «Пророк». Основная мысль их в том, что поэт творит по высшей воле, а потому он несет ответственность за свое искусство не перед людьми, которые зачастую не способны его понять, а перед Богом. Такие идеи были характерны для позднего творчества Пушкина и прозвучали в стихотворениях «Поэт», «Поэту», «Поэт и толпа». В них с особой остротой встает проблема поэт и общество, утверждается принципиальная независимость художника от мнений публики. В пушкинском «Памятнике» эта мысль приобретает наиболее емкую формулировку, которая создает гармоничное завершение размышлениям о поэтической славе и преодолении смерти через боговдохновенное искусство.
Художественное своеобразие. Значимость темы и высокий пафос стихотворения определили особую торжественность его общего звучания. Медленный, величественный ритм создается не только за счет одического размера (ямб с пиррихием), но и широкого использования анафоры («И славен буду я...», «И назовет меня...», «И гордый внук славян...», «И долго буду тем любезен...», «И милость к падшим..»), инверсии («Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа), синтаксического параллелизма и рядов однородных членов («И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой тунгус...»). Созданию высокого стиля способствует и подбор лексических средств. Поэт использует возвышенные эпитеты (памятник нерукотворный, глава непокорная, заветная лира, в подлунном мире, гордый внук славян), большое количество славянизмов (воздвиг, главою, пиит, доколь). В одном из самых значимых художественных образов стихотворения использована метонимия - «Что чувства добрые я лирой пробуждал...». В целом все художественные средства создают торжественный гимн поэзии.
Значение произведения.
Пушкинский «Памятник», продолжающий традиции Ломоносова и Державина, стоит в русской литературе на особом месте. Он не только подвел итог пушкинскому творчеству, но и обозначил тот рубеж, ту высоту поэтического искусства, которая служила ориентиром всем последующим поколениям русских поэтов, Не все они строго следовали жанровой традиции стихотворения-«памятника», как А.А. Фет, но каждый раз, когда русский поэт обращается к проблеме искусства, его назначения и оценке своих достижений, он вспоминает пушкинские слова: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный,.,», пытаясь приблизиться к его недостижимой высоте.
Открытие памятника в 1880 году. Иллюстрация из книги "История Москвы"
Александр Сергеевич Пушкин велик настолько, что у меня создалось впечатление – как-то стыдно его любить. Не принято восхищаться. Вот покритиковать, поиронизировать на тему – это да, это можно. Дантеса защитить, опять же. Еще что-нибудь такое. Но лишь бы не признаться, что ты любишь – фи, как банально! – поэта, которого назвали «Солнце нашей поэзии».
А у меня он любимый поэт. Самый любимый. Номер первый в списке. Я его обожаю, он доставляет мне неизменное наслаждение каждым своим стихотворением – даже незавершенным – и прозой, и письмами. И Пушкин-человек мне тоже нравится.
Но конечно, Пушкин-поэт…
Я поздно его поняла, лет в пятнадцать.
До того однозначным лидером был Лермонтов. Ну, как же – столько страсти, столько подросткового бунта. Лермонтов – он же так подростком и остался. Гениальным, но подростком. Хоть и дожил до зрелых по тем временам лет.
А Пушкин – он сразу взрослый. Даже когда шутит. Даже в похабных своих стихах. Он взрослый, и он добрый, снисходительный, понимающий взрослый, умеющий найти слова для любой ситуации, не стесняющийся чувств нежных, чувств уязвимых, не играющий в байронизм.
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим…
Кто способен такое почувствовать, не то что сказать?
Я даже мечтать не смела о том, чтобы ко мне кто-то почувствовал - такое.
Я сущность любви – не бурных страстей, не сокрушений о невозможном или чем-то там таком недоступном – после запойного чтения Лермонтова, Тютчева, Фета, Майкова – открыла для себя у Пушкина. Через Пушкина поняла, как это вот – любить…
Любить другого, чужого человека, даже не родственника тебе, а любить больше, чем себя.
Про секс мне тоже впервые по-настоящему рассказал Пушкин. Я знала, как получаются дети, я читала Вольтера, Мопассана и Золя, но почему-то секс из «страшное-непонятное-обязательное-взросло е» во что-то другое, в проявление чувства, когда другого любишь больше, чем себя, тоже для меня превратился благодаря Пушкину.
О, как милее ты, смиренница моя!
