Авторитет купцов-староверов был настолько велик, что для совершения сделки им не требовалось подтверждения кредитоспособности, договоров, расписок, достаточно было честного слова, скрепленного крестным знамением.

Вот купец Прохоров... Купец по рождению, но в душе выше всякого вельможи... Прими дань от меня, почтеннейший человек Прохоров, ты помирил меня с любезным моим Отечеством... ты краса русского народа, друг человечества. Продолжай благодеяния свои.

А. Ф. Бестужев-Рюмин

В конце позапрошлого века Россия чуть было не стала Европой. Причем благодаря самой вроде бы консервативной и традиционалистской категории населения - купцам. Но факт остается фактом: на средства Морозовых, Солдатенковых, Хлудовых, Рябушинских строились медицинские клиники, аэродинамический и психологический институты, организовывались географические экспедиции, создавались театры.

А что мы вообще знаем о купцах? "Пара чая" за две копейки, смазные сапоги, амбарные книги, скупость в быту и невиданная щедрость, колокола и самовары, цыгане, благотворительность, сундук-подголовник, чинность и разгул, религиозность и склонность к мошенничеству. Русский купец затерялся где-то между обличительными карикатурами Островского и почти иконописными ликами Мельникова-Печерского...

Вообще, купеческое сословие следует рассматривать как сложное архитектурное сооружение со множеством переходов, пристроек, лесенок и тайных комнат. Дворянство, если следовать этой архитектурной метафоре, было гораздо менее интересным сословием.

В русской литературе купеческую многозначность и противоречивость отражает сюжет, мигрирующий из одного произведения в другое. Его можно найти у Лескова, у Мамина-Сибиряка и даже (неожиданно) в стихах Блока. Речь в этом сюжете идет о том, что богатые купцы или, во второй половине ХIХ века, крупные промышленники и заводчики не знают удержу и не ведают предела своим причудам, иногда жестоким, и как после кутежей они так же чрезмерно предаются молитвам, ритуалам очищения. О том, как в одном и том же доме в некоторых комнатах идут ужасные оргии, а одновременно в молельне совершается служба.

Скорее всего, этот купеческий дом с оргиями и молитвами надо воспринимать как метафору, раскрывающую жизнь внутри купеческого сословия. Как и в любом этносе, в верхних этажах этого дома обитали свои святые, а в нижних - циничные хищники.

Представитель известного предпринимательского рода В. П. Рябушинский в статьях "Русский хозяин" и "Купечество московское", написанных им в эмиграции, выделил пять типов русского купца:

"Хозяева в душе, работящие, бережливые, деловитые. Они - организаторы труда, созидатели ценностей, накопители мировых богатств".

"Святые, бескорыстные, неприхотливые, невзыскательные. Для них житейские блага не имеют никакого значения".

"Завистники, люди озлобленные и бесплодные".

"Бесхозяйственные люди, безалаберные, лишенные делового чутья и понимания, бездарные, расточительные, бестолковые, ленивые. Сюда же можно отнести фантазеров, далеких от жизни теоретиков и наивных мечтателей".

"Пассивное большинство".

Рябушинский уточняет, что в чистом виде указанные типы редки, чаще встречаются смешанные. Скажем, сочетание "святого" и "хозяина" дало России первых настоятелей северных русских монастырей. А комбинация "хозяин" и "наивный мечтатель" - это Савва Тимофеевич Морозов, богатейший домовладелец, жесткий делец, щедрый меценат МХАТа и жертвователь огромных сумм на революционное движение в России (финансировал большевистскую газету "Искра", политический "Красный крест", а также устраивал побеги революционных деятелей).

Вроде бы все просто. Но если присмотреться, конструкция оказывается не только многоэтажной, но еще и многоярусной. Внутри этноса обнаруживается еще один, в котором обосновалась особая каста предпринимателей, ничуть не менее благородная и порядочная, чем с тоской ныне поминаемые дворяне.

Что сразу бросается в глаза, практически все они, обитатели этой половины, основатели и наследники известных купеческих фамилий, а позже крупные торговцы и промышленники - Морозовы, Рябушинские, Прохоровы, Носовы - были старообрядцами (они же - раскольники и староверы).

Сейчас уже никому не приходит в голову отрицать исключительную роль старообрядцев в торговле хлебом, лесом, солью, в модернизации первой и наиболее мощной частнокапиталистической отрасли хозяйства - текстильной промышленности. К началу ХХ века в реальном секторе экономики Российской империи активно действовали два мощных лобби: иностранцы и купцы-старообрядцы.

Старообрядческие общины, появившиеся в XVII веке после раскола Русской православной церкви, сыграли почти такую же роль в формировании российского капитализма, как протестанты на Западе. Историки любят сравнивать протестантов и раскольников, подчеркивая схожесть их конфессионально-этической системы, - аскетизм, трудолюбие, бережливость, честность, основательность. Но сходство с протестантской этикой только на первый взгляд кажется бесспорным. В отличие от протестантов, которые рассматривали благосостояние как добродетель, для купцов-старообрядцев зарабатывание денег не было самоцелью. Бурышкин, московский купец и общественный деятель начала XX века, пишет в своих воспоминаниях: "Про богатство говорили, что Бог дал его в пользование и потребует по нему отчета". Предприниматель воспринимал себя "как Божьего доверенного по управлению собственностью".

В биографиях известных купцов не раз упоминается, что не власть, слава и деньги двигали предпринимателями, не они были целью жизни, а дело. Дело, которое становилось своеобразным служением. К работе, труду староверы относились так же серьезно и ревностно, как к исполнению религиозных обрядов. Что и придавало их жизни регламентированность, упорядоченность, почти не свойственную остальной части населения. А если к этому прибавить еще жесткие ограничения, отказ от роскоши, почти аскетический быт, то становится понятно, почему предприниматели-старообрядцы так быстро богатели и легко обходили конкурентов. "Все для дела - ничего для себя" - такова была позиция основателя династии Рябушинских.

Именно купцы-старообрядцы задавали тон в предпринимательской среде. Авторитет староверов был настолько велик, что для совершения сделки им не требовалось подтверждения кредитоспособности, договоров, расписок, достаточно было честного слова, скрепленного крестным знамением. Тимофей Саввич Морозов, отправляясь в деловые поездки, никогда не брал с собой крупные суммы денег, он пользовался своим авторитетом как своеобразной формой кредита. Любой мог дать ему в долг, зная твердо, что после возвращения в Москву он отдаст все сполна и его не придется "стирать в порошок". Кстати, это выражение имеет прямое отношение к купеческому делопроизводству. Дело в том, что имена должников и суммы долга купцы обычно записывали мелом на притолоке, а если по истечении оговоренного срока должник не объявлялся, долг прощали ("яко же и мы оставляем должникам нашим"), а надпись "стирали в порошок". Это наносило сокрушительный удар по репутации, поэтому быть "стертым" боялись.

