Показали сейчас по «Культуре» фильм об алтайских староверах. Сказочно красивый – и жутко интересный. Меня эта тема отчасти задевает лично, потому что прабабка моя была из староверов – хотя, конечно, не из самых суровых беспоповцев, а из таких, что попроще; однако же и из чашки своей пить никому не давала. Я таки не удержусь, и кадры с комментариями выложу – извините, что никак не обработанные, некогда. Потом, может, займусь.
Основную часть фильма снимали на Заячьей, или Зайцевой заимке. Место это обнаружили только в 1970 году. Однако же, похоже, «обнаружили» в основном потому, что никто особо не искал, потому что сами-то тамошние жители вполне себе в большой мир выбирались и родственников там имели – ну еще бы, а то бы выродились давно. Одна из значительных частей «Кормчей книги» – нечто вроде староверского устава,
Посвящена тому, как рассчитывать дальность родства и, соответственно, возможность брака. Часть староверов живет даже и в городах, хотя там уставы блюсти куда сложнее, и это позволяет обитателям таких вот заимок брать себе жен со стороны. Вот девочка из города, 19 лет, которая замуж вышла в 15. На вид – крепкая, красивая баба, на наши деньги – лет 25-30, но голос уже почти тот самый, который можно слышать на фольклорных записях старинных песен.
Человек я практичный. В первую очередь приглядывался к быту и различным девайсам. Посмотрите, какие замечательные вещи: вот это – устройство для кручения веревок из конского волоса.
Вот это, кажется, станок для лущения кедровых орехов (судя по отходам).
Мельничное колесо. Мельница работает только весной, зато круглыми сутками. Летом ручей пересыхает, а зимой, ясное дело, замерзает.
Однако же не все так просто. Лампы у них керосиновые – значит, керосин таки возят (лошадьми, автодорог там нет). Много новых металлических предметов, явно не в деревенской кузне выкованных (да и нет у них, кажется, кузницы). Мужики все в резиновых сапогах. Стекла в окнах мутноватенькие, но стекла. Ведра оцинкованные. Ну, и так далее. Но в целом – хозяйство настолько близкое к натуральному, насколько возможно.
А вот это – самое интересное. Прялку видели? Так вот что можно сделать из обычной прялки. Телевизор им заказан, грех, однако же радио можно, и молодежь (заметьте, о «молодежи» говорила та самая девятнадцатилетняя девочка) радио слушает. А как? А вот как.
Причем парень говорит, что нигде никогда не учился. Про закон Ома первый раз слышит. «А вот посмотрел, как моторчик в магнитофоне крутится, и сделал». Запитал магнитофон, а когда надо, то фонарик – зимой ночи-то длинные, а как хорошо: сидишь себе, плетешь или мастеришь чего-то, а ногой педаль качаешь… Кстати, из его объяснений я не очень понял: он вроде бы говорил, что у него электричество вырабатывается за счет трения о наждак. Такое разве возможно?
Семейный фольклорный ансамбль. Занимаются собиранием и исполнением фольклора практически профессионально. Вот эти действительно хорошо поют. ;-)
Летала съемочная группа и к Агафье Лыковой, засняла ее на пленку – чуть ли не впервые. Говорит Агафья несколько невнятно, но поет очень хорошо - у нее на удивление верный и чистый голос.
А места там просто потрясающие. Особенно в хорошую погоду. ;-)
От модератора сайта: Материал, присланный И.А. Поповичевым - результат его путешествий по тайге в Томском районе области. Первоначально он был опубликован на сайте 4x4.tomsk.ru и мы позволили себе сохранить специфичную форму текста, характерную для отчетов на форумах сайтов по интересам. Только в некоторых местах мы добавили логические связки, облегчающие восприятие материала.
Рабочая группа проекта "Сибиряки вольные и невольные" благодарит Игоря Анатольевича за интересный материал и надеется, на продолжение сотрудничества, а также на то, что другие путешественники последуют его примеру и поделятся на сайте интересными историями о прошлом края.
Семилужная волость Томского уезда Томской губернии. 1900 г. Карта в большем разрешении прикреплена как отдельный медиа-объект.
Старообрядцы в Томской губернии.
По данным переписи населения Российской Империи, в 1897 года насчитывалось до 2 млн старообрядцев (Вестник ТГУ. История. 2016 N3(41))
По началуСоветская Власть старообрядцев не трогала, как жертвцарского режима. Однако жители смешанных и старообрядческих поселений не оправдывали надежд советской власти. Ни в Митрофановке, ни в с. Петропавсловском, где часть населения состояла из старобрядцев, к 1926 году не удалось организовать ни одной комсомольской ячейки. И вскоре хозяйства старообрядцев партийцыначали расценивать как зажиточные и по этой причине допускали в их отношении насильственные действия, часто напоминавшие совершенный втайне бандитский налет, чем политическую акцию.
О переселенцах.
Известный писатель Г.И. Успенский, занятый в 1888 - 1889 гг. делами по обустройству переселенцев в Сибири, метко подметил отличия во внешнем облике томских сибиряков и курских переселенцев. Он писал: «…если вы видите на работе человека высокого роста, в картузе, красной рубахе, черных плисовых или розовых ситцевых штанах и кожаной обуви - это сибиряк. Если же перед вами … маленький человечек, всегда без шапки, всегда в белой домотканой рубахе и вообще весь одетый, обутый и обмотанный в продукты всякого рода растительности: лык, мочал, пеньки, - то это наш, курский» (Успенский Г.И., 1952, т. ХI, с. 81).
О переселенческом поселке Ольго-Сапеженка и не только.
Деревня Ольго-Сапеженка, она же Силантьевка, она же Таловка - это одна из трех десятков исчезнувших деревень и сел, существовавших со второй половины ХIХ в. в таежной местности Нижнего Притомья, к северу от г. Томска и пос. Самусь. Названия этих селений еще можно найти на старых картах Томской области - Успенка, Шутовка, Гродненка, Мостовка, Покровка, Вознесенка, Дубровка, Владимировка, Малиновка, Виленка, Бросовка, Поперечка, Троицкое, Митрофановка, Чуднова, Постникова, Чернильщикова, Спасская, Ольгинская, Казанская-Щукина, Сагалакова, Белобородова, Гродненская, Кижирова, Подосеновка и др., а так же Заимка Чернышева заим. Шитова (Карта 1911 г.). Заимки Сидорова, Токина, Кокшарова, Пухова, Задворного, Пирогова, Щеглова, Иванова, Ширинкина Гурьяна, келья б\н, заим. Задворного, келья б\н, Афанасия, келья б\н, (1900 г.) Заим. Савинова, заим. Игнатова, заим. Шутова, Щукина, Зарубина, Раписова (Ряписова? - прим. Модератора. Фамилия встречается в Северске), Егорова, Тюхалова, Ковешникова, Иванова, Устинова, Есина, Ивана Кузнецова, Василия Бочкарева, Ширинкина, Новикова, Полынина, Крылова, Вахрушева, Задверного, Моисеева, Пермякова, Федора, Кузьмы, Юрьева, Мясникова, Вахрушева, Шумилова, Николая, Данилы, Якова. (Карта 1921 год).
Возникновение этих селений связано с общероссийским процессом второй половины ХIХ в. После отмены крепостного права в 1861 г., по переселению крестьян из Европейской части России в Сибирь из-за недостатка земли
Деревня Ольго-Сапеженка была основана, со слов старожилов, в 1881 г. белорусскими переселенцами. В работе Н.А. Томилова (Русские Нижнего Притомья... 2001, с. 11) приведены данные, по которым д. Ольго-Сапеженка была образована примерно в 1892-1894 гг. и называлась первоначально Силантьевкой по фамилии первого её жителя Силантьева - выходца из Белоруссии. В дальнейшем деревня заселялась в основном также выходцами из Белоруссии, главным образом, из д. Родошковичи Минского округа. По другим рассказам, следует, что до крестьянина Силантия поселился здесь старовер Устинов, раскорчевал землю, но на другой год этот участок перебил у него Силантий. Тогда Устинов переселился на новый участок в 15 км от Силантьевки и основал заимку Устиновку.
С периода землеустройства 1905-1907 гг. и до 1930-х гг. деревня называлась Ольговкой. По воспоминаниям старожилов, со временем выяснилось, что было две Ольговки, и тогда добавили к названию Сапеженка, получилась «Ольго-Сапеженка». Название Ольго-Сапеженка стало официальным - на картах, по документам, а в бытовом обращении её называли не иначе как Силантьевкой. Кроме того, поблизости была еще одна деревня Сапеженка, она же Владимировка.
Расположена Ольго-Сапеженка была на речке с характерным сибирским названием - Шишкобойке. В окрестностях деревни, в 4 - 10 км, были старообрядческие заимки - Ивановская, Юрьевская, Мясникова, Устинова, Вахрушева и др., расположенные в 1 - 1,5 км друг от друга. Возможно, что староверы поселились здесь ранее переселенцев, поскольку этот глухой район был облюбован ими довольно давно. В ХIХ в на р. Юксе был старообрядческий монастырь, а некоторые из скитов сохранились в этом регионе до современности. Староверы жили и в самой Силантьевке, причем известны были смешанные семьи, чаще всего потомки переселенцев охотно брали в жены трудолюбивых девушек из старообрядческих семей. Среди жителей были характерные для белорусов и украинцев фамилии - Мезюха, Нестеровичи, Грудинко, Шимко, Скирюха, Ключник, Хруль, Раковы, Смолонские, Малиновские, но также и русские, например, Коноваловы, Субботины, Махаловы и др.
Все жители, не зависимо от происхождения, повседневно общались между собой в самых дружественных контактах, в общей работе, роднились, вступали в браки. По воспоминаниям старожилов, многие в деревне были родственны между собой. По началу Советская Власть старообрядцев не трогала, как жертв царского режима. Однако жители смешанных и старообрядческих поселений не оправдывали надежд советской власти. Ни в Метрофановке, ни в с. Петропавсловском, где часть населения состояла из старобрядцев, к 1926 году не удалось организовать ни одной комсомольской ячейки. И вскоре хозяйства старообрядцев партийцы начали расценивать как зажиточные и по этой причине допускали в их отношении насильственные действия, часто напоминавшие совершенный втайне бандитский налет, чем политическую акцию. Староверов с уничтоженных заимок, с отобранным имуществом и скотом загоняли в колхозы, детей приписывали к школам.