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняяся на долгие моленья,
Ты предаешься мне нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
И оживляешься потом всё боле, боле -
И делишь наконец мой пламень поневоле!
И патриотизм его – как он любил Родину, как он умел об этом сказать!
Так часто цитировалось, что никто уже и не читает эти стихи, видят – но не читают…
Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
А навеки истинное – провидческое – во все времена не модное у демократически настроенной интеллигенции – недописанное…
Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды лик увидел,
И нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел.
Да, для меня он – Солнце. Я люблю Пушкина. Я не понимаю, когда оправдывают Дантеса. Я не понимаю, как можно оправдывать бездуховное быдло, если это бездуховное быдло оскорбляет великого поэта. Почему-то никто не бросается оправдывать и защищать быдло, клеймившее Ахматову и Пастернака, и если бы стали известны имена тех, кто измывался в лагере над Мандельштамом – тоже вряд ли их бы стали страстно и пылко защищать с теми же аргументами: они же не понимали, кто перед ними, и не обязаны были понимать! Подумаешь – какой-то там поэт…
А Дантеса вот защищать можно. Потому что… Потому что это пикантно. Защитить того, кто убил Солнце. Найти оправдание тому, кто портил жизнь гению.
Любить гения или чтить героя – это у нас теперь банально.
Критиковать или клеймить – проявление оригинальности мышления.
У нас принято всех великих поэтов (и не только поэтов) попинывать. Были, конечно, те, кто совершал страшные или скверные поступки, но пинают не за поступки, а за степень величия.
Если уж в девочек, мученически погибших во время Великой Отечественной, не стесняются плеснуть грязью, то что – Пушкин…
Он взрослый. Он усмехнется со своей недосягаемой высоты. Он все понял про людей еще при жизни. И он умудрился не начать их презирать и ненавидеть. Он продолжал их любить. Людей, их чувства и поступки, их творенья…
Как он писал о Петербурге!
Как он писал о Москве!
Это впечатывается в память – не заучивается, а просто врезается, становится частью тебя.
И «позывной» с Третьей Дороги – «Там, на неведомых дорожках, следы невиданных зверей…»
И…
Что перечислять?
Все Пушкина знают. Или считают, что знают.
Многие ли любят?
В общем-то, не имеет ни малейшего значения.
Они схлынут, а он останется, и придут новые, которые откроют его для себя, и будут потрясены, ошеломлены, влюблены… Обязательно будут.
Exegi monumentum
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру - душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит -
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца;
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
И не оспоривай глупца.
Я не сомневаюсь, что люди, отточившие дар дискутировать в интернете легко смешают с грязью и меня, и моего Пушкина, и Дантеса превознесут. Но я уже земную жизнь прошла куда больше, чем до половины, и отказалась от сражений в интернете. Пусть каждый останется при своем. Я пишу тексты. Свое мнение. Обычно не претендующее на истину, но в данном случае я уверена, что истина - со мной. И с Пушкиным.
…А еще в детстве мы с мамой все спорили, какой портрет Пушкина лучше: Кипренского или Тропинина? Маме нравился – Кипренского, мне – Тропинина. А теперь мне тоже больше нравится портрет Кипренского. На нем у Пушкина такой особенный взгляд. Далекий. Но почему-то на репродукциях этого так не видно, как в музее.
Лучшим же его портретом я считаю посмертную маску.
В ней все: и следы мук, и расслабление вечного покоя, и свет, которого вообще-то обычно в лицах умерших людей нет, они просто мертвые. Но то ли черты у него такие точеные, то ли что-то в линии лба. Но я вижу свет.
А может, это просто мое воображение.
Ладно, я не против. И эту фантазию мне тоже подарил Пушкин.
Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино - печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть - на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.
Перечитываю стихотворение Пушкина «Памятник». Потрясающая вещь! И заразительная. После него многие поэты в той или иной форме тоже стали сооружать себе стихотворные памятники. Но пошла эта памятникомания не от Пушкина, а из глубины веков от Горация. Ломоносов был первым в русской литературе 18 века, кто перевел стих Горация. Звучит этот перевод так:
Я знак бессмертия себе воздвигнул8
Превыше пирамид и крепче меди,
Что бурный аквилон сотреть не может,
Ни множество веков, ни едка древность.
Не вовсе я умру; но смерть оставит
Велику часть мою, как жизнь скончаю.