Между прочим, до сих пор существует мнение, что сделки под честное слово были распространены только внутри старообрядческих общин, что единоверцев обманывать запрещалось, а "чужих" не возбранялось. Это представление, противоречащее главному принципу деловой этики староверов "неправедное богатство - зло", возникло, скорее всего, вне предпринимательской среды. Обособленность и сплоченность старообрядцев вызывали почти суеверный ужас у большинства населения, не привыкшего к такому абсолютно не по-российски серьезному отношению к своей жизни, к делу и своему окружению.

Думается, староверов ненавидела не только власть, но и те, кому внедрение высокой деловой культуры было невыгодно, поскольку создавало жесткую конкурентную среду. Что могли противопоставить тит титычи, у которых главным принципом торговли считалось умение сбыть залежалый товар, староверческому стремлению к качеству ("не понравится, принесешь обратно, я возьму"). Только то, что они "свои", православные, а те - вроде как "чужие". Но клиента, понятно, мало интересовали религиозные убеждения предпринимателя, он видел результат и шел туда, где его не обманут, не попытаются всучить какую-нибудь дрянь.

Как же так получилось, что посреди вечной российской расхлябанности, бесхозяйственности вдруг возникает совершенно особая каста предпринимателей, уникальное сочетание глубокой веры и зажиточного быта? Не пьянствуют, не играют, не развратничают, не мошенничают, честно делают свое дело и при этом наживают колоссальные состояния на глазах у тех, кто оправдывает свою нечистоплотность тем, что в России не воровать невозможно.

Обычно исследователями этого феномена приводятся две причины - либо он объясняется через устойчивое этическое своеобразие (по Максу Веберу), то есть внутренние мировоззренческие установки, либо через "эффект гонимой группы" (по У. Петти), обусловленный внешними социальными условиями или положением "меньшинства" в обществе.

С момента разрыва с церковью, который произошел сразу после богослужебной реформы патриарха Никона, старообрядцы оказались в положении "гонимой группы", преследуемой властями вплоть до 1905 года, когда вышел манифест Николая II "Об укреплении начал веротерпимости". Видимо, ощущение избранности, особой миссии (сохранение истинной веры и традиций), сравнимое только с богоизбранностью иудеев, давало силы и помогало достойно существовать в довольно враждебной среде.

В русской православной традиции в то время не было богословски обоснованной предпринимательской этики. Сложилось достаточно устойчивое мнение о том, что церковная жизнь должна ограничиваться сферой духовного спасения, а все остальное - "мирская суета", недостойная внимания. Предпринимательство считалось своего рода "зоной риска" - погоня за прибылью, страстная погруженность в дела легко приводят к забвению подлинных духовных добродетелей. Даже русские пословицы предупреждали, что богатство всегда таит опасность погибели: "Пусти душу в ад - будешь богат", "Копил, копил да черта купил".

Самые религиозные православные купцы отмаливали каждый свой "выход в рынок", жертвовали огромные суммы ("на церковь"), искупая свое чувство вины за то, что приходится заниматься "грязным делом".

Историк Голубинский писал по этому поводу: "Наши купцы, столько усердные во внешней молитве, столько приверженные к храмам и теплящие в своих лавках неугасимые лампадки, до такой степени мало наблюдают честности в торговле, что можно подумать, будто они теплят лампадки затем, чтобы Бог помогал им обманывать людей".

Для предпринимателей-старообрядцев торговля перестала быть "грязным делом". Мировоззрение староверов осталось православным, однако поменялись акценты. В понимании хозяйственных вопросов они чаще апеллировали к Ветхому Завету. Предпринимательская активность воспринималась ими (и в этом староверы очень близки к протестантам) как сфера непосредственного служения Богу и самореализации личности. Лишь неправедное богатство - зло, но благословен тот, кто наживает богатство и кормит других. Торговля, если не брать лишнего, узаконена, "честные гири угодны Богу".

Старообрядцы не только в этом отношении были новаторами и реформаторами. Хотя стержнем их умонастроения и поведения всегда оставались консервативные ценности, они вынуждены были адаптировать эти свои ценности "в миру". Благодаря староверам удалось сохранить для будущих поколений коллекции древних икон, книг, многие древнерусские литературные жанры (патерик, мартиролог, духовные стихи), византийскую традицию пения по крюкам. Но экономические и технологические инновации - тоже во многом их заслуга. Староверы, особенно поколение конца XIX века, отнюдь не чурались научных и технических достижений. Например, в имении Рябушинских появилась первая в округе небольшая гидроэлектростанция (которая вплоть до тридцатых годов обеспечивала электроэнергией окрестные села), они же были владельцами первого в Москве автомобиля. В 1905 году Дмитрий Павлович Рябушинский, выпускник Московского университета, основал в имении научную аэродинамическую лабораторию (с крупнейшей в Европе аэродинамической трубой). Вскоре после революции в Москве был организован ЦАГИ и все оборудование вывезли туда. На базе другой лаборатории Рябушинского, гидродинамической, в 1930-е годы был открыт филиал института ВОДГЕО в Кучино.

Иногда новейшие технологии заимствовались в Западной Европе, однако многие промышленники по мере развития собственного дела инициировали собственные научные исследования. При Трехгорной мануфактуре Прохорова были созданы лаборатории, оснащенные современным оборудованием, где трудились ученые Московского университета, и здесь были сделаны важные открытия, например в области красителей.

Прохоровы одними из первых перешли к использованию торфа, угля и нефтяных остатков, они финансировали конкурсы на лучший способ очистки сточных вод. Сброса промышленных отходов в реку не допускалось, с самого начала существования мануфактуры на ее территории на достаточном удалении от берега имелись глубокие отстойники, содержимое которых раз в неделю вывозилось далеко за город.

В отличие от многих сект, которые отгораживались от "мира" с его суетностью, соблазнами, тем более от торговли (боже упаси!), староверчество стремилось этот "мир" преобразить. Старообрядцы не просто желали личного спасения, они стремились к устроению и здесь, на Земле, всей жизни по-божьи, с благами земными, с "благоденственным и мирным житием". Поэтому усилиями купцов-староверов преображалась и социальная среда вокруг них.

В тех местах, где существовали старообрядческие общины, практически все население было грамотным. Зажиточность местных крестьян сочеталась с не менее высоким культурным уровнем. Почти во всех этих поселениях создавались "самородные" старообрядческие школы.

Староверы заботились не только о культурном уровне местных жителей, но и об их благосостоянии. Об этом пишет Мельников-Печерский: "Одни крестьяне окрестных деревень делались на фабриках приказчиками, конторщиками и т. п., другие стали работать в своих домах по заказам фабрикантов. Ткацкие станки появились чуть не в каждом доме, и прежние бедняки-хлебопашцы и лесники превратились в зажиточных промышленников. Богачи их поддерживали, давали средства наживаться, богатеть и самим делаться фабрикантами и миллионерами. Но фабриканты-старообрядцы лишь тем из крестьян давали заработки, лишь тем помогали, которые стояли с ними под одним знаменем"

Мельников-Печерский подчеркивает, что староверы помогали только "своим". И здесь он не вполне объективен, поскольку судит о староверах довольно предвзято. Хотя они действительно очень серьезно подходили к подбору кадров на своих предприятиях и гораздо охотнее брали на работу братьев по вере, но главным критерием было не единоверие, а порядочность и хорошая репутация работника. Многие сами занимались воспитанием своих кадров. И это прекрасно видно на примере Трехгорной мануфактуры Прохорова.