До войны в Ольго-Сапеженке насчитывалось около 70 дворов. Занимались в деревне, как и во всех окрестных селениях, в основном хлебопашеством, огородничеством, разведением домашнего скота и различными промыслами, главным образом, лесными на основе использования местных даров природы, собирали клюкву, чернику и другие ягоды, грибы, заготавливали кедровые орехи. В большом количестве выращивали картофель, на массивных картофелетерках измельчали его, делали крахмал и возили на продажу в пос. Самусь и в г. Томск. Вплоть до 1930-х гг. во многих хозяйствах выращивали лен, сами пряли, сами ткали холст для изготовления одежды, полотенец и прочих надобностей. Несмотря на то, что жили в тайге, охотой занимались сравнительно мало, человек 10 из всего села. И рыболовством на речке Шишкобойке, болотной речке с черной водой, занимались только ребятишки - удили рыбу с помощью удочек.
В 1931 г. был создан промколхоз «Красный Октябрь», в котором занимались изготовлением пихтового масла и дегтя, зарабатывая трудодни. На основе промыслов по обработке дерева при колхозе был создан бондарный цех - бондарка, а в годы войны в ней делали ручки к саперным лопаткам. После войны был построен пихтовый завод, на котором появилась возможность зарабатывать деньги. Пихтовое масло сдавали за деньги в Томский Межрайлессоюз, один килограмм масла стоил 32 рубля, то тем временам деньги немалые. После войны в Ольго-Сапеженке провели радио и электрический свет.
В Ольго-Сапеженке съезжим праздником был Ольгов день (справляли летом, в покос), в Покровке - Покров, в Петропавловке - Петров день, в Успенке - Успенье и т.д. Из всех окрестных селений ездили в церковь в Петропавловку почти на каждый праздник, там же венчались, крестили детей и отпевали умерших.
В 1937 г. церковь была закрыта, её раскатали по бревнам, которые увезли на строительство мельницы, как будто другого леса не было.
В 1960-е гг. началась политика по укрупнению колхозов, которая погубила многие селения. Так Ольго-Сапеженский колхоз «Красный Октябрь» для укрупнения объединили вначале с Троицким колхозом, а затем и с другими, вместе с Петропавловской МТС, в совхоз «Сибиряк» с центром в с. Наумовке.
Поездка по притомской тайге. Личные впечатления.
Мы едем по дороге с потомками Юрьевских староверов - Павлом Егоровичем Юрьевым и его сыном - Павлом Павловичем Юрьевым Юрьевым.
Старший из Юрьевых - Павел Егорович Юрьев неспеша ведет рассказ: "Там, где амбар, это есть Шумиловская Заимка, построенная в 1900 году, её построил мой дед Шумилов Ксенофонтий Иванович (1870 -1947) и жил там со своей женой Надеждой (1868-1934). Он является моим дедом по материнской линии. Дед был портным. Кожу выделывал, овчину выделывал, тапки и фуражки шил. И шил он все время на магазин, где был госунивермаг, возле 1000 мелочей.
Базарная площадь г. Томска.
Сдавал фуражки, шапки. А тогда бандитов было много, поэтому дед ездил со своим револьвером. Как то, будучи еще пацаном, я нашел этот револьвер и подался в тайгу стрелять птичек. Дед, прознав про это, оружие перепрятал, от греха подальше… И как мы потом не старались, так его и не нашли. До сих пор лежит где-то в округе, гниёт… 70 лет прошло. Благодаря своим навыкам дед всегда был при деньгах, зарабатывал моментально. Как-то словил кошку и на следующий день уже продал из неё шапку, короче, не бедствовал. А вообще, еще до коллективизации Ксенофонтий считался «середняком» . У него до «звания» кулака не хватило телеги «на железном ходу». Мастером был на все руки. Шапку или доху сшить - без проблем. Однако вскорости началась коллективизация и у него все отобрали, двух коров, коня, овец… оставив в тайге с голым задом и пятью курицами. Скотина, инструмент, материал, все подчистую ушли государству. Однако, почти все запомнили - дед всегда оставался при деньгах."
Тайга на месте старообрядческих заимок. Фото автора.
У Ксенофонтия Шумилова было двое детей:дочь Прасковья Ксенофонтиевна Шумилова (1893-1973) и сын, Сергей. В 1947 году, когда дед Ксенофонтий умер, сгорел и его дом. Остался лишь тотогромный амбар, возле которого его и похоронили.Эту заимкуПрасковья Шумиловатогда отдаластароверуЩеглову, который построил там новый дом.
Так Шумиловская заимка переименовалась в Щегловскую.Спустя много лет новый Щегловский дом по неясным причинам так же сгорел. Шел2000 год. В этом же году еще затонула подлодка «Курск». На Щегловской заимке, уже в это время жил старовер Виктор, со своей женой и двумя детьми. Жена с детьми после пожара куда-то уехали, а Виктор переселился жить в тот самый, еще живой Шумиловском амбар. И лишь последние 5 лет с 2013 года, когда амбар начал разваливаться окончательно,добрые люди поселили его вдомик, расположенный недалеко от другой заимки, бабы Иры Коробовской. 
ТамВикторнедавнои скончался.На его могилке выростысячелистник… хотя в ближайшей округе его нет. Как ни странно, но история Шумиловской заимки на том переселении не закончилась.Вполуразвалившемся амбаре скоро поселились новые жильцы, сбежавшеев тайгусемействоВолоди К.Его жену освободили условно-досрочно, ноона должна была постоянно ходить отмечаться у местных органоввласти. На чтокатегорически забила. И вообще, в светском миру их ни чего кроме «отметок» не держало, поэтому они решили податься в тайгу. Вскоре подвернулся заброшенный шумиловский амбар … Однако, после очередной пьянки Володькина жена умудриласьспалить и этот последний элемент старой заимки. Так закончила свое существование старинная заимка Шумилова-Щеглова.
За неявку в органы Володькина жена схлопотала очередные 3 года, а самого Володю (в тайге рабочие руки не помешают) добрые люди переселили в домик покойного Виктора.Завтра у Володи трудный день… ему с Петром копать картошку бабушки Ирины… на ней они будут столоватьсявсю зиму.
А Прасковья Ксенофонтовна вышла замуж за Егора Юрьева и соответсвенно переселилась уже на Юрьевскую заимку. Егорбондарил, выделывал шкурки и скорнячил.
Некогда тут было крепкое хозяйство. Фото автора.
Жена Павла Егоровича Юрьева родилась в Алтайском крае, станция Кулунда, и хоть к староверам не имеет ни какого отношения, но тоже является человеком с примечательной судьбой.Дед у неё был кулаком-цыганом, а бабка - русской.Когда большевики стали деда разорять -раскулачивать, уехал в Нарым, но там и помер.Оставшись одна, его жена, чтобы не раскулачили, вышла замуж за бедного Мирона, который у них же батрачил рабом. Мирон потом на фронте погиб.От них и родилась будущая жена Павла Егоровича.
М ы неспешно проехалиповорот на бывшую Подосеновку (междуПетропавловкой и Ольга-Сапеженкой) .Между темПавел Егорович Юрьев (1934 г.р.)продолжал: "Из Самуськов бывалоча выйду, к вечеру уже на Шумиловской дедовской заимке. В радиусе 1,5 км от дедовской заимки ещенесколько заимок. Заимка находилась в 10 км от Ольго-Сапеженки (тогда еще Силантьевки)А неподалеку, на Юрьевской заимке жили два брата, выходца откуда-то из Владимирской губернии: его отец Егор Юрьев, который женился наПрасковье Ксенофонтовне Шумиловой, и его брат Василий Юрьев.Когда была война растили картоху, дядька Василий был охотником, стрелял зверя, поэтому было что поесть. А Егор был бондарем, выделывал шкуры и шил сапоги. Дядька Василий хоть и был глухой-глухой, но охотник был знатный, первыеместа по добыче занимал, тогда это Новосибирская область была.Кротов ловил по 6 000 штук, их шкурки сдавал заготовителям. Зимой где лису, где колонка поймает, где соболя.Сдавали в приемные пункты от охотсоюза. Стреляли все, кроме лосей,сохатых бить было запрещено. Сейчас домЕгора сгнил, а вот дом его брата Василия жена продала, крепкий был, высокий, с огромных бревен… в 12 рядов. До сих пор стоит в пос. Самусь.Его продали после того какдядька Василий умер (в 1949 году)после очередной операцииНКВД против староверов. Оставшиеся жена и дочь Галька (1943 года рождения)так же перебрались в пос. Самусь.С тех пор заимка так же стала историей. А вообще Юрьевских заимокбыло аж две.Вторая очень далеко была, от материной избушки где она похоронена, надо ехатьеще 15 км."
Как вспоминает Павел Егорович,идя до неё проходишь аж 3 озера. Там на красивом берегу она и стояла. Он там был всего один раз.
Проехали деревню Датковку - по старинному (Гродинку). Ее расформировали в 60-х при Хрущевском укрупнении.Увели всех в колхоз Кижирово. Но теперь и там ничего нет.
Проехали Ольга-Сапеженку (уПавла Егоровича Юрьевав паспорте она указана как место рождения). Все предкиПавла Егоровича Юрьева были староверами.Его дед КсенофонтийШумилов (1870 г.) умер в 1947 году, когда емубыло 13 лет.Дед - то в тайгу приехал еще при царе. А Павел Егорович Юрьевпохоронил их дочь и свою маму 45 лет назад. Едем навестить её могилку.На таежноймогилке только имя-отчество, ни каких фамилий и фотографий, только год смерти - 1973 .
Свернули со старотомской дороги на заимку бабушкиИрины. Почему-то эта заимка в народе называется Турецкой. Так называют ее и охотники из Красного Яра, и соседи-старообрядцы. Но никто не смог пояснить - почему. Может, память о пути, который привел в Сибирь эту семью? Старообрядцы от властей бежали и на Запад, и на Восток, и на Юг. В Турцию тоже бежали. Однако, пока версии строить не будем, попробуем докопаться до причин этой "аномалии".