Я буду возрастать повсюду славой,
Пока великий Рим владеет светом.
От Горация и пошла эта памятникомания. На основе текста Горация, написал свой «Памятник» и Державин.
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.
Так! - весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.
Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о боге
И истину царям с улыбкой говорить.
О муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай
За ним пишет свой знаменитый "Памятник" Пушкин
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру - душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит -
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пойдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Веленью божию, о муза, будь послушна;
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.
Внимтельный читатель обратит внимание, что эти три стихотворных памятника во многом похожи друг на друга.
Дальше пошло-поехало. Хороший памятник себе сооружает поэт Валерий Брюсов, где он с уверенностью заявляет, что его памятник «не свалить» и что потомки его «ликуя назовут»
Мой памятник стоит, из строф созвучных сложен.
Кричите, буйствуйте, - его вам не свалить!
Распад певучих слов в грядущем невозможен, -
Я есмь и вечно должен быть.
И станов всех бойцы, и люди разных вкусов,
В каморке бедняка, и во дворце царя,
Ликуя, назовут меня - Валерий Брюсов,
О друге с дружбой говоря.
В сады Украины, в шум и яркий сон столицы,
К преддверьям Индии, на берег Иртыша, -
Повсюду долетят горящие страницы,
В которых спит моя душа.
За многих думал я, за всех знал муки страсти,
Но станет ясно всем, что эта песнь - о них,
И, у далеких грез в неодолимой власти,
Прославят гордо каждый стих.
И в новых звуках зов проникнет за пределы
Печальной родины, и немец, и француз
Покорно повторят мой стих осиротелый,
Подарок благосклонных Муз.
Что слава наших дней? - случайная забава!
Что клевета друзей? - презрение хулам!
Венчай мое чело, иных столетий Слава,
Вводя меня в всемирный храм.
Поэт Ходасевич тоже надеялся, что
"В России новой и великой,
Поставят идол мой двуликий
На перекрестке двух дорог,
Где время, ветер и песок…"
А вот Ахматова в поэме «Реквием» даже указала место, где ей поставить памятник.
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем - не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слезы, струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.
В 2006 году, в год сорокалетия со дня смерти Ахматовой, в Питере, на набережной Робеспьера, напротив здания тюрьмы «Кресты» был открыт ей памятник. Именно в том месте, где она указала.
Своеобразный памятник воздвиг себе И.Бродский.
Я памятник себе воздвиг иной,
К постыдному столетию спиной,
К любви своей потерянной лицом,
А ягодицы к морю полуправд…
Есенин тоже, в шутку наверное, соорудил себе памятник:
Я памятник себе воздвиг
Из пробок вылаканных вин.
Пробками тогда назывались бутылки вина. Рассказывая о встече с Есениныым в Ростове - на Дону в 1920 году Ю.Анненков вспоминал эпизод, имевший место в ресторане "Альгамбра". Есенин стуча по столу кулаком:
- Товарищ лакей, пробку!
Есенину заслуженный памятник поставил народ. И не один. К ним не зарастет народная тропа.
А вот поэт А.Кучерук упорно пишет стих за стихом, что бы тоже создать себе памятник нерукотворный. Вот только сомневается «будет ли к нему тропа?»
Мне говорят, что всё это напрасно;
писать стихи... К чему они сейчас?
Ведь нет давно на свете Дам прекрасных.
И рыцарей давно нет между нас.
Давно к стихам все души охладели
до минус двух по Кельвина шкале...
Ну, что ты в них вцепился, в самом деле?
Что, нет других занятий на Земле?
А может, графоман ты? Вот и строчишь,
сбивая строки в стройные ряды?
Как швейная машинка, днём и ночью
стихи тачаешь полные воды.
И я не знаю, что сказать на это,
поскольку я действительно готов
с энергией достойною поэта
воспеть друзей и сокрушить врагов.
Стих за стихом готов писать упорно,
но если так страна моя слепа,
пусть памятник создам нерукотворный...
А будет ли к нему вести тропа?!!
Наблюдая, как другие создают себе памятники, я тоже заразился этой памятникоманией и решил создать свой нерукотворный.
Я тоже памятник себе воздвиг,
Как Пушкин, как старик Державин,
Фамилию свою под ником НИК
Я творчеством своим уже прославил.
Нет, господа, совсем я хрен умру,
Творения мои меня переживут.