Одним из важнейших факторов, определявших успех прохоровских предприятий, была многолетняя целенаправленная работа по обучению специалистов. При мануфактуре существовала частная школа ремесленных учеников, которая затем превратилась в мануфактурно-техническое училище, выпустившее сотни высококвалифицированных рабочих и мастеров. Это была первая школа такого рода, которая стала основой ремесленного обучения в России.

Руководство Трехгорной мануфактуры заботило не только повышение эффективности производства, но также в очень большой степени сохранение и возрождение здорового уклада жизни. На фабрике действовали жесткие правила, предписывающие трезвое и благонравное поведение, запрещающие прогулы и сквернословие, особенно в присутствии малолетних учеников. Невыполнение этих предписаний неизбежно влекло за собой увольнение. Поскольку такие "жестокие" требования лишали рабочих возможности вести привычный разгульный образ жизни, не все были довольны "эксплуататорами" Прохоровыми, несмотря на то, что работники Трехгорки жили по тем временам вполне достойно, имея хорошие бытовые условия, полный "социальный пакет", приличное жалованье, пенсию по старости. Хорошему работнику давали возможность проявить себя, получившему увечье оказывалась помощь. На фабрике сначала был собственный фельдшер, а затем и врач, приходящий два раза в неделю. Чуть позже открылась амбулатория. С 1887 года на мануфактуре работала своя электростанция, снабжавшая светом весь микрорайон, в том числе общежития.

В 1900 году на Всемирной выставке в Париже мануфактура получает высочайшие награды: Гран-при за промышленную деятельность, золотую медаль по санитарному делу и за заботы о быте рабочих, золотую медаль - школа ремесленных учеников, а лично Николай Иванович Прохоров (четвертое поколение династии) - орден Почетного легиона за промышленную и благотворительную деятельность.

А как же те "бесчеловечные условия труда", о которых с таким надрывом рассказывали марксисты? Самым "бесчеловечным" для российских пролетариев, видимо, была борьба с пьянством, поэтому даже на таких социально ориентированных предприятиях, как фабрика Прохорова, находилась своя "критическая масса", устраивавшая забастовки и посещавшая митинги (все лучше, чем работать). Но надо сказать, что рабочие Трехгорки не очень активно боролись с "эксплуататорами", чем вызывали недовольство революционно настроенных "товарищей", за лояльность к руководству и нежелание тратить рабочее время на митинги их называли "черносотенцами". Со стороны правых также поступали упреки. Они обвиняли тогдашних владельцев фабрики в чрезмерном "либеральничанье", утверждая, что своим безоговорочным исполнением всех требований администрация развращает рабочих, которые убеждаются, что можно добиться своего "разбойничьими наскоками".

Очень показателен эпизод, случившийся зимой 1904 года. Когда бакинское и петербургское рабочее движение инициировало целый ряд забастовок, в них включились и фабрики товарищества прохоровской Трехгорной мануфактуры. Были предъявлены требования экономического характера, выработанные бакинскими и петербургскими "товарищами", - требовали учреждения школы, яслей и так далее. По отношению к прохоровской мануфактуре это было настолько нелепо, что вызвало смех у большинства рабочих, поскольку все это существовало у них уже в течение ста лет.

Тем не менее, прохоровская мануфактура стала центром вооруженного восстания на Пресне. Правда, как теперь выяснилось, это произошло вовсе не по инициативе рабочих фабрики, а исключительно благодаря удобному стратегическому положению в центре Москвы.

Представитель первого поколения Прохоровых, Василий Иванович, во время войны 1812 года остался в Москве, охраняя свои производственные помещения и запасы продовольствия от разграбления. Его мужество и смелость вызвали чувство уважения даже у французского полковника, командовавшего частью, занявшей Пресню. Праправнук Николай Иванович Прохоров во время вооруженного восстания и осады в 1906 году оставался на фабрике и днем, и ночью. Тронуть его никто из оккупантов не посмел. В самый разгар восстания Прохоров поехал к городскому голове, чтобы передать письмо от рабочих с просьбой прислать войска и освободить их от дружинников.

Поведение Прохоровых было естественным для старообрядческой среды. Хотя в начале XX века купцы-староверы, утонченные, по-европейски образованные меценаты, мало напоминали своих предков, носивших окладистые бороды, главное оставалось неизменным и столетие спустя - все та же этика "русского хозяина" и религиозность.

Все слегка читающие люди слышали, что экономический скачок России конца XIX– начала XX веков связан с фамилиями Рябушинских, Рахмановых, Кузнецовых, Морозовых.

В несколько раз меньше тех, кто знает, что это все – семейства староверов. И уж совсем мало кто готов осознать, что староверы – не ультраконсерваторы, которые отрицают прогресс ради пути к царствию небесному. Старовер, профессор истории, заместитель директора Московского духовного училища Русской православной старообрядческой церкви Алексей Муравьев определил основные преимущества модели управления староверов.

Трудолюбие и эффективность

Есть точка зрения экономистов о том, что трудолюбие как идея староверов в итоге становится тормозом экономической модели, потому что сохраняются трудоемкие производства. На самом деле староверы прекрасно осознавали и осознают правила эффективного производства и всегда умели обсчитывать эту эффективность. Идея трудолюбия немного преувеличивается, когда на старовероы смотрят со стороны, потому что их производства, как раньше, так и сейчас подлежат абсолютно тем же законам экономической целесообразности. Разница состоит только в том, что старообрядческое сознание по сравнению со средней температурой по больнице – более модернизировано. Конечно, есть идея, что христианин должен рассматривать труд как благо. С одной стороны в христианском мировоззрении труд – это проклятье, с другой стороны – труд – это долг человека, который он должен выполнять всегда и максимально добросовестно. Поэтому староверы, подобно фундаменталистам любым, допустим, старым протестантским в Америке или в Европе, конечно, отличались трудолюбием, бережливостью и бытовой умеренностью. И это было важным преимуществом до индустриальной революции.

Модернизация на базе старой веры

В конце XIX– начале XX века старообрядческие капиталы послужили основой для крупных бизнес – проектов, в которых уже было совсем мало старообрядчества. Вышедшая недавно книга Елены Юхименко «Рахмановы» о знаменитом роде купцов – староверов показывает, что в общем старообрядческие роды – Рябушинские, Рахмановы, Кузнецовы представляли собой на конец XIX– начало XX века достаточно передовую бизнес-элиту, у которой одна из главных черт модернизационного скачка этого времени реализовалась в полной мере: они четко отделяли ту жизнь, которая проходит в стенах церкви от всей остальной. В этом смысле модернизационный переворот заключался в том, что эти сферы разделяются.