Старообрядческая заимка Ирины Коробовской. Фото автора.
Нас поселили в гостевом домике, наполили накормили, естественнос нашей посуды.
Старинные книги, сохраненные старообрядцами. Фото автора.
В скиту накормят - но только - из посуды путника. Фото автора.
Ирина Коробовская. Она по молодости так же жила в тайге, вместе с Александрой, до 1947 года. Предки бабы Иры приехалив тайгу из Тюменской области. Там земля была вся расписана, яблоку негде упасть. Сначала приехали в Бакчар, однако дед прослышал про Белобородовсий бор (по имени деревни, на месте которой сейчас стоит Почтовый)и переселились сюда. А вообще это местоотец искал 3 года.Зимой1947 годав очередной раз были созданы подразделенияНКВД для разгонастарообрядческих скитов.Чекистызабирали книги, иконы и вывезли из тайги около сотни человек.
1
Книги, спасенные от властей (как царских, так и советских). Фото автора.
Имущество и скот изымали,дома и хозяйство сжигали.Наиболее молодых жителей заимокрасселили по колхозам под угрозой наказания. Старух и детей по зиме увозили в Самуськи. Как говорит бабушка - коммунисты, что с них взять, издевались над народом.Тогда еще молодойИрине пришлосьуехать в Томск, там она позже вышла замуж и родила двух дочерей. 12 лет назад баба Ира решила вернуться в тайгу к своей келье и вере предков. Но хоть их вера и община назывались «безденежными», прежде чемкреститьсяона на скопленные в миру деньги построила дом и самое главное вложила 3000р. в общедолевого коня.Конь сегодня живет на заимке Родиона, он находится в 3х километрах,и в урочное время он всем окрестным бабушкам пашетогороды.Родион специально для этого приезжает на её заимку.
Пахота производитсястарым железным плугом.Все, участвующие в долевом конена своих покосах, а их в тайге не много,занимаются заготовкой сена для коня. После обустройства Баба Ира снова стала «безденежной». Встане «безденежных» баба Ира одна из последних, стан «денежных» возглавляет Фомаида.Говорят с самого начала «денежных» было больше, околотрехсот, поэтому и сохранилось их по заимкам больше. А еще бабушка Ирина прочитала нам две молитвы на старославянском и спела одну смешную песню. В них самым интересным было то, что каждое слово в отдельности понятно, а смысл сказанного - нет. Баба Ира прекрасно помнит всех староверов. Ей сейчас 94 года.
Возлезаимки бабы Иры встретился сосед Владимир, обрадовался подаренным сигаретам. Владимиртот самый мирской погорелец, у которого жена спалила шумиловский амбар. Он живетнеподалеку в заброшенной избушке, рядом с которой похороненстаровер ВикторЩеглов.
И
Избушка, возле которой похоронен Виктор Щеглов. Фото автора.
Владимир помогаетбабушке Ирине по хозяйству, у нее и кормится. Володя надеется на ближайшую амнистиюи её скорый выход своей женушки. Дочьбабы Иры - Фатеевна живет в городе, она попросила организовать Володю и Петрана уборку картофеля. Со скрипомно все же Володя с Петром«организуются».
Петр живет в соседнем доме… но поближе косновной усадьбе, Петркандидат на крещение … он хоть и не крещеный, но все детство провелв общине родителей староверови еще до школы научился читать по старославянски. Знает большинство молитв наизусть.Петр бывший охотник. Он повез нас во вторую свою избушку за рыбой.
Необычные петли - скорее всего, из давней жизни заимки. Фото автора.
По дороге нагнали Родиона(у которого живет общественный конь), он ездил к Фамаиде, потому как является принятым христианином, а так же единственным молодым, 52 года, способнымсодержать коня. Родион на днях похоронилМарфу (9.09 2018).
Могила умершего старообрядца находится совсем рядом от дома его живых родственников. Фото автора.
Он ехал на трехколесномсамодельном транспортном средстве, собранном тут же в тайге из мотоблока, рамы мотоцикла и ящика.Радионспешил к Кузыкиным (где два озера) их еще называют Казанскими,там живут другие бабушки. На сегодня самым молодым из староверов остаетсяРодион, а из древних могикан самая молодая Дарья - 72 года. Зачем Родион пришел в тайгу.
С Петром (76 лет) не знается, они разных конфессий - те денежные, а Петр относится к исчезающему клану безденежных. Сам-то Петр еще не крестился, он еще только встал на путь истинный.Когда-тодля этого у него был наставник старовер Куприян - христианин-пустынник. После чекистских раскулачиванийКуприянуспел покопать Беломор-канал, однако остался жив и вернулся в тайгу. В данный момент(2018 год) от заимки Куприяна осталась одна берестяная крыша, которая не сгнила. Петр был оформлен охотником заготовителем от Куприяна, тот его учил премудростям лесного ремесла, хоть и сам он живет всю жизнь в тайге.
Был у Петрав наставникахеще один старовер, по фамилии Дериглазов. Так, что на пути исправления, как он шутит,емуосталась самая малость - бросить пить, курить и свою бабу. По дороге заскочили на озеро Сомово. На озерепредприниматель из Красного Яра построил избу и баню. Раньше, с петровских времен там жили Сомовы, стояла их заимка. Их предки сюда пришли пять поколений назад, но сегодняих дети затерялись где-то на просторах сибирских городов и поселков.
Проехали Трофимовское озеро. Его (Петра) заимка также стояла здесь на берегу. Петр,придя от мирских начинал тут жить, сторожил эту избу. Рядом стояла Жигаловская избушка-заимка, Петр с них в 1973 г. начинал охотничью карьеру.Далее дорога ведет наоз. Лебяжье, по местному оз. Мутное.Далее дорога ведет на оз. Максимовское.
Разговор зашел за другую староверку, бабушку Фамаиду.Фамаида - 1936 года. Её привезли в тайгу в 15 лет. Тут жил прадед - 104 года. Здоровый был мужик, но как то раз вечером заболел, к утру внезапно умер.Бабушка Ирина с бабушкой Фамаидой общаются, но не дружат. Веры у них разные.Однако отличие небольшое. Одна принимает деньги, другая - нет.Здешние так и говорят, мы «безденежные», а они «денежные». Для староверов это разные планеты. Хотяв те времена люди жилиплотно, сотовым спос, каждые3-5км. стояли кельи и заимки. Всюду между хуторами были дороги и тропки. Фамаиду,после того, как её дом сгорел, сход поселил, где жила последнее время Марья, не далеко от старотомской дороги. Чуть поодаль отвилок к другому бывшему селу,когда то здесь жили 128 человек и называли их «Академгородок». Это была историческая альтернатива колхозам.Былоцелое ухоженное село, домики один к одному.А «академгородком» их прозвали мирские, за то, что там собрались практически самые ученыестароверческие христианские апологеты. Чуть поодаль лежат десятки, если не сотня поваленных молодых пихт, 150- й ствол, пихты брошены тут же. С них спилили «новогоднюю макушку», остальное бросили засрав тайгуна долгие годы. Велика империя, а нет в нейпорядка и хозяина. Может и были… да кончились.
Пройдя удалённые сёла на берегах Малого Енисея: Эржей, Верхний Шивей, Чодураалыг, Ок-Чары, я познакомился с пятью большими семьями староверов. Всегда гонимые, хозяева тайги не сразу идут на контакт с чужаками, тем более с фотографом. Две недели жизни рядом с ними, помощь в их повседневном нелёгком труде – уборка сена, ловля рыбы, сбор ягоды и грибов, заготовка дров и хвороста, сбор мха и помощь в постройке дома – шаг за шагом помогли преодолеть завесу недоверия. И открылись сильные и самостоятельные, добродушные и трудолюбивые люди, счастье которых в любви к Богу, своим детям и природе.
Богослужебная реформа, предпринятая патриархом Никоном и царём Алексеем Михайловичем в XVII веке, привела к масштабному расколу в Русской Церкви. Жестокие преследования царских и религиозных властей, желавших привести народ к единомыслию и покорности, вынудили миллионы русских людей покинуть обжитые места. Хранившие свою веру старообрядцы бежали к Белому морю, в Олонецкий край и Нижегородские леса. Время шло, руки власти достигали староверов в новых местах, и искатели независимости уходили ещё дальше, в глухую тайгу Сибири. В XIX веке пришли русские люди в труднодоступный район Малого Енисея, Каа-Хемский кожуун Тувы. Новые поселения закладывались на пригодных для хозяйства землях в долине реки, все выше и выше по течению. Здесь, в верховьях Малого Енисея, сохранились в первозданном виде быт и традиции русских староверов.
Малый Енисей, или по-тывински Каа-Хем.
В дорогу собрались небольшой командой фотографирующих путешественников, впятером. Место от Москвы далёкое. Самолетом до Абакана, часов десять машиной через Кызыл, столицу республики Тыва, до Сарыг-Сепа, районного центра, там пересаживаемся на УАЗик-буханку и ещё пару часов лесными дорогами до точки на берегу Малого Енисея. На другую сторону реки, к турбазе “Эржей”, переправляемся лодкой. Привёз нас на своем уазике хозяин базы, Николай Сиорпас. Он же повезёт дальше, в таёжные глубины, но надо переждать сутки-другие, пока подсохнет размытая долгими дождями дорога на перевале.
Эржей, рядом с которым расположилась база, большое село, до полутора тысяч жителей, с электричеством и школой-интернатом, куда привозят своих детей староверы из заимок выше по Каа-Хему, как по-тувински называется Малый Енисей. В старой вере здесь не все сельчане. Часть народа близка к вере, но в общину не входит, строгости не хватает. Есть кто и в новой православной вере, есть даже совсем неверующие.
Одна дома. Посёлок староверов Эржей на Малом Енисее.
Сходить посмотреть село, да продуктов купить, оказалось недалеко, меньше километра от базы. Сиорпас, провожая, пошутил: “Староверов отличите, мужики с бородами, по двору с десяток детворы мал мала меньше, бабы в платках да юбках до пят, через год-два с животиком.”