За то, что верен был всегда добру,
Потомки в храме свечку мне зажгут.
И тем любезен буду я народу,
Что творчеством сердца я волновал,
Что от врагов и прочих всех уродов
Святую Русь всю жизнь я защищал.
Враги мои от зависти умрут.
Пускай умрут, им так, видать, и надо!
Из памяти потомки их сотрут,
А будет НИК греметь, как канонада.
Слух обо мне пройдет везде и всюду,
И вспомнят обо мне и чукча, и калмык.
В кругу читать мои творенья будут,
Хороший, скажут, человек был НИК.
(Шутка)
Вот только, как и Кучерук, сомневаюсь, будет ли к моему памятнику тропа?
Рецензии
Отличная работа Николай Иванович! Прочитал два раза. И ещё один раз просыпающейся жене. Что удивительно, но и Ваш памятник пришёлся в строку, после всех великих и не очень. Так что человек Вы хороший, Ник. Это даже не обсуждается. И это ведь самое главное. Главный памятник. Ну и чувство юмора тоже не отнять! Спасибо!
В продолжение .Дело в том, что священник ничего сам не менял. Он только восстановил дореволюционную издательскую версию.
После смерти Пушкина, сразу вслед за выносом тела, Василий Андреевич Жуковский запечатал кабинет Пушкина своей печатью, а затем получил разрешение перенести рукописи поэта к себе на квартиру.
Все последующие месяцы Жуковский занимается разбором рукописей Пушкина, подготовкой к изданию посмертного собрания сочинений и всеми имущественными делами, став одним из трех опекунов детей поэта (по выражению Вяземского, ангелом-хранителем семьи).
И ему хотелось, чтобы произведения, которые не могли бы в авторской версии пройти цензуру, все же были опубликованы.
И тогда Жуковский начинает редактировать. То есть менять.
За семнадцать лет до смерти гения Жуковский подарил Пушкину ее свой портрет с надписью: «Победителю-ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму Руслан и Людмила. 1820 года марта 26, великая пятница »
В 1837 учитель садится править сочинения ученика, которые никак не могут пройти аттестационную комиссию.
Жуковский, вынужденный представить Пушкина потомству, как «верноподданного и христианина».
Так в сказке «О попе и работнике его Балде» попа заменяет купец.
Но были и более важные вещи. Одно из самых известных усовершенствований Жуковским пушкинского текста - это знаменитый «Я памятник себе воздвиг нерукотворный
».
Вот оригинальный пушкинский текст в оригинальной орфографии:
Exegi monumentum
Я памятникъ себѣ воздвигъ нерукотворный;
Къ нему не зарастетъ народная тропа;
Вознесся выше онъ главою непокорной
Александрiйскаго столпа.
Нѣтъ! весь я не умру! Душа въ завѣтной лирѣ
Мой прахъ переживетъ и тлѣнья убѣжитъ —
И славенъ буду я, доколь въ подлунномъ мiрѣ
Живъ будетъ хоть одинъ пiитъ.
Слухъ обо мнѣ пройдетъ по всей Руси великой,
И назоветъ меня всякъ сущiй въ ней языкъ:
И гордый внукъ славянъ, и финнъ, и нынѣ дикiй
Тунгузъ, и другъ степей калмыкъ.
И долго буду тѣмъ любезенъ я народу,
Что чувства добрыя я лирой пробуждалъ,
Что въ мой жестокiй вѣкъ возславилъ я свободу,
И милость къ падшимъ призывалъ.
Велѣнью Божiю, о муза, будь послушна:
Обиды не страшась, не требуя вѣнца,
Хвалу и клевету прiемли равнодушно
И не оспаривай глупца.
Этому стихотворению А.С. Пушкина посвящена огромная литература. (Существует даже специальная двухсотстраничная работа: Алексеев М. П. «Стихотворение Пушкина «Я памятник себе воздвиг...». Л., «Наука», 1967.). По своему жанру это стихотворение восходит к длинной вековой традиции. Можно анализировать чем предшествовавшие русские и французские переводы и переложения Оды (III.XXX) Горация отличаются от пушкинского текста, что внес Пушкин в трактовку темы и т.д. Но соревноваться с Алексеевым в пределах краткого поста не стоит.