Поэтому для старообрядца современные реставрационные попытки государственного православия выглядят смешно и архаично. Попытки церкви регулировать состояние всего на свете, освящать ракеты, кропить что-то такое на космодроме, туалеты освещать и так далее, выступать в нынешнем секулярном обществе чуть ли не советником Президента – это для нас чистая архаика. У нас модернизация прошла 150 лет назад, поэтому старообрядец делает бизнес по всем европейским стандартам, и если в Европе доказали, что эффективнее делать вот так, то он будет делать. Именно поэтому промышленник Алексей Викулович Морозов ехал в Германию и покупал крупповские станки самого последнего поколения и вкладывался именно в передовое производство.

Промышленники – старообрядцы, не собирались сделать все как можно более посконным и лубяным. То, что старообрядцы – сторонники всего посконного, лубяного и архаичного – это автопроекция. Ностальгический новообрядец, мечтающий о какой-то особой великой России – он мечтает куда-то вернуться и не знает куда, – и создает отрицательную проекцию, в которой старообрядец – это человек, который живет в тайге, в лесу, натуральным хозяйством. На самом деле старообрядец – это русский европеец, а понимание этого было повреждено революцией, когда все смешалось и стало непонятно, где муравьи, где пчелы. Поэтому, если говорить о старообрядческом производстве, нужно иметь ввиду, что добросовестный труд – это важно, но он имеет смысл только в контексте всех других экономических приоритетов.

Социальная дифференциация

Старообрядцы в силу обособленности хорошо научились выстраивать полезные барьеры. У них хорошо отрефлексирована сама идея барьера, так как барьер – это не обязательно плохо, это во многих случаях вполне хорошо, он позволяет сохранять необходимую для комфортного взаимодействия дистанцию. Архаичная модель, которую мы видим местами на Кавказе до сих пор: или ты со мной работаешь, или ты предатель. Старообрядцы же исходили из того, что «я не лезу к вам, вы не лезете ко мне, и это позволяет мне конкурировать». Не задавить кого-то, как митрополит Филарет Дроздов в XIX веке. Ему не понравились старообрядцы, он позвал полицию: давите, отнимайте, потому что они не правильно живут. А старообрядцы исходили из другого: есть никониане, мы к ним не лезем, у них своя жизнь, но мы хотим, чтобы и они нас оставили в покое и дали нам развиваться самим. Это и есть модернизационный сценарий.

Преимущества общины

Общинная организация – это чистая архаика. Община строится на коллективной ответственности, как в положительном смысле, так и отрицательном: и заслуги общие, и наказывают весь взвод. Но зато такую общину труднее давить, потому что ты давишь не на одного человека, и за счет существующих горизонтальных связей она не поддается. И вот за счет очень сильной горизонтальной организации в ущерб вертикали старообрядческий уклад был жизнеспособным. Старообрядцы – это люди горизонтали, а не вертикали. В вертикали все просто: ты начальник, я дурак, а горизонталь означает, что, конечно, есть начальники, но мы еще посмотрим, что это за люди, может быть, они нам не подходят, а если их даже нельзя сменить, то можно построить такую горизонтальную организацию, при которой они будут мало на нас влиять.

Поэтому старообрядцы всегда выбирали своих попов, выбирали своих епископов, и если епископ делал что-то не то, они не говорили: «Ой, ну, наверное, владыко прав, а нам за послушание нужно вот так себя вести», они говорили: «Нет, это не то, причем не бытовое, а серьезное «не то», и нам этого епископа надо убрать или отправить на покой, или переизбрать». Это совершенно другой тип религиозной организации, более продвинутый по сравнению с архаической грубой вертикалью. Кроме того, исторически старообрядцы всегда старались разделить: вот это из архаики мы берем, например, круговую поруку, а вот общую ответственность, когда все отвечают за все и никто конкретно ни за что, не берем. В этом смысле старообрядцы способны к социальному делению. Старообрядцы в России создавали параллельно общество более высокого уровня организации, и за счет этого оно держалось.

Заграничные староверы

Там, где уклад жизни общества в целом сохраняется сельский, например, в Орегоне, сохраняются традиционные общины, но таких мест все меньше. Старообрядческие общества за границей в целом пошли по тренду новообрядческих – превратились в диаспоры. А успешная диаспора в ассимиляционной модели это такая диаспора, которая полностью ассимилировалась, но сохранила при этом какую-то свою самостоятельность. Чем лучше диаспора поддается ассимиляции, тем лучше. Я видел разные диаспоры за границей в разных местах, и в целом, модель, не построенная на ассимиляции – для большинства оказывается самой долгосрочной, потому что долгота жизни диаспоры, которая основана на ассимиляции – два поколения.

Так устроено большинство православных общин за границей. То есть, первое поколение сохраняет социальную организацию вокруг церкви, какие-то мировоззренческие понятия, взятые из прошлого и религиозность, во втором поколении исчезают мировоззренческие понятия, взятые из прошлого, частично остается религиозность и остается организация вокруг церкви, третье поколение строит свою социальную организацию вне церковных стен, взятые из прошлого ценности отпадают и остается только религиозность, но они уже задаются вопросом: почему мы должны быть православными, если кругом католики? Это стандартный путь диаспор. И чтобы поддерживать преемственность и традицию приходится очень много тратить сил на поддержание общинной жизни. Но все равно процесс неизбежный. Там, где уже четвертое поколение после эмиграции, когда община встроена в город, русский язык вообще не понимают, а главное – у них нет стимула, они не понимают, зачем. Конечно, проще сохранять общинную традицию в сельской местности – это вот те старообрядцы в рубахах, про которых снимают документальные фильмы.

Урбанизация старообрядчества

Сейчас главный тренд старообрядчества в том, что оно фактически перестало быть сельским и крестьянским. Старообрядчество – часть городской культуры, как в России, так и в других странах. Первоначально старообрядцы селились в местах, которые им выделяли, жили компактно и обособленно, но эти деревни уже перестали быть старообрядческими, и поэтому идея – церковь, вокруг нее дома – в основном пропала. Сейчас старообрядцы едут в ту церковь из городов за много километров. И это урбанизация старообрядчества – это важный момент, потому что старообрядчество органически завязано на тот тип культуры городской с высокой степенью рефлексии. Конечно, в городе связи общинные сохраняются. Они могут быть конкурентным, логистическим преимуществом. Ты понимаешь, что твой брат скорее купит у тебя, чем у кого-то другого, просто потому что степень доверия больше. У старообрядцев всегда был принцип своих не обманывать.