Вот и первое знакомство, Мария с коляской, молодая женщина. Поздоровались. Спросили, где купить хлеб, творог. К чужакам отнеслась сначала настороженно, но в помощи не отказала, даже удивила отзывчивостью. Повела по всему Эржею, показывая, у кого молоко вкуснее, где грузди солёные хороши, и так пока не нашли всё что хотели.
Своих жён взрослеющие парни ищут в других сёлах староверов. Уезжают на пол-года, иногда на год. Машу сосватали в далёком селе Красноярского края. Эржей.
Здесь, в отдалённых от цивилизации посёлках, на образ хозяйствования наложила свои условия суровая таёжная природа. Лето короткое, а зима крепка морозами. Пахотные земли большим трудом отвоёвываются у леса, в долинах по берегам реки. Выращивают хлеб, сажают огороды. Из-за морозов многолетние культуры не приживаются, зато растут однолетники, даже маленькие арбузы. Тайга кормит. Зверя бьют только копытного, мясо едят дикое. Собирают кедровые орехи, грибы, ягоду на варенье. Река даёт рыбу, много хариуса. Тайменя часто отпускают - его в последние годы мало.
Старообрядцы не пьянствуют, “казёнку” не пьют вообще. А по праздникам вкушают чарку-другую некрепкого домашнего вина на таёжной ягоде, голубике или костянике.
Спокойная река намывает песчаные отмели, а на бурном Каа-Хеме отмели каменные. Со временем отмели превращаются в таёжные островки.
Отдохнув на базе Сиорпаса пару деньков, дождались сухой погоды и двинулись к первой заимке староверов - Верхнему Шивею, в сорока километрах от Эржея, со сложным перевалом через сопки.
Всю дорогу до Шивея, под натужное гудение мотора, Николай Сиорпас убеждал нас быть сверхуважительными и вести себя более чем скромно, не напирать на людей своими огромными фотопушками. Сам не старовер, но с таёжными жителями сложились добрые отношения, за которые он разумно опасался. Думается, два дня на базе мы не только погоду ждали, а присматривался он к нам и думал, можно ли везти дальше.
На полях староверов ещё пользуются архаичными приспособлениями, но есть уже и современные тракторы. Верхний Шивей.
Работящих людей Верхнего Шивея встретили задолго до посёлка, на покосном лугу. Напросились помогать, кидать скошенное сено в высокие стога - зароды.
Засучили рукава, старались из всех сил, и всё-равно отставали. Нелегко давалась наука поднимать крупные охапки длинными трёхзубыми деревянными вилами. За совместной работой знакомились, завязывали разговоры.
Скошенное и подсушенное сено собирают в зароды. Зародом вся Сибирь называет стог. Укладка зарода - дело ответственное, сено должно лежать равномерно и плотно, чтобы не развеялось ветром и не проквасилось дождём. Верхний Шивей.
На заимку Верхний Шивей, тогда пустующую, Сасины, Пётр и Екатерина, приехали лет пятнадцать назад. Хозяйство поднимали на пустом месте, жили-зимовали по-началу в сарайчике. Год за годом строились, крепли, растили трёх дочерей. Приезжали селиться другие родственники, теперь здесь несколько семей. Дочки выросли, переехали в город, а на лето приежают теперь к Петру с Екатериной непоседливые внучата - две девочки и два мальчика.
Внуки Сасиных совсем мирские, приезжают на всё лето. Для них Пётр Григорьевич держит солнечные батареи с аккумулятором и преобразователем, от которых включает маленький телевизор и проигрыватель дисков - мультики смотреть. Верхний Шивей.
Весёлым шумом разбудили наш палаточный городок детишки, принесли парного молочка и сметанки. Второй день кидать сено на зароды сложнее - с непривычки у горожан болят все мышцы. Но и теплее уже лица хозяев, улыбки, смех и одобрение. “Завтра Преображение, приходите! Винца попробуете домашнего,” - зовут селяне.
В доме просто, без изысков, но чисто и добротно. Просторные сени, делящие дом пополам, в комнатах белёные стены, большие печи в середине, железные пружинные кровати - напомнили мне карпатское село, так же во многом сохранившее свой быт. “По единой!” - говорит Пётр Григорьевич, и пробуем вкуснейший напиток. Год настаивается сок голубики, без сахара и дрожжей, получается с еле-заметной алкогольностью. Пьётся легко и не пьянит, а настроение и разговорчивость поднимает. Шутка за шуткой, история за историей, песня за песней - хорошо посидели. “Хотите посмотреть моих лошадок?” - зовёт Пётр.
Пётр Григорьевич Сасин и его жеребята. Верхний Шивей.
Конюшня на окраине, два десятка лошадей, есть даже иноходцы. И все любимые. О каждом жеребёнке Пётр Григорьевич может часами говорить.
Расставались с Сасиными, как старые друзья. И снова в путь, на лодке вверх по Малому Енисею.
Перетаскивать огромные зароды сена зимой без трактора сложно. Старенький ДТ-75 купили вскладчину в районном центре. Пригнали своим ходом, для переправы через бурный Шивей построили временный мост, смытый первым же половодьем. Верхний Шивей.
До следующей заимки вверх по реке пол-часа плыть на моторе. Нашли Чодураалыг на довольно высоком берегу с просторной, похожей на карниз долиной, крайние дома стоят прямо над рекой. Противоположный берег - почти отвесная, поросшая тайгой гора.
Место удобное для хозяйства, выращивать хлеб, держать скот. Поля под пашню. Река, кормилица и транспортная артерия. Зимой по льду и до Кызыла можно. И тайга - вот она, начинается сопками на краю заимки.
Приплыли, скинули рюкзаки на берег и пошли искать, где удобно разбить палатки, чтобы никому не мешаться, и в тоже время хорошо видеть всё вокруг. Встретили дедушку Елиферия, который угостил только что испечённым вкусным хлебом и посоветовал идти к бабе Марфе: “Марфутка примет и поможет”.
С ближней сопки открывается замечательный вид на заимку Большой Чодураалыг.
Марфа Сергеевна, худенькая, маленькая и подвижная, лет семидесяти, выделила нам место для палаток рядом со своим небольшим домиком, с красивым видом и на реку, и на посёлок. Позволила пользоваться печкой и кухонной посудой. У староверов это непростой вопрос - грех пользоваться посудой, которую брали мирские люди. Всё время Марфа Сергеевна заботилась о нас. Помогали и мы ей - собирали ягоду, носили хворост, рубили дрова.
Младший сын, Дмитрий, был по делам в тайге. Старшая дочь, Екатерина, вышла замуж и живёт в Германии, иногда приезжает мать проведать.
Дед Елиферий и Марфа Сергеевна. Чодураалыг.
У меня был спутниковый телефон, предложил Марфе Сергеевне позвонить дочери. “Бесовское всё это,” - отказалась бабушка Марфа. Через пару дней вернулся Дмитрий, и мы набрали номер его сестры, сделав громкость посильнее. Услышав голос дочери, забыв о бесах и бросив перебираемый лук, бежала Марфа Сергеевна через поляну к нам с Димой. Жаль, тогда она ещё не позволяла себя фотографировать, иначе получилась бы интересная фотография: маленькая симпатичная деревенская бабушка, в старинной одежде, стоящая на фоне тайги, светясь улыбкой, разговаривает с дочкой в далёкой Германии по спутниковому телефону.
С характером. Семья Петенёвых, Большой Чодураалыг.
По соседству с заимками староверов стоянки тувинских пастухов.
По соседству с Марфой Сергеевной, дальше от берега, живёт большая семья Панфила Петенёва. Старший из двенадцати детей, Григорий, 23 лет, позвал на место игр детей - поляну в лесу за селом. По воскресеньям дети, нарядные, прибегают и приезжают на лошадях, велосипедах и мотоциклах со всех ближних заимок, пообщаться и наиграться вместе. Ребята недолго стеснялись, и через десяток минут мы играли с ними в мяч, отвечали на море любопытных вопросов и слушали рассказы о жизни в посёлках, балующих нынче медведях и строгом дедушке, который всех детей гоняет за озорство. Смешили байками, интересовались техникой, и даже пробовали фотографировать нашими камерами, напряжённо позируя друг-другу. А мы сами с удовольствием слушали чистую как ручеёк русскую речь, и наслаждались, фотографируя светлые славянские лица.
Детям староверов конь - не проблема. Помогая в хозяйстве, они рано учатся общаться с домашними животными.
Оказывается, Чодураалыг, в котором мы остановились, называют Большим, а недалеко, дорогой мимо игровой полянки, есть ещё и Малый Чодураалыг. Дети вызвались показать эту вторую, из нескольких дворов в глубине леса, заимку. Везли нас весело, на двух мотоциклах, по тропкам и дорожкам, через лужи и мостки. Эскортом лихо неслись девчёнки-подростки на ладных конях.
Мотоцикл для подростка в посёлке староверов - предмет гордости, увлечения и необходимости. Как положено мальчишкам, приезжему фотографу с ловкостью циркачей продемонстрировали всё мастерство управления двухколёсным моторным чудом. Чодураалыг.
Чтобы познакомиться ближе, начать общение и получить необходимый уровень доверия, позволяющий фотографировать людей, мы смело включались в повседневную работу старообрядческих семей. Праздно болтать в будний день им некогда, а в деле разговоры разговаривать - работа веселей. Так просто пришли утром к Петенёвым, и предложили Панфилу помощь. Сын Григорий жениться задумал, дом строит, вот и работа - потолок конопатить. Сложного ничего, но кропотливо. Сначала на другой берег реки, по горам между зарослей мох собирать, в мешки класть и по крутому склону вниз скидывать. Потом везём лодкой на стройку. Теперь наверх, а ещё сюда глину надо вёдрами подавать, и забивать мох в щели между брёвнами, замазывая сверху глиной. Трудимся бойко, бригада большая: пятеро старших детей Петенёвых и трое нас, путешественников. И детишки помладше вокруг, наблюдают и пытаются помогать-участвовать. За работой общаемся, мы их узнаем, они нас. Дети любопытные, всё знать хотят. И как в больших городах картошку выращивают, где мы дома молоко берём, все ли дети в интернатах учатся, далеко ли мы живём. Вопрос за вопросом, на некоторые затрудняешься ответить понятно - настолько различны наши миры. Ведь для детей Сарыг-Сеп, районный центр - другая планета. А для нас, городских людей, тайга - неведомый край со своими скрытыми от незнающего взгляда тонкостями природы.