Окончательный пушкинский текст - уже подвергнут самоцензуре. Если смотреть на
черновые варианты , то мы видим более четко, что собственно хотел сказать Александр Сергеевич более точно. Видим направленность.В первоначальном варианте было: «Что въ слѣдъ Радищеву возславилъ я свободу »
Но и глядя на окончательный вариант, Жуковский понимает, что это стихотворение цензуру не пройдет.
Чего стоит хотя бы этот упомянутый в стихотворение «Александрийский столп ». Понятно, что имеется ввиду не архитектурное чудо «Помпеев столб» в далекой египетской Александрии, а колонна в честь Александра Первого в городе Петербурге (особенно если учесть, что оно находится по соседству с выражением «главою непокорной»).
Пушкин противопоставляет свою „нерукотворную“ славу памятнику материальной славы, созданному в честь того, кого он называл „врагом труда, нечаянно пригретым славой“. Противопоставление, которое сам Пушкин также не мог и мечтать видеть в печати, как и сожженную главу своего „романа в стихах“.
Александровская колонна незадолго до пушкинских стихов была воздвигнута (1832 г.) и открыта (1834 г.) вблизи от места, где позже находилась последняя квартира поэта.
Колонна была прославлена как символ нерушимой самодержавной власти в ряде брошюр и стихов „шинельных“ стихотворцев. Пушкин, уклонившийся от присутствия на торжестве открытия колонны, в своих стихах безбоязненно заявил, что его слава выше Александрийского столпа.
Что делает Жуковский? Он заменяет «Александрийского » на «Наполеонова ».
Вознесся выше он главою непокорной
Наполеонова столпа.
Вместо противостояния "Поэт-Власть" появляется оппозиция "Россия-Наполеон". Тоже ничего. Но о другом.
Еще большая проблема со строчкой: «Что в мой жестокий век восславил я свободу » — это прямое напоминание о бунтарской оды «Вольность» молодого Пушкина, той воспетой «свободы», что стало причиной его шестилетней ссылки, а позже — тщательного жандармского наблюдения над ним.
Что делает Жуковский?
Вместо:
И долго буду тем любезен я народу,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал
Жуковский ставит:
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
И милость к падшим призывал
Как писал об этих подменах великий текстолог Сергей Михайлович Бонди:
Подмена одного стиха в предпоследней строфе другим, сочиненным Жуковским, совершенно изменила содержание всей строфы, придала новый смысл даже тем стихам Пушкина, которые Жуковский оставил без изменения.
И долго буду тем народу я любезен...
Здесь Жуковский только переставил слова пушкинскою текста («И долго буду тем любезен я народу»), для того чтобы избавиться от пушкинской рифмы «народу» — «свободу».
Что чувства добрые я лирой пробуждал.. .
Слово «добрые» имеет в русском языке множество значений. В данном контексте («чувства добрые») может быть выбор только между двумя значениями: «добрые» в смысле «хорошие» (ср. выражения «добрый вечер», «доброго здоровья») или в моральном смысле — «чувства доброты по отношению к людям». Переделка Жуковским следующего стиха придает выражению «чувства добрые» именно второй, моральный смысл.
Что прелестью живой стихов я был полезен
И милость к падшим призывал.
«Живая прелесть» стихов Пушкина не только радует читателей, доставляет им эстетическое наслаждение, но (по Жуковскому) и приносит им прямую пользу. Какую пользу, ясно из всего контекста: стихи Пушкина пробуждают чувства доброты к людям и призывают милостиво относиться к «падшим», то есть согрешившим против нравственного закона, не осуждать их, помогать им».
Интересно, что Жуковский умудрился сотворить совершенно антипушкинскую по своему содержанию строфу. Он подменил. Он поставил вместо Моцарта Сальери.
Ведь именно завистливый отравитель Сальери, уверенный, что талант даётся за прилежность и усердие требует от искусства пользы иупрекает Моцарта: « Что пользы, если Моцарт будет жить и новой высоты ещё достигнет?» и.д. А вот Моцарту на пользу наплевать. «Нас мало избранных, счастливцев праздных, пре-небрегающих презренной пользой, единого прекрасного жрецов .» И у Пушкина совершенно моцартовское отношение к пользе. «Тебе бы пользы всё - на вес кумир ты ценишь Бельведерский ».
А Жуковский ставит «Что прелестью живой стихов я был ПОЛЕЗЕН »
1870 году в Москве был создан комитет по сбору пожертвований на установку памятника великому русскому поэту А.С.Пушкину. В результате конкурса жюри выбрало проект скульптора А.М.Опекушина. 18 июня 1880 года состоялось торжественное открытие памятника.