Авторитет интеллектуалов

Главный авторитет для староверов – книги - писание и предание. А отсюда уже идут общественные авторитеты – попы, епископы, наставники как разумно сохраняемый остаток архаической иерархичности. Другое дело, что они контролируются обществом, что не дает вертикали стать абсолютной. У старообрядцев отсутствие этого абсолютного авторитета не дает развиться абсолютной вертикали. И есть еще иерархия начетническая. В советское время это слово стало ругательным, означающим бездумное следование написанному. А у старообрядцев начетчик – это человек, который много прочел, начитался, соответствует современному понятию «эрудит» или «знаток». Это опять же следует из того, что главные авторитеты - писание и предание, и если ты не знаешь писания и придания, как ты можешь рассуждать о других вещах и кого-то учить. Понятно, что в первую очередь этот авторитет был связан с религиозным учением, но у современных старообрядцев знание само по себе тоже высоко ценится.

На минувшей неделе завершился цикл лекций Homo religiosus, организованный Фондом Егора Гайдара, Российской экономической школой и фондом «Династия». В рамках лекции «Экономика и православие» Данила Расков, кандидат экономических наук, доцент кафедры экономической теории и кафедры проблем междисциплинарного синтеза в области социальных и гуманитарных наук Санкт-Петербургского государственного университета, рассказал о том, как формировались экономические отношения у староверов и почему они оказались настолько эффективны как предприниматели. Полный текст лекции можно прочитать на сайте Фонда Егора Гайдара, а мы приводим в сокращении ту его часть, которая непосредственно посвящена анализу экономической активности староверов в России.

Не знаю, насколько подробно нужно и нужно ли объяснять, кто такие старообрядцы. Изначально раскол, как вы знаете, возник в результате реформы 1654–1666 годов, там был длительный процесс, поскольку обрядовые различия породили достаточно серьезную борьбу, которая вылилась в одну из самых больших трагедий в истории нашей страны. Неслучайно Солженицыну приписывают слова, что не будь XVII века, не было бы 1917 года. Что мы тут видим: ну, допустим, двуперстие. Действительно, из-за продвижения Российской империи в сторону Малороссии, Украины, возникла необходимость привести обрядовую часть к единому канону. Появилась идея призвать греков и стабилизировать обряд. В истории, надо сказать, и тремя перстами крестились, и двумя. К XVII веку на самой территории Константинополя крестились тремя перстами, но потом уже историки выявили, что есть Студийский устав и есть Иерусалимский устав, они просто разные, и там разное крестное знамение. Но вот из-за этой небольшой, казалось бы, разницы все началось: как начертать – «Иисус» или «Исус», молиться на семи просфорах или на пяти, по солнцу крестный ход или против.

Старообрядцы поставили своей задачей сохранить в неизменности не только обрядовую сторону – это было связано со всем литургическим чином. Потом, конечно, что интересно, изначальный консерватизм вызывал к жизни серьезные новации. Например, радикальная новация беспоповцев: вообще отказаться от пяти таинств из семи, поскольку к этому привел отказ от священства. В этом смысле их как раз сравнивают, и отчасти справедливо, с протестантами: инструментальная схожесть тут будет налицо. Второй элемент картины мира, который можно выделить у старообрядцев, это идея «Москва – третий Рим» и в целом эсхатологизм. Он вообще присущ христианской мысли и не только христианской – и вавилонской, и египетской. Но когда это актуализируется – трудно понять, почему в какой-то период времени эсхатологические чувства приводят к самосожжению, а в какой-то момент – к тому, чтобы много трудиться. Это один из амбивалентных элементов, которые в разные периоды времени по-разному проявляются, и он присущ всей христианской культуре.

Ну и последнее, что я бы отметил в картине мира, это желание выработать такую практику, которая в большей степени соответствовала бы истинному, правильному житию. Потому что ведь где Антихрист – он может быть совсем рядом: может быть в телефонной трубке, может быть в аппарате; а может быть, от того, как я беру телефонную трубку, зависит то, есть он там или нет. Некоторые сегодня убеждены, что дома нельзя держать телефон. Тогда появились такие крючки: приходишь в дом, в священное пространство, и вешаешь мобильный телефон при входе. Телевизор тоже у старшего поколения табуирован, но если он находится в шкафу, то уже легче, иногда открывается – мультики показать, допустим. В действительности эти практики спасения имеют интересные аспекты и в хозяйственной жизни тоже.

Если говорить о хозяйственной этике и практике, то что мы видим? И миссионеры, и те, кто ездил по стране, например Аксаков, которого направили в Молдавию и Бессарабию, удивлялись, оставляли заметки, что старообрядческие села более зажиточные, там чище, больше лошадей, коров и так далее. И так практически повсеместно. Бережливость – да, праздность – нет, никто не должен быть праздным, общинное взаимодействие, помощь, доверие. Институты доверия могли трансформироваться и в область капитала. Когда община оказывается в ситуации гонений, эти вопросы быстро актуализируются, любые способы борьбы за выживание становятся важными и значимыми. Кстати, что произошло в старообрядчестве: сама духовная элита благословила изначально и торговлю, и предпринимательство. Более того, опыт Выговской поморской пустыни (это еще начало XVIII века, то есть один из самых первых опытов) показал, что киновиархи, то есть руководители такого светского монастыря (светского – потому что там не было священников, не было монахов по определению, поэтому правильно называть – общежитие или киновия), сами возглавили торговлю и в ней участвовали, брали вместе кредиты. Это в большой степени даже описано. Появлялись торговые правила: как вести торговлю, как вести учет. По некоторым наблюдениям, даже в советские годы старообрядцам в большей степени доверяли бухгалтерию. Этот вопрос требует отдельного исследования, но частично подтверждается.

При этом мы имеем определенный парадокс: парадокс консерватизма и инновационного потенциала. Он, конечно, не единственный – тут можно вспомнить, скажем, ортодоксальных иудеев, в последнее время по этому поводу появилось много исследований, в Америке – амиши, допустим. Примеры носят локальный характер, но они интересны.

Сколько в Москве было староверов-промышленников?

Насколько были успешны староверы в Москве, в частности в текстиле, что определяло успех, какова была динамика? Собственно, что сделано в историко-экономическом отношении. Есть два массива данных: один – промышленный, другой – конфессиональный, то есть связанный с принадлежностью к старообрядчеству. Их объединение и дает ответ на вопрос, насколько были успешны староверы. Конечно, тут возникает масса сомнений: если руководитель предприятия – старовер, можем ли мы считать, что это бизнес старообрядческий? Неоднозначно. Вопрос даже и в том, если он действует как старовер, но уже перешел в единоверие или в официальное православие, бизнес перестает относиться к старообрядческому или нет? Надо как-то отвечать. На первый вопрос я отвечаю положительно, на второй – отрицательно. Если руководитель фабрики – старовер, то да, я считаю, что это старообрядческое предприятие, хотя есть известного рода оговорки. К концу XIX века ситуация становится сложнее, появляются акционерные общества – более обезличенные формы управления бизнесом, которых не было еще в середине XIX века, или они были крайне не распространены. Но в текстиле все равно доминирует частный бизнес. Даже если делается акционерное общество, все равно известно, кто акционер: обычно это пять семей, пять династий или кто-то внешний, иностранцы или из официального православия – в конце XIX века это уже все меняется.