Работящий Григорий Петенёв, возвращается за очередной партией мешков мха для стоительства дома. Большой Чодураалыг.
С Павлом Бжитских, пригласившем в гости, познакомились в Малом Чодураалыге, куда ездили с детьми в воскресенье. Путь к нему на заимку Ок-Чары неблизкий, девять километров по каменистому, заросшему лесом берегу Малого Енисея. Заимка из двух дворов впечатляет крепостью и хозяйственностью. Высокий подъем от реки не создал трудностей с водой - тут и там множество родников прямо во дворах, по деревянным желобам прозрачная водичка подаётся на огороды. Вода студеная и вкусная.
Павел Бжитских. Малый Чодураалыг.
В доме ждало удивление: две комнатки, молельная и кухонька, сохранили вид и убранство бывшей здесь когда-то монашеской общины. Белёные стены, плетёные половички, льняные занавесочки, самодельная мебель, глиняная посуда. Всё хозяйство монахинь было натуральным, с миром не общались и ничего извне не брали. Павел собрал и сберёг предметы быта общины, теперь показывает гостям. По Каа-Хему сплавляются экстремальные туристы, иногда заглядывают, Павел даже отдельный домик и баньку построил, чтобы люди могли остановиться у него и отдохнуть на маршруте.
Рассказывал Павел о жизни и уставе монахов-старообрядцев. О запретах и грехах. О зависти и злости. Злость - грех коварный, злость злостью множится и накапливается в душе грешника, а бороться сложно, ведь и лёгкая досада - тоже злость. Зависть - грех не простой, от зависти и гордыня, и злость, и обман плодятся. Как важно молится и раскаиваться. И пост на себя брать, что календарный, что тайно самовзятый, чтобы нично не мешало душе молиться и свой грех глубже осознавать.
Молитва. Павел Бжитских. Заимка Ок-Чары на берегу Малого Енисея.
Не только строгости царят в душах староверов. Говорил Павел о прощении, о миролюбии к другим религиям, о свободе выбора для своих детей и внуков. “Вырастут, пойдут учиться, кто захочет. Уйдут в мир. Бог даст - веру нашу древлеправославную не забудут. Кто-то вернётся, с возрастом чаще о душе задумываются”.
У простых общинников, не монахов, внешний мир не под запретом, берут староверы и достижения цивилизации, которые помогают в труде. Моторы пользуют, ружья. Видел трактор, даже солнечные батареи. Чтобы покупать, деньги зарабатывают, продавая мирянам продукты своего труда.
Читал нам избранные главы Иоанна Златоуста, переводя со старославянского. Так выбрал, что слушаешь, затаив дыхание. Запомнилось о печати антихриста. Павел пояснил по-своему, что, например, все официальные регистрирующие человека документы и есть его печать. Так антихрист хочет всех нас взять под контроль. “Вон, в Америке уже каждому человеку собираются какие-то электрические чипы под кожу вшивать, чтобы нигде от антихриста не мог скрыться.”
Банька над Малым Енисеем. Чодураалыг.
Из “музея” провёл на летнюю кухню, угощал опятами, копчёным тайменем, свежим хлебом и особенным домашним вином, на берёзовом соке вместо воды. Уходя, купили у Павла молодого индюка, и до поздней ночи ощипывали, смеясь над своей неумелостью.
С детьми Поповых из Малого Чодураалыга познакомились в день приезда на игровой полянке. Любопытство приводило ребятишек к палаткам каждое утро. Весело щебетали, безостановочно спрашивали. Общение с этими улыбающимися ребятами давало заряд тепла и радости на целый день. А в одно утро дети прибежали и от родителей позвали нас в гости.
На подходе к Поповым веселье - младшие втроём нашли самую чёрную лужу с жидкой грязью и увлечённо в ней скачут и что-то ищут. Встречает нас смеющаяся мама, Анна: “Видали таких чумазых? Ничего, воды нагрела, отмоем!”
Дима Попов. Малый Чодураалыг.
Младшие Поповы, нашли замечательную лужу с чёрной грязью. Малый Чодураалыг.
Детей, уже семь, Поповы не просто любят, они их понимают. В доме светло от улыбок, а Афанасий начал новый строить - побольше простора детям. Сами детей учат, не хотят отдавать в далёкий интернат, где не будет родительского тепла.
За угощением быстро разговорились, будто какая-то невидимая волна заиграла созвучием и родила лёгкость и доверие между нами.
Работают Поповы много, старшие дети помогают. Хозяйство крепкое. Сами возят продукты продавать в район. На заработанные средства купили трактор и японский лодочный мотор. Хороший мотор здесь важен - на Малом Енисее опасные пороги, случись заглохнет ненадёжный старенький, можно погибнуть. А река и кормит, и поит, она же - путь сообщения с другими сёлами. Летом на лодке, а зимой по льду на тракторах и УАЗиках ездят.
Дочка Петенёвых, Прасковья. Игровая полянка в тайге между Малым и Большим Чодураалыгами.
Внучка Павла Бжитских в монастырской избе. Заимка Ок-Чары на берегу Малого Енисея.
Здесь, в далёком посёлке, люди не одиноки, общаются-переписываются со старообрядцами по всей России, газету старой веры из Нижнего Новгорода получают.
А вот общение с государством стараются свести к минимуму, от пенсий, пособий и льгот отказались. Но совсем контакта с властью не избежать - нужны права на лодку и трактор, технические осмотры всякие, разрешения на ружья. Хоть раз в год, да надо за бумагами идти.
Относятся Поповы ко всему ответственно. Был случай у Афанасия в молодые годы. Служил в армии, в начале 80-х, в Афганистане, водителем бронетранспортёра. Вдруг беда, у тяжёлой машины отказали тормоза, погиб офицер. Сначала определили как несчастный случай, но ситуацию раздули высокие чины, парню дали три года колонии общего режима. Командиры, полковой и батальонный, доверяли Афанасию, отправили в Ташкент без конвоя. Представьте ситуацию: приходит молодой парень к воротам тюрьмы, стучится и просит пустить, свой срок отсиживать. Позже те же командиры добились перевода Афанасия в колонию в Туве, поближе к дому.
Наговорились с Анной и Афанасием. О жизни здесь и в миру. О связи между старообрядческими общинами по России. Об отношениях с миром и государством. О будущем детей. Уходили поздно, с добрым светом в душе.
Следующим утром отправлялись домой - короткий срок поездки заканчивался. Тепло прощались с Марфой Сергеевной. "Приезжайте, в другой раз в доме поселю, потеснюсь, ведь как родные стали."
Много часов дороги домой, в лодках, машинах, самолёте, думал, пытаясь осознать увиденное и услышанное, что не совпало с первоначальными ожиданиями. Когда-то, в 80-х, читал в “Комсомольской Правде” увлекательные рассказы Василия Пескова из серии “Таёжный тупик”. Об удивительной семье староверов, ушедшей от людей глубоко в сибирскую тайгу. Статьи добрые, как и другие рассказы Василия Михайловича. Но впечатление о таёжных затворниках оставили как о людях малообразованных и диких, чурающихся современного человека и боящихся любых проявлений цивилизации.
Заборы кладут из целых бревен, скрепляют без гвоздей. Большой Чодураалыг.
Роман “Хмель” Алексея Черкасова, прочитанный недавно, усилил опасения, что знакомиться и общаться будет сложно. А фотографировать может оказаться вообще невозможным. Но надежда была, и я решился на поездку.
Потому и оказалось столь неожиданным увидеть простых, с внутренним достоинством людей. Бережно хранящих свои традиции и историю, живущих в согласии с собой и природой. Трудолюбивых и рациональных. Миролюбивых и независимых. Подаривших мне тепло и радость общения.
Что-то я у них принял, чему-то научился, о чём-то задумался.
Олег Смолий, 2013г.
Все фотографии альбома "Староверы " (нажмите на любую фотографию ниже для запуска слайд-шоу).
Агафья Лыкова давно стала символом русского человека в экстремальных условиях, наедине с суровой природой. Старообрядцы Лыковы ушли от цивилизации в тайгу, прожив там более полувека, и доказали, что русский человек не только может выжить, но и преобразить тайгу вокруг себя вполне в духе Некрасова «сила и труд человека дивные дивы творят».
В воскресенье, 26 января, состоялась встреча бывшей послушницы Агафьи Лыковой Надежды Усик с прихожанами старообрядческого храма Николы чудотворца у Тверской заставы в Москве. Надежда рассказала о своем духовном пути, о том, как она пришла к Старой вере и как жизнь в тайге повлияла на ее судьбу.
Расскажите, пожалуйста, что привело Вас в Москву этой зимой?
В этот раз я оказалась в Москве чудесным образом. Так сложились обстоятельства. Чтобы прилететь в Москву с Алтая, нужно много денег, у меня их не было. И вот Богоявление, на службу мы не попали, ночью отмолились Псалтырь, утром искупались в озере и сидим за столом, печалимся, что в этом году до Москвы добраться не получится.
И вдруг… прилетает вертолет со съемочной группой и меня спрашивают: «А Вы к Агафье не хотите слетать?» Конечно, я соглашаюсь «слетать» к Агафье, ведь мы не виделись уже десять лет. А тем более, что мы уже целый год с владельцами этого вертолета, с которыми давно знакомы, говорили о том, как бы привезти к ней из Горно-Алтайска нашего священника — отца Александра Вершкова, потому что другой священник с Урала, который у нее был и «довершил» ее, сказал: «С Урала к тебе летать далеко, ты поближе к себе кого-нибудь найди». И вот Божий промысел устроил все так, что мы с Агафьей оказались у одного духовного отца.
Живем мы в Горном Алтае на берегу Телецкого озера. Коренные алтайцы называет его Алтын-Кёль («золотое озеро»). Добраться к нам можно только на вертолете, по воде дороги нет, там шторм бывает до 9 баллов, ну и по горам.