На пьедестале с правой стороны было вырезано:
И долго буду тем народу я любезен,
Что чувства добрые я лирой пробуждал.
В таком виде памятник простоял 57 лет. Уже после революции, находящаяся в изгнание Цветаева
Большевики исправят строчки на памятнике.
Как ни странно именно жесточайший 1937 год станет годом посмертной реабилитации стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный».
Старый текст срубили, поверхность отшлифовали, камень вокруг новых букв вырубили на глубину 3 миллиметра, что создало светло-серый фон для текста. Кроме того, вместо двустиший высекли четверостишья, а устаревшую грамматику заменили современной.
Это произошло на столетний юбилей со дня смерти Пушкина, который в СССР праздновали со сталинским размахом.
А к 150-летию со дня рождения стихотворение пережило другое усечение.
Сто пятьдесят лет со дня рождения Пушкина (в 1949 году) страна отмечала не так громко, как двухсотлетие, но все-таки достаточно помпезно.Было, как водится, торжественное заседание в Большом театре. В президиуме сидели члены Политбюро и другие, как принято тогда было говорить, «знатные люди нашей Родины».
Доклад о жизни и творчестве великого поэта делал Константин Симонов.
Само собой, и весь ход этого торжественного заседания, и симоновский доклад транслировались по радио на всю страну.
Но широкие народные массы, — особенно где-нибудь там, в глубинке, — большого интереса к этому мероприятию не проявляли.
Во всяком случае, в маленьком казахском городке, на центральной площади которого был установлен репродуктор, никто — в том числе и местное начальство — не ожидал, что доклад Симонова вдруг вызовет у населения такой жгучий интерес.
Репродуктор хрипел что-то свое, не слишком разборчивое. Площадь, по обыкновению, была пуста. Но к началу торжественного заседания, транслировавшегося из Большого театра, вернее — к началу симоновского доклада — вся площадь вдруг заполнилась толпой всадников, прискакавших неведомо откуда. Всадники спешились и молча застыли у репродуктора
.
Менее всего были они похожи на тонких ценителей изящной словесности. Это были совсем простые люди, худо одетые, с усталыми, изможденными лицами. Но в казенные слова симоновского доклада они вслушивались так, словно от того, что сейчас скажет там, в Большом театре, знаменитый поэт, зависела вся их жизнь.
Но в какой-то момент, где-то примерно в середине доклада, они вдруг потеряли к нему всякий интерес. Вскочили на своих лошадок и ускакали — так же неожиданно и так же стремительно, как появились.
Это были сосланные в Казахстан калмыки. И примчались они из дальних мест своего поселения в этот городок, на эту площадь, с одной-единственной целью: услышать, произнесет ли московский докладчик, когда он будет цитировать текст пушкинского «Памятника» (а он ведь непременно будет его цитировать! Как же без этого?), слова: «И друг степей калмык».
Если бы он их произнес, это означало бы, что мрачная судьба сосланного народа вдруг озарилась слабым лучом надежды.
Но, вопреки их робким ожиданиям, Симонов этих слов так и не произнес.
«Памятник» он, конечно, процитировал. И даже соответствующую строфу прочел. Но — не всю. Не до конца:
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий
Тунгус…
И — всё. На «тунгусе» цитата была оборвана.
Я тоже слушал тогда (по радио, конечно) этот доклад. И тоже обратил внимание на то, как странно и неожиданно переполовинил докладчик пушкинскую строку. Но о том, что стоит за этой оборванной цитатой, узнал гораздо позже. И историю эту про калмыков, примчавшихся из дальних мест, чтобы послушать симоновский доклад, мне тоже рассказали потом, много лет спустя. А тогда я только с удивлением отметил, что при цитировании пушкинского «Памятника» у докладчика почему-то пропала рифма. И очень удивился, что Симонов (поэт все-таки!) ни с того ни с сего вдруг изувечил прекрасную пушкинскую строку.
Пропавшую рифму Пушкину вернули лишь восемь лет спустя. Только в 57-м (после смерти Сталина, после
XX
съезда) сосланный народ возвратился в родные калмыцкие степи, и текст пушкинского «Памятника» мог наконец цитироваться в своем первозданном виде.
Даже со сцены Большого театра».
Бенедикт Сарнов
«