В 1850-е годы возник вопрос: а сколько у нас действительно раскольников? Начали смотреть, какие данные поставляют: каждый год – одно и то же с небольшой тенденцией к сокращению. Но если разобраться – кто поставляет? Архиереи. Но архиереи рапортуют: борьба идет успешно – их все меньше и меньше. Послали комиссию на места – но тут тоже никаких критериев нет. Доходило до абсурда. Например, был такой Синицын: он приехал в Ярославскую губернию и везде, где в домах находил медные иконы, считал, что это старообрядцы. Получилось, что старообрядцев в 18 раз больше, чем по данным архиереев, что тоже неправильно, потому что если у человека медная икона, то это может быть просто народное православие, не обязательно он старообрядец. Тогда ввели критерий: есть ли четки и как крестится. Но креститься человек тоже может двуперстно, а в церкви несколько раз трехперстно, пока кто-то из священников смотрит. То есть критерии были очень сложные.

В XIX веке мы действительно видим много биографий, когда жил человек, а потом раз – и вдруг внезапно становился богатым. Рябушинский – он же только ради женитьбы переходит в старую веру, основатель династии, потом – поднимается. Мы видим: очень много неофитов. Основатель Преображенского кладбища Илья Алексеевич Ковылин – тоже неофит, и таких биографий очень-очень много. Известны выходцы из Гуслицы – такого старинного места, где люди никогда не занимались сельским хозяйством, но где было очень много ремесел, – Гжель тоже входит туда. Поговаривали, что неплохо подделывали и купюры, если надо было, паспорта.

Козыри староверов

Какой у этой проблемы сравнительный контекст? С одной стороны, этика, с другой – эффект гонимой группы. Что интересует экономистов в подобных темах? Экономистов интересует однородность группы и различные характеристики этой однородности – понятно, что для торговли это имеет определенные преимущества. Возможность частного улаживания конфликтов: если правовая система не развита, а сама община, допустим, может учитывать вексели или проводить еще какие-то операции или вообще гарантировать права собственности, то есть осуществлять параллельный контроль. То же самое касается происхождения мафии в Италии, одна из теорий: ушла аристократия – лорды ушли, а кто хозяева земли? И вот появляются люди и говорят: мы знаем, как действовать. В условиях сильной правовой и судебной системы это сравнительное преимущество теряет значение – институты доверия, взаимность, большие дискуссии по механизмам репутации – как их вообще измерять и как они влияют на торговлю и промышленность? И, конечно, все это может быть запаковано в такие формулы, как human capital и social capital. Допустим, образование или грамотность: очевидно, что староверы были в целом более грамотными, чем в среднем крестьянство, входящее в официальное православие. Почему? Надо было самим вести службу, самим переписывать книги. Грамотность в этом смысле дорого стоила, не каждый мог себе позволить. Чтобы выучиться, требовалось время, усилия, и за это брали деньги. Допустим, корову надо было отдать тому, кто учил. Социальный капитал – это взаимосвязи, которые формируются уже в общинах: инструмент репутации, доверие и так далее. Это все можно по-разному, как я сказал, упаковать.

Откуда мы знаем цифры?

Теперь очень коротко о данных – и перейдем к результатам. В принципе, ревизии много дают в смысле понимания принадлежности к староверам в Москве. Девятая и десятая ревизии учитывали вероисповедание. По результатам девятой ревизии, 624 семьи зарегистрировались как прихожане либо беспоповской общины, либо поповской. Большинство – поповской общины, где-то 85% на этот период. Разница поповцы – беспоповцы колеблется от 70% до 90%. Это связано в том числе с тем, что беспоповцы меньше афишировали свою принадлежность, оставались в тени, потому что они были официально признаны более вредными, опасались расправ.

Очень интересную информацию дают синодики. Это уже мы точно знаем: раз молятся в храме Рогожской общины – значит, точно староверы. Были наблюдения МВД, очень интересный документ 1838 года фактически обо всех значительных купцах с описанием их деятельности. Что касается промышленности, тут удалось взять семь точек – это не так много, но и не так мало – и завладеть всеми данными по ведению дел. Для обработки были использованы сведения только за шесть лет, уровень отсечения – с 10 тысяч рублей, потому что не по всем годам одинаковый учет производился. С учетом еще надо разбираться, конечно, но в целом можно сказать, что достовернее информации все равно нет. Во текстильным фабрикам есть данные по обороту, количеству рабочих, по тому, чем занимал

Примерно вот так выглядят промышленные сведения: кто, где находится, сколько каких станов, рабочих, оборот, что выпускает – по годам.

Данная карта показывает, насколько важна была именно московская промышленность: мы видим, что с огромным превышением, в два раза, в 1870 году московская промышленность лидирует. Потом уже появляются фабрики во Владимирской области, в Рязанской, конечно, в Санкт-Петербурге, но это несколько позже. По 1832 году в результате вот этой обработки мы видим, что 18% текстильной промышленности принадлежит староверам. Дальше вопрос: много это или мало? В принципе, учитывая, что это досконально подтверждено, немало. В данном случае речь идет о 60, если брать по городу и уездам, и 76 предприятиях. Они, конечно, разные по размеру. О самой численности староверов точных данных нет, но оценки колеблются, начинаются с 4%. Самая оптимистичная цифра – 16% на один из годов. По этому можно судить, что происходит.

Это общие данные, они носят проциклический характер, и мы видим, что верхняя синяя граница – это общее число фирм, затем пунктирный розовый штрих – это как раз доля фирм староверов. Есть некоторая стабильность, а потом – спад. Стабильность – это порядка 20–25%, затем, в конце XIX века, идет снижение. Соответственно, количество фирм примерно сохраняется.

Если взять в целом данные по текстильной промышленности, мы видим (доля – это красная линия, зеленый пунктирный штрих – это рабочая сила), что в какие-то периоды наблюдается сравнительное преимущество в рабочей силе, то есть они способны привлекать значительно больше рабочих. И доля фирм в общем обороте тоже подчиняется такой единой цикличности. В данном случае это больше 20%, а после 1870 года происходит спад.

Более конкретно – по шерстяной промышленности. В первой колонке здесь просто доля предприятий, далее доля в обороте, доля в рабочей силе. В этой таблице интересно, что доля задействованной рабочей силы почти всегда превышает долю фирм, то есть там трудится относительно больше работников, при этом выпуск относительно выше, чем показатель рабочей силы, производительность труда выше. И вот эта дельта – разница медианного значения по совокупности староверов и нестароверов, староверы минус нестароверы. В этом смысле их средняя производительность труда одного работника выше. Понятно, что это «средняя температура по больнице», потому что есть какие-то очень крупные предприятия, а есть маленькие, но это все равно будет нам о многом говорить, тем более что мы тут берем не среднее, а медианы, и это дает более приближенные к действительному положению вещи. По хлопчатобумажной промышленности мы такого уже не имеем, и здесь как раз видно, что это в основном мелкие фирмы с небольшой производительностью, и доля будет как раз значительно выше, чем доля по обороту. Ну, не значительно – в зависимости от годов, иногда значительно, иногда совпадает. Но тут мы уже не видим общей динамики. Более того, хлопчатобумажная промышленность к концу XIX века частично уходит из Москвы и Московского уезда, поэтому видим такие данные. Во всяком случае, староверы тут уже не имеют веса: Морозовы уже работают в Тверской губернии или в других уездах, например в Боровском.