Летим к Агафье с отцом Александром, как раз Богоявление, праздник, он ее исповедует и причащает, она счастливая и довольная. Киношники ее снимают. Врач осмотрел ее. Сейчас многие возмущаются тем, что показали, как она оголяется. При мне было это: я осталась помочь ей раздеться-одеться, а они выключили якобы камеру, и сами вышли как бы благородно. Мол, мы выходим, оставляем вас наедине с врачом. Но камеру они не выключили и все зафиксировали. Ну, Бог им судья.
Поймите, Агафья — это ребенок. Господь сказал: «Будьте как дети», и она ребенок, именно в этом состоянии живет и пребывает. Для нее есть только два авторитета — бабка Раиса и тятенька (мама давно умерла). Она без всяких пререканий дала осмотреть себя. Эту шишку врачи обнаружили у нее еще в 70-х годах, когда их только-только нашли. Это доброкачественная опухоль, которую ей предлагали удалить.
Но она знала, за что Господь ее наказал, попустив такую болезнь. Отец у нее ушел из жизни, сначала братья все, потом она с отцом еще какое-то время жила вдвоем, а когда отец в 86 лет преставился, она осталась одна в тайге. Причем тятенька не благословил ее в мир выходить, значит, она считала, нельзя.
У нее нашлись родственники по маминой линии в поселке Килинск Кемеровской области, которые нашли ей помощника. Когда этот человек к ней пришел, она сразу сказала, что ей нужен только помощник, что ей не нужен ни муж, ни сват, ни зять, ни кто-то еще. Она сразу спросила его, будет ли он с ней жить как брат с сестрой, спасаться.
Представьте себе, ведь с семи лет вся ее работа заключалась в том, что она стояла у аналоя и молилась — все правило. Сестры и братья уходили на работу, рубили дрова, копали картошку, а ее работа заключалась в том, что она молилась, читала каждый день двенадцать псалмов, службу знала хорошо и все богослужебные книги у нее были.
Мужчина не смог жить с ней «как брат с сестрой», и когда Агафья ощутила себя нечистой и поняла, что не может подходить к аналою читать Евангелие и не может этого пережить, она сказала: «Не надо мне ничего этого». К тому времени уже летали к ней вертолеты, и она отправилась на Енисей, где подвизались матушки часовенные. Она к ним полетела, хотела стать монахиней.
Она сама считала себя «часовенной»?
У меня у самой, пока я жила у Агафьи, были в голове неясности. А когда я Арсения Уральского прочитала, мне все стало ясно, и я отправила ей эту и другие книги. Она почитала их и поняла, что бабка-то ее Раиса была как раз нашего (белокриницкого) согласия. На Урале было селение Ялуторское, где был монастырь, и эта бабка Раиса была при монастыре трудницей. Не послушницей, а именно трудницей.
Родители у нее рано ушли из жизни и отдали ее в этот монастырь. И от бабки Раисы остались ей дары сухие, и вода была — то есть она помнила, что еще бабка Раиса со священниками была. Сохранилось семейное предание о том, что случилось там в XVIII веке. Священников казнили страшной казнью: поместили их в бочку с гвоздями и спустили с горы.
И в том месте, где остановилась бочка, стал бить ключ. Когда у нее был отец Владимир, он подтвердил: сохранились документы о том, что эти священники были ее родственниками. Он ее довершил и все сделал по чину, она уже сама к этому пришла и была готова.
Вы-то как к ней попали? Как ваша судьба пересеклась с Агафьей и сколько вы прожили там?
Я родилась в Москве, в обычной советской семье. Отец был коммунистом, мама в душе имела Господа, но она в пять лет осталась без родителей и воспитывать ее было некому. Сама я не сразу пришла в старообрядчество. Начала с русского костюма — сама шила сарафаны, стала вышивать рубахи и рушники.
А мама вдруг мне говорит: «Да у нас были целые сундуки этого добра». Но, поскольку она осталась в пять лет одна, то не знала, из какого мы рода. Она помнила только, что наш дом был двухэтажный и что там были иконы в рост человека… Я жила как все и училась как все, и понятия не имела о том, что есть какая-то духовная жизнь… И вдруг из моей жизни уходит очень дорогой мне любимый человек.
С этого начался мой духовный поиск. Когда муж умер, я почувствовала такую тяжелую физическую боль, как будто мне вставили копье в солнечное сплетение и поворачивают. Я с этой болью месяц живу, слезы, прихожу на работу — реву. Как правило, у нас у всех стоит в библиотеке Библия, до которой руки не доходят. Вот и у меня стояла. Я открывала ее, начинала читать — нет, не мое, пусть еще постоит.
А тут как раз эта боль, я открываю книгу и начинаю читать. И открыла на Страстной неделе, как раз на том месте, где Господь в Гефсиманскому саду. И, видимо, через эту внутреннюю боль я начинаю понимать, что там написано, у меня глаза… как будто открылись. А, знаете, я жила в таком состоянии, что жить не хочу. У меня ребенок десяти лет на руках, я осталась без профессии, потому что ушла из института.
И уже с такими мыслями, ну как дальше-то жить, как? У нас была идеальная семья, мы очень хорошо друг друга понимали, у нас дочь росла, все было хорошо, а тут вдруг я понимаю, что я не знаю, как дальше и куда. И когда я Евангелие начала читать, случилось какое-то озарение. Я сказала себе: «Господи, я знаю, для чего я буду жить. Всю оставшуюся жизнь я посвящу тебе и, как смогу, буду жить по Евангелию».
Но тогда духовный поиск мой начался с того, что было под руками: Кришна, Будда и прочее. Я начала с нуля. Куда-то прихожу, начинаю спрашивать, что-то не устраивает, иду дальше. В буддизме я чуть дольше задержалась, и учитель уже мне мантру какую-то свою дал читать, сижу, медитирую и вдруг мне видение: Господь на Кресте на Голгофе, и так он на меня посмотрел, что я отпрянула и сказала — нет, это не мое. Господь Исус Христос — мой учитель.
Однажды йоги стали меня спрашивать:
— «А кто твой учитель»?
— Я говорю: «Христос».
— «Ну понятно, Христос, а кто твой земной-то учитель»?
— Я говорю: «Да нет у меня земного учителя, у меня только Христос».
— Они: «Ты по неправильному пути идешь».
— Я спрашиваю тогда: «А у вас кто учитель»?
— Один из йогов говорит: «У меня был учитель, но он застрелился».
— Другой говорит: «У меня хороший учитель, он такие умные книги написал, но он сейчас в сумасшедшем доме».
— Я отвечаю: «Нет, это не мой путь, мне туда не надо».
Тогда же познакомилась я на выставке Константина Васильева с молодым человеком, который приехал из села Усть-Кокса с Алтая, и слышу, как он на этой выставке рассказывает что-то про старообрядчество. У Васильева много картин есть на эту тему: и одежда, и символика. И смотрю, он это все рассказывает так интересно, и сам — в косоворотке с пояском и с ободком.
Ну и как-то мне это тоже интересно стало, я слушаю. И про старообрядчество в первый раз я от него услышала. Оказывается, что у нас есть не просто храмы, а еще и старообрядческие. Он тогда направил меня на Рогожское, я пришла, отец Леонид там тогда был. В храм захожу, как раз служба была…
Раньше я заходила в храм никонианский иногда, ну зайду, не понимаю, о чем говорят, на иконах везде двоеперстие, а молимся тремя перстами. Не понимаю, подхожу к одному батюшке, говорю: «Вы мне объясните, почему разница такая, что там нам Господь со всех икон так, а мы по-другому». Он на меня рассердился: «Ты от лукавого», и аж замахнулся на меня. Меня не устроило это объяснение, потому что я искренне разобраться хотела.
Так вот, прихожу я на Рогожское, и как раз был праздник Рожества Христова. Было это примерно в 91 году. Я зашла и услышала пение. Пение, которое мне сразу на душу легло. Я просто услышала его, как будто бы откуда-то из подкорки, может быть, бабушка мне это пела, когда я в колыбельке была.
Это было родное что-то. Я услышала это пение и поняла, что это мое место, где мне нужно быть. Ну и вот к отцу Леониду подхожу, объясняю ему свою ситуацию и говорю, что родилась в семье неверующих, хотела бы приобщиться к вере. Он разговаривает со мной, разговаривает, и тут его бабульки берут под ручки и говорят: «Нам обедать пора, батюшка, пошли, пошли быстрее», увели его — и я ни с чем осталась. И тут вдруг один молодой человек, который приехал с Алтая, говорит мне: «Да ладно, какие тут старообрядцы, ты вот на Алтай поезжай, вот там старообрядцы».
И я.. поехала на Алтай. Я, московская девочка, понятия не имею, что такое Алтай. Прихожу на вокзал. Алтай, где же это такое-то? Смотрю, ну вот это, наверное, Сибирь где-то. Новосибирск? Барнаул? И меня вдруг опять как по сердцу порезало — вот оно, наверное, туда надо мне ехать. Поехала в Барнаул, приезжаю, спрашиваю, где у вас тут старообрядцы.
Там тоже зашла к йогам. Они на меня исподлобья так смотрели, а к бабушкам-старообрядкам, когда пришла, они очень добродушно встретили меня. Я сказала, что хочу постоять на службе, они мне позволили: «Пожалуйста, приходи, постой, посмотри».
Меня потрясло, что я нигде, ни в одном храме, не видела такого -— они как свечечки стоят сами, и сами поразительные, все светятся. И мне как-то с ними так тепло было, и я с ними осталась. Потом познакомилась с одним человеком, он сейчас в Новосибирске живет — Коля Старухин. Он мне говорит: «Это у нас старообрядцы еще не все, есть еще поморцы». И он меня возил.
Потом поехали еще куда-то. Я тогда уже для себя определила, что старообрядчество — это мое, а йога ушла в сторону. Я решила, что останусь в Барнауле. Одна бабушка сказала, что она старенькая, что ей помощь нужна, и взяла меня к себе домой. Какое-то время я с ней пожила. Эти бабушки меня погружением крестили в Оби, учили молиться, Псалтырь читать, каноны, я с ними жила и училась. Я решила, что в Москве жить не хочу, и дочку забрала к себе.
А бабульки мне говорят: «Ну что ты среди нас, мы старенькие, а тебе нужно с молодыми общаться, есть у нас такая деревня — Заячья заимка — старообрядческая, там семьями живут, поезжай туда». Мы с дочерью приехали туда, там пожили какое-то время. Там дочь моя вышла замуж, родила девочку, внучку мою Леночку, ну и когда она уже вышла замуж и определилась с семьей, я решила, что пора мне уходить в монастырь.
И тут я услышала про Агафью. Повести Пескова «Таежный тупик» я до этого не читала. Когда мне дали ее почитать, я впервые узнала о том, что есть такие старообрядцы, которые живут в тайге. У меня была одна знакомая женщина, которая жила тоже на Телецком озере, а половина Телецкого озера — это заповедник. И заповедник простирается именно до тех мест, где Агафья живет.
Мужчины, лесники и егеря, ходили туда, есть у них такая работа — они ходят, проверяют маршруты, особенно зимой. Они как-то свои маршруты проверяли и заехали к Агафье. Она очень сильно болела, лежала, не могла ни воды себе принести, ни дров, они пожили у нее неделю, помогли, чем могли, и потом говорят: «Мы у тебя не можем постоянно жить, нам надо домой, в семьи, скажи, что тебе нужно, какая помощь». А она помирать собралась, и попросила какую-нибудь женщину найти, ее единоверку, которая бы ее «доходила».
Эта информация через мою знакомую до меня доходит, и наставник мой говорит: «Пока у тебя есть возможность, пока ты еще в свободном полете, пойди к Агафье». Этот человек не священник, я тогда еще у часовенных была, но у них был грамотный человек такой, из таких людей, как начетчики, много книг знал.
Когда я пришла на эту Заячью заимку, он мне очень хорошо помог мозги на место поставить, потому что мог ответить на любой вопрос — а вопросов было много, я училась ведь на журналиста, мне, конечно, все было интересно. У него такой обычай был: он никогда не отвечал от себя, а всегда цитировал Писание. Он все Писание знал наизусть.
Если у меня какой-то вопрос был, он говорил: «Так, открывай на такой-то странице, такую-то книгу открывай, читай». Я закопалась в этих книгах, и все четыре года, пока там жила, вообще не имела свободного времени. И я очень была удивлена, что книги эти все сохранились в таком хорошем состоянии и что Господь меня привел это все читать. Ну и вот читала Номоканон — за такой-то грех — столько-то, за такой-то — столько-то, и я насчитала…
…Как приговоры в Соединенных Штатах — в совокупности 350 лет тюрьмы!
Да, да, вот я как раз об этом. Выходило, что за мои грехи я отлучена от церкви, от храма до самой смерти на всю оставшуюся жизнь. Ну и тут как раз про Агафью говорят, ну и Марья Египетская — мой путеводитель, который меня по пустыне ведет, и я понимаю, что мне туда надо, что это моя дорога. Духовник благословил меня и сказал, что к матушкам я всегда попасть успею, и что у меня еще дочка нуждается в помощи, и мама еще жива, так что в монастырь еще рано.
«Если хочешь попробовать себя в послушании, вот к Агафье давай». Благословил меня к Агафье, и мы пошли пешком через озеро, погрузив на коней свое имущество и продукты. Проводником у нас был один из егерей, который знал дорогу только наполовину. По карте. Вот мы эту половину прошли нормально, все было хорошо, а потом, конечно, начали блуждать. Карты старые были, еще при советской власти делались, в одном месте показано, что можно пройти, а там — пропасть.
Шли долго, ну может быть, это тоже Божий промысел был. 20 дней уже шли, продукты все закончились, осталась только пшеница, которую мы размачивали и ели. Было очень тяжело, особенно мужчинам, которые тащили книги и все вещи. Я тоже с собой взяла Псалтырь, ну и хоть какие-то вещи для переодевания. Там не по прямой же идешь, а горы — вершины (до 2100 м), спуски и подъемы. Лошадей мы оставили на границе заповедника.
Дальше нельзя было уже их вести, потому что там горы, порода старая, сланец, «курумники» — реки каменные, и конь там просто не пройдет. Оставшееся питание и вещи мы несли на себе. Дошли мы, конечно, совершенно истощенными, надорвались. Агафья меня потом лечила. Благодаря ей я знаю теперь, как животы «править» рукой.
Ну и вот, когда пришли мы к Агафье, она нас ждала уже. К ней летает вертолет из Кемеровской области, из Таштагола, а мы туда отправили письмо, что идем к ней пешком. Они нам сначала вертолет обещали, но мы не дождались и пошли. Они к ней слетали и сказали: «К тебе идут». В то время был у нее еще помощник Сергий, он пришел к ней тоже из Таштагола — художник, которого вот так же попросили: «У тебя время есть, сходи к Агафье, помоги».
А Таштагол далеко от Ерината? Больше 200 км?
Больше, да, тоже через горы надо идти, там есть дорога. Через Таштагол можно добраться до Абазы, а от Абазы уже водным путем по Абакану до Ерината на лодке. Ну и вот, остались у Агафьи. Женщина, которая со мной шла, была с девочкой лет 14, они потом улетели, в то же лето, а я осталась с ней одна.
И сколько вы там прожили?
Пять лет.
(Продолжение следует)
Подготовка интервью: Алексей Муравьёв
(В селении алтайских старообрядцев)
рассказ Андрея ШКИПЕРА
|
Старообрядческий раскол болью пролег через историю русского православия. Он возник в середине XVII столетия, когда под руководством патриарха Никона осуществлялось исправление богослужебной практики Русской Церкви. От редакции |
То, о чем будет поведано в этом рассказе, произошло в один из первых годов начала «Перестройки». Тогда я путешествовал по горам Алтая и конечно, наряду с другими удивительными событиями, свидетелем, а нередко и участником которых мне довелось быть в тот год, история этого посещения произвела на автора этих строк незабываемое впечатление.
Был конец августа, я вернулся в Горно-Алтайск из экспедиции по поиску снежного человека, организованной деканом геофака местного университета (честно скажу, что ничего интересного мы так и не обнаружили, кроме пожалуй двери на одной чабанской стоянке, поломанной и истерзанной якобы «алмысом», но это вполне мог сделать и медведь). Так вот, сидел я в гостях у одного знакомого инструктора по альпинизму, пил чай и смотрел телевизор вместе с хозяином. По ящику как раз показывали какую то передачу, где наряду с прочим промелькнул сюжет, снятый в таежной старообрядческой деревне. Больше всего меня поразили лица кержаков (так преимущественно в Сибири называют старообрядцев), показанных в этих сюжетах удивительно спокойные, с чистыми ясными глазами: лица крепких бородатых мужиков, женщин в долгополых, несвойственных нашей обыденности одеяниях, благообразных стариков и притихших, любопытных детей. Одно я понял абсолютно точно мне необходимо побывать в этом месте. Из скупых слов ведущего передачи стало известно, что деревня эта называется Заячьей заимкой и находится она где-то на границе Алтая и Горной Шории, как ни старался я впоследствии от местных знакомых узнать ее более точные координаты, так ничего толком и не узнал. Решил понадеяться на удачу: парень я в те времена был отчаянный, в одиночку проходил перевалы, которые, как в последствии оказывалось, в одиночку брать было совсем нельзя, можно было только группой, в связке, но тем не менее они были пройдены. Таким образом, мои сборы много времени не заняли и уже на следующий день рейсовый автобус до Турочака тряс вашего покорного слугу сквозь черневую тайгу Северного Алтая, через его округлые, но могучие сопки, по крутым серпантинам горных перевалов.
После Турочака, райцентра одноименного аймака, путь лежал в небольшой леспромхозовский поселок Каяшкан, расположенный как раз у подножия Бийской Гривы, хребта, разделяющего Алтай и Горную Шорию и даже здесь, в непосредственной близости от искомого места, не нашлось никого, кто мог хотя бы приблизительно указать дорогу. Еще раз понадеявшись на удачу и внутреннее чутье, не раз выручавшее меня во многих ситуациях, я полез на Гриву.
К исходу следующего дня, миновав по пути давно заброшенный лагерь остаток страшной гулаговской эпохи, я вышел к поселку Алтамаш. Здесь то мне впервые и довелось столкнуться и пообщаться со старообрядцами. Одно дело увидеть людей по телевизору, совсем другое дело сидеть с ними рядом и вести откровенные беседы об истинной вере, о спасении, о жизни, ведущей к этому спасению. Тогда то передо мной воочию и вырисовались понятия, безусловно, краеугольные для этих людей: ожидание скорого прихода Антихриста, ограничение, а в идеале полный отказ от общения с остальным человеческим миром, почитание книг и икон дониконовского периода, то есть до Раскола. Здесь следует указать причины, вследствие которых мне удалось попасть в весьма замкнутый круг немногочисленных алтамашских кержаков: во-первых, этому во многом способствовал мой внешний вид в те времена я был долгобород и одет в серую брезентовую хламиду, во вторых, на совершенно резонный вопрос: что мне от них надо?, был совершенно искренний ответ я ищу правды. Как было сказано одним из Великих: Греки ищут мудрости, иудеи закона, русские Правды, и кем бы там алтамашские кержаки ни являлись, они прежде всего оставались русскими людьми, поэтому я был понят и допущен. Но к моему большому удивлению никто из них дороги до Заячьей заимки не знал и помочь мне в этом не мог. Выручил Володя, сосед хозяев, в доме которых я остановился, этот немногословный мужик, с иссиня-черной бородой и сверкающим казацким взором под кустистыми бровями, имеющий за плечами пятнадцать лет отсидки в лагерях за полярным кругом, кратко, но емко и доходчиво объяснил мне путь. На следующий день начался тушкин (так в Сибири называют период наиболее эффективного сбора кедрового ореха, когда после обильных дождей ударяет мороз и сразу после этого сильный ветер), все алтамашские мужики засобирались в тайгу, отправился в путь и я.