В принципе, что мы установили: что старообрядцы были представлены сверхпропорционально, у них повышенная склонность к предпринимательству, в шерстяной промышленности они нанимали в среднем больше рабочей силы и у предприятий отмечается высокая производительность. В целом до 1870 года наблюдаем очень стабильное участие в экономической жизни, затем – относительное падение.

Волны репрессий и циклы экономической активности

Как интерпретировать падение и насколько важны нам эмпирические данные в этом аспекте? Очень интересно проследить циклические волны репрессий. Некоторые историки так и пишут, что это имеет большое значение, потому что сначала – жесткие репрессии, почти удушение, а потом – ослабление. И вот моменты ослабления, либерализации, соответственно, формируют особую общину, появляются институты, и сам вот этот момент гонений приводит к тому, что этих сплоченных людей, наиболее сильных, естественный отбор оставляет. По этому поводу я шучу: давно гонений на староверов не было, поэтому они сейчас экономически не так заметны. Но это шутка, естественно. В принципе уже при Николае I ставили задачу решить проблему со староверами, но не смогли. Параллельно, например, все равно награждали медалями – одновременно были гонения и награждения, потому что кто будет решать проблемы? Мне попался документ: известно, что государь поедет туда-то и туда-то, а потом хватились, дорога разбита, потому что по ней прошли военные учения или что-то такое. Кто будет восстанавливать? Обратились к купцам-староверам. Они все восстановили и говорят: нам только одно – государственную грамоту дайте, что мы такие хорошие. Ну, дали. Или в Петрозаводске: приедет государь – а набережная не в порядке. Кто ее поправит? А за это медаль тоже. То есть история появления медали и здесь понятна. Различные были интерпретации, уже, наверное, не буду на этом останавливаться.

Более интересный вопрос – чем объяснить спад. На первых порах мы видим неразвитость рыночных институтов, и тогда роль староверов значительна. Вообще, когда личные отношения доминируют, христианская этика востребована; когда вырастают правовые институты, то роль ее в любом случае уменьшается, она маргинализируется.

Например, честное слово: понятно, что честность важна в торговле. Кстати, исследуя старообрядческое предпринимательство, я увидел, что там не все просто. Иногда братья родные друг другу дают деньги по расписке. Казалось бы: зачем по расписке – это же братья. А чтоб черт не затесался!То есть расписку дали – и можно спокойно жить.

Роль Москвы. Во второй половине XIX века мы видим развитие акционерных форм собственности, то есть безличных отношений, банковской сферы; растет число иностранцев. Если посмотреть на петербургскую купеческую гильдию, то процентов 40 там будет протестантов и иудеев, в некоторые периоды даже больше. Это уже другая картина в плане того, что сам характер бизнеса меняется. Изменилась роль государства: если в первой половине XIX века она не особо активна, то потом все яснее обозначается. Поэтому, конечно, староверы в этом смысле сознательно или несознательно дистанцируются. С одной стороны, само государство не то чтобы жаждет им помогать финансово, с другой стороны, они и сами отступают. Развиваются другие сферы: железнодорожное строительство, металлургия, добыча полезных ископаемых. Ну и вообще важна роль Петербурга – как писал Рябушинский, медлительные русские мужики, которые размеренно принимают решения, перекрестясь, умирают в атмосфере Петербурга. Тут уже другие личности приходят на смену.

Плюсы и минусы старообрядческой модели

Последний аспект, на котором остановлюсь, заключается в том, что сама хозяйственная этика имеет амбивалентный характер. Казалось бы, трудолюбие – это хорошо. Но до определенной степени. Все зависит от исторического момента, от способности подстраиваться, адаптироваться. Если на каком-то этапе это может способствовать высокой производительности, то на другом – консервирует трудоемкие производства. Мы вкалываем, трудимся и трудимся, вместо того чтобы заменить это машинным трудом.

Бережливость – с одной стороны, бережливость способствовала самофинансированию. С другой стороны, когда появилась возможность брать под низкий процент банковские кредиты, бережливость могла тормозить процессы, потому что сформировалась привычка жить на свои. Когда отсутствовал рынок капитала, это было очень важно.

Доверие, но доверие к кому – к избранным, к таким же староверам. Понятно, что тут может быть и беспроцентный кредит, и доступность рабочей силы, но оборотная сторона – слабое встраивание в безличный рыночный процесс и какое-то даже недоверие к нему. Что тоже тормозит развитие.

Наконец, общинность. С одной стороны, она обеспечивает тесные экономические связи, но они замкнуты на себе, сегрегированы. Есть известная социологическая работа – «Сила слабых связей»: вот силы слабых связей у староверов уже не наблюдается, потому что сильные связи доминируют. В этом смысле можно показать амбивалентность хозяйственной этики, которая может на разных этапах как способствовать, так и препятствовать развитию.

Начало гонений

В дни больших церковных праздников у стен Рогожского кладбища в Москве собирается ярмарка. На развалах продают ткани и мед, детские игрушки и деревянные резные украшения, овощи и соления. Можно встретить и удивительные вещи - старые богословские книги трехсотлетнего возраста. Чудом сохранившиеся раритеты. Откуда они?

Нашим современникам нет особого дела до того, кто торгует на ярмарке. Между тем, Рогожское кладбище - традиционный центр московских старообрядцев. Сегодня никто не преследует их за веру, да и никто особо не интересуется ею.

Старообрядческие общины потихоньку умирают, современные староверы занимают довольно скромное место как в духовной, так и в экономической жизни России, и ярмарка у кладбищенской стены - далекий отголосок мощного экономического движения, когда-то, без преувеличения, определявшего судьбы России.

Мало кто знает, но в начале XX века старообрядцам принадлежало около 40% экономического капитала всей Российской империи. Последователи старой веры фактически монополизировали целые отрасли экономики, например мануфактурное и льняное производство.

Что же это за старая вера, кто такие старообрядцы, и как случилось, что обособленная группа людей оказалась в условиях, породивших небывалый всплеск деловой активности?

Предпосылками величайшей русской трагедии стали интриги Ватикана и амбиции российских самодержцев. Лавры мировых властителей не дают покоя многим сильным мира сего, не давали и в прошлом. Подброшенная царю Алексею Михайловичу идея прославиться как защитнику и объединителю всего православного мира попала на благодатную почву. Для этого нужно было разгромить османов, очистить от них Константинополь и воцариться в Царьграде.

Для России с ее неисчерпаемыми ресурсами дело не самое сложное. Мешала мелочь, надо было подогнать под греческие мерки российские церковные обряды и священные книги. За дело взялся патриарх Никон, осуществивший в середине XVII века церковную реформу.

Реформа расколола русское общество. Огромная часть населения не приняла нововведений. В 1666 году Великий Собор предал недовольных анафеме. Вскоре на приверженцев старых обрядов обрушились неслыханные репрессии, продолжавшиеся столетиями.

Карательные отряды уничтожали непокорных крестьян и сжигали деревни. Тела их на плавучих виселицах сплавляли вниз по рекам на устрашение колеблющимся.

В поисках укрытия от гонений старообрядцы тысячами покидали обжитые места. Немало укромных мест нашлось в самой России, еще больше на ее окраинах и за ее пределами. Людские потоки текли по всем направлениям, на запад - в Прибалтику и Польшу, на юг - на Кавказ и в Турцию, на восток - на Урал и в Сибирь, на север - к берегам Белого моря.

Восемь лет держал осаду царского войска Соловецкий монастырь, куда стекались противники реформы. Соловки захватили в результате предательства и жестоко расправились с его защитниками. Белый монастырь, оскверненный вандалами, стал символом старообрядческого сопротивления.

За падением Соловков последовали массовые самосожжения староверов. Храмы, заполненные людьми, заполыхали по всему северу. Не желая смириться и не видя выхода, старообрядцы добровольно уходили из жизни, практически обезлюдели огромные территории.

Царь Михаил пошел на попятную, отправил староверам послание, в котором просил людей не жечь себя и умерил гонения. При царевне Софье утихшие преследования вновь усилились, и вновь потекли людские реки за пределы России.

И все-таки они выжили

В начале XVIII века зажиточные семьи старообрядцев, спасаясь от репрессий, обосновались на острове Ветка, в месте впадения одноименной речушки в Сож. Тогда это были земли Речи Посполитой, куда не простиралась власть Москвы, ныне - белорусский город Ветка, центр административного района Гомельской области.

Поселение разрасталось быстро, вскоре в нем проживало 40 тысяч человек, а размеры достигли в окружности целых 50 верст. В считанные годы колония превратилась в мощный торговый центр. Купцы-раскольники сбывали в Польше, Белоруссии и Украине продукцию местных кустарей-ремесленников: бондарей, шапочников, портных, скорняков, шорников, красильщиков, рукавичников. На вырученные деньги купцы снабжали единоверцев сырьем и предоставляли кредиты.

Ремесленное производство стремительно расширялось. Коробейники с Ветки потеснили польских, украинских, белорусских и даже российских торговцев. Старообрядцы монополизировали торговлю на огромных территориях.

Прельщенная богатством староверов, императрица Анна попыталась вернуть их в Россию. Без вины виноватых людей простили высочайшим повелением, и предоставили им право свободного выбора места жительства на территории империи. Но прочно обосновавшаяся на Ветке община не торопилась ломать налаженный уклад.

Пришлось Анне Иоановне действовать испытанным способом. В 1735 году карательная экспедиция дотла сожгла поселение. Но непокорная колония восстала из пепла, быстро восстановилась и зажила прежней жизнью. Людские потери восстановила очередная волна беженцев. Сокрушительный удар по Ветке нанесла Екатерина II. От очередных карательных мер в 1764 году ветковские старообрядцы уже не смогли оправиться. Кто-то из эмигрантов ушел еще дальше, кто-то сумел укрыться на родине.

Целенаправленная и последовательная политика репрессий привела к непредсказуемым последствиям. Среди староверов прочно сформировалась идеология опоры исключительно на собственные силы. Им никто не помогал, напротив, им приходилось жить во враждебном окружении. Чтобы выжить и сохранить веру, людям приходилось упорно трудиться, одновременно ограничивая себя во всем.

Деньги в старообрядческой среде рассматривались на как свидетельство достатка, а как необходимый инструмент выживания. Немалая часть общинных средств тратилась на подкуп чиновников и священников, чтобы те не упоминали раскольников в своих отчетах, оставили их в покое.

К тому моменту, когда в России созрели условия для развития капитализма, раскольнические общины представляли собой закрытые и спаянные группы единомышленников, в распоряжении которых оказались серьезные общественные капиталы. К грядущим изменениям старообрядцы оказались готовы лучше, чем остальная Россия.

К концу XVIII века старообрядцы прибрали к рукам практически всю торговлю в Нижегородском крае и Нижнем Поволжье. Они владели хлебными пристанями, судостроительными верфями и прядильными мануфактурами. Конкуренты пасовали перед напористыми и сплоченными раскольниками.

Но для самих старообрядцев их торговые успехи оказались лишь прелюдией, впереди их ждали, без преувеличения, великие дела.

Государство в империи

К середине XIX века старообрядцы, активно и успешно зарабатывавшие деньги для выживания гонимых общин, фактически создали свое обособленное государство в государстве, пусть и не обладавшее отдельной территорией. У них были собственные авторитетные лидеры и неформальная система управления, основанная на безграничном доверии к единоверцам.

Старообрядческое предпринимательство держалось в полном смысле на честном слове. Деловые люди всегда выполняли обещанное и доверяли компаньонам из своей среды, не пользовались услугами запутанной и враждебной судебной системы, в максимальной мере упрощали документальный учет.

Солидарность раскольников стала залогом их поразительных успехов на Урале. В 1736 году тайный соглядатай доносил в Москву: «Раскольников на Урале умножилось. На заводах Демидовых и Осокиных приказчики - раскольники, едва ли не все! Да и сами промышленники некоторые - раскольники… И ежели оных выслать, то конечно, им заводов держать некем. И в заводах Государевых будет не без вреда! Ибо там при многих мануфактурах, яко жестяной, проволочной, стальной, железной, почитай всеми харчами и потребностями торгуют олоняне, туляне и керженцы - все раскольники».

Огромные капиталы и впечатляющие успехи в экономике старообрядцев вынудили власть сменить гнев на милость. Екатерина II издала манифест, призывающий раскольников вернуться в Россию. Все дискриминационные меры, принятые ранее, были отменены. Репатрианты стали возвращаться на родину и расселились по всей стране, создавая новые центры предпринимательства.

Крупнейшая старообрядческая община образовалась в Москве. Из нынешних крупнейших кладбищ столицы два - Преображенское и Рогожское - старообрядческие. На них покоится примерно третья часть городского населения того времени.

Формально вокруг этих кладбищ объединились две старообрядческие религиозные общины. Неформально в рамках общин образовались два крупных предпринимательских центра.

Московские купцы-раскольники благодаря налаженным по всей стране связям с единоверцами всегда были в курсе всех цен в России, умело маневрировали капиталами, делая вовремя крупные оптовые закупки. В XIX веке они безраздельно господствовали на всех крупных российских ярмарках.

Последнюю попытку