Не буду описывать всех подробностей этой дороги, в общем то ничего примечательного не произошло, но на исходе дня, фактически уже по-темному, я как упорный искатель достиг таки долгожданного пункта назначения.
После вполне понятных объяснений встретившимся первым обитателям Заимки, после знакомств с ними, я попал в дом Иеремии Федоровича Зайцева, благообразного, седобородого старика с орлиным носом, основателя этого поселения, в названии которого запечатлелась его фамилия. Хозяин первым делом поярче подкрутил большую керосиновую лампу. Его жена, Татьяна Лаврентьевна, расторопная крепкая женщина, по сути, еще совсем не старушка, и их самая младшая дочь Нина, девка уже на выданье, усадили прибывшего путника за стол и стали меня потчевать, сначала выставив на стол отдельную посуду, пользоваться которой мне было суждено до самого окончания срока пребывания здесь. Следует отметить, что в плане посуды у кержаков строго каждый ест только из своей тарелки. Хозяйки накормили меня наваристыми щами (день был непостный) и толченой картошкой с молоком, после чего мы уселись с Иеремией Федоровичем на широкой лавке возле растопленной русской печи и завели разговор. Степенный старик поинтересовался и затем с интересом выслушал мою историю: откуда родом, чем занимаюсь, каким ветром сюда занесло. Все это я поведал ему не торопясь, с расстановкой, как здесь и принято общаться между собой. Затем он поведал о своем житье-бытье. И вот что мне стало известно:
Большинство кержаков в этих краях принадлежит к поморскому беспоповскому согласию. Вообще этих согласий много, приходилось слышать и читать о многих, но помнить о них всех затруднительно. Поселение это было основано Иеремией Федоровичем и его семьей лет десять назад, когда сам старик был еще крепок и легок на ногу. Постепенно еще несколько семей присоединилось к ним, а затем, уже вот в последние годы, слава об удивительной заимке разнеслась по ближним и дальним весям. И народ пошел. Но не всем суждено выдержать здешний уклад жизни. Просыпаются тут рано, во всех работах помощники конь, собственные руки да смекалка. Многие даже хлеб сами выращивают: пашут, сеют, жнут и обмолачивают сами. Тут мне хочется, я думаю уважаемый читатель поймет, сделать небольшое отступление и привести здесь стихи одного моего хорошего друга, сибирского поэта Александра Ибрагимова, в свое время жившего среди кержаков и не понаслышке их знающего. Это стихотворение было им написано в деревне Мульта, где он прожил несколько лет.
Таким образом, хозяйство здесь все справно держат: у многих пасеки имеются, иные с ружьишком промышляют, орешничают, прочие таежные дары добывают. Но это все, как говорится, кесарево, а Богу богово здесь по-особому отдают.
Как было уже сказано, сибирские кержаки не признают ни церкви, ни священства, ни таинств. Кроме таинства крещения. По их учению, каждый человек может правильно креститься сам, для этого достаточно пойти на реку, одеть на себя свинцовый (со старинного образца отлитый) крест и трижды окунуться в воду, поочередно произнося: Во имя Отца! (Бултых!) И Сына! (Бултых!) И Святаго Духа! (Бултых!) Аминь! И ты вылезешь из воды крещеным в кержацкую веру. Молитвы утренние и вечерние староверы вычитывают так же Молитвослов, Псалтирь и Евангелие почти такие же как и у всех других православных. Вместо церковной службы, по воскресеньям и праздникам, собираются в чьей ни будь избе и старинным распевом поют псалмы. Лучшие чтецы называются начетчиками.
Далее следует сказать об иерархии, существующей в среде кержаков, а она, безусловно, существует и проявляется в таком явлении, как наставничество. Наставником может стать любой, не зависимо от возраста, лишь бы он, как здесь принято выражаться был крепок в старой вере. Наставник блюдет жизнь своего подопечного и если человек обмирщается купит что ни будь в магазине, прочитает мирскую книгу или газету, нарушит пост, то наставник накладывает епитимью определенное количество поклонов на молитве. Естественно диапазон грехов, равно как и степень искупления определенного греха у разных наставников различаются. К примеру, на бытовом уровне, плотский грех у кержаков не распространен, но с точки зрения старой веры не считается серьезным и называется птичьим грехом. Сталкивался я позже и с некоторыми другими курьезами, существующими в повседневной кержацкой жизни.
В общем, в тот вечер допоздна засиделись мы с Иеремией Федоровичем возле теплой печки, обмениваясь рассказами и впечатлениями каждый о своей жизни.
С утра я в полной мере включился в трудовой ритм семьи Зайцевых с самим хозяином починили прясла изгородь, огораживающую покос; сходили на пасеку, где нужно было затащить пустые улья в омшаник; а после обеда принялись копать картошку вместе с Татьяной Лаврентьевной и Ниной. Тут еще подошел помогать Федор, их старший сын, об этом человеке следует сказать особо. Жил он рядом, в небольшой избе на общей усадьбе Зайцевых, по хозяйству помогал, столовался у отца, а в остальном вел замкнутый образ жизни. И было отчего Федор слыл среди особо набожных односельчан главным еретиком и грешником, а все из-за бесовской выдумки. У него перед избой стоял армейский движок (электричества то в округе и в помине не было), а в избе соответственно телевизор. Я не знаю, какова была судьба Федора до жизни на заимке, в этом я исключительным любопытством не отличаюсь, но можно предположить, что сын Иеремии Федоровича, уже далеко немолодой человек, получил определенное техническое образование и имел поприще на работах, требующих немалой, вполне определенной квалификации. Вот такой случай имел место здесь быть, и пусть читатель сам определит, являлось ли это (в контексте данного рассказа естественно) казусом, закономерностью или случайным исключением. Для сравнения добавлю, что несколько позже, после того, как были закончены работы на текущий день и мы с Иеремией Федоровичем сидели на завалинке, беседуя на темы библейских сюжетов, я вдруг понял (мы как раз коснулись истории Ионы пророка), что старик не представляет себе, кто такой кит.
Тем не менее, на следующий день случилось воскресенье, и я был приглашен в дом Ивана Лукича, самого старого жителя заимки. В пустой, чистой горнице, на лавках вдоль стен, уже собрался народ, в основном люди в годах, но много было и детей, они гурьбой стояли в сторонке и с интересом приглядывались ко мне. Я отвлекся на старые, почти черные иконы в красном углу, как вдруг неожиданно сам Иван Лукич, совсем уже слепой старик, зачал петь, постепенно к нему присоединились и остальные. Это было своеобразное, никогда ранее мной не слышанное пение, я слабый знаток музыкальных азов, поэтому не смогу объективно дать ему оценку, но впечатление оно безусловно производило. Пение иногда прерывалось тоже необычным, монотонным чтением молитв. Читала Матрена Ивановна, дочь хозяина дома, считающаяся лучшей начетчицей не только в деревне, но и в округе. Когда время приблизилось к обеду, внезапно привычный ход времени этого дня был нарушен сообщением о смерти одной старушки, дом быстро опустел. Матрена Ивановна поспешила в дом усопшей, читать Псалтирь, кто-то отправился туда же помогать в разных прочих надобностях, а один мужчина пошел делать домовину гроб из цельного бревна. Здесь я позволю себе сделать еще одно отступление и, применительно к моменту повествования, привести еще одно стихотворение Саши Ибрагимова:
В связи со всем случившимся, мне не оставалось ничего другого, как вернуться в дом Иеремии Федоровича. Темой наших бесед до вечера, что вполне естественно, являлась тема смерти, к которой кержаки, как и по сути все крепкие в вере люди, относятся спокойно и трезво лишь бы поменьше обмирщаться, а там Господь выведет. Зашел еще тут в гости зять Зайцевых, Леонтий, муж самой старшей их дочери, он о чем-то поговорил с Татьяной Лаврентьевной и затем подсел к нам, послушать нашу беседу. Мы как раз коснулись вопроса строгого соблюдения религиозных правил и канонов, на что крепкий мужик Леонтий, добродушно улыбаясь и щуря умные глаза, рассказал такую притчу: Некогда один соловецкий игумен плыл по морю с братией в дальний скит. Как вдруг видят они: с одного острова в небо столб света поднимается. Подплыли к острову, что же видят сидят на берегу трое мужиков- поморов, молятся, и столб света от них вверх поднимается. А молитва у них такая Господи, трое нас, да помилуй нас! Подивились игумен с братией на такое дело, но игумен все же говорит им, мол неправильно молитесь, и давай научать их правильным молитвам. Отплыли монахи от острова, глядь, а столба-то светового и след простыл.
На следующий день, утром, пришел мне срок покидать Заячью заимку, так я решил сам, хотя мне многие предлагали остаться и спасаться с ними вместе и даже реальные перспективы сулили. Но обманывать себя и других смысла нет не готов я был к такой жизни. Поэтому, едва рассвело, ваш покорный слуга собрал свой нехитрый походный скарб и, попрощавшись с гостеприимной семьей, отправился по указанной дороге вверх, на Сорочью гривку, Иеремия Федорович проводил меня до прясел. Там мы сердечно распрощались, и он пожелал мне счастливого пути, после чего мои крепкие молодые ноги зашагали к новым приключениям и встречам. Уже на самой гривке я обернулся и долго смотрел на замершую фигуру белобородого старика, избы, тающие в утренней дымке, и бескрайние волны таежных сопок, перезвоны ботал деревенского стада добавляли в общую картину восприятия ощущение какой то нереальности. Уж не приснилось ли мне это все? Старик еще раз махнул мне рукой. Вскоре заповедная заимка скрылась за поворотом тропы.
А поздним вечером этого же дня я уже находился на людном и шумном вокзале Новокузнецка (В дороге мне удивительно повезло километрах в десяти от заимки попался лесовоз, который подвез меня до станции, прямо к вечернему таштагольскому поезду. Не иначе как их молитвами). Дымили и свистели цеха металлургических комбинатов, по освещенным улицам двигались потоки машин. И верилось, и не верилось, что совсем недавно я был в краю вековечных лесов и неторопливых упрямых людей, живущих в своём мире и неведающих, что это за чудо-юдо рыба кит. Сказка, да и только.
В качестве репродукции использован рисунок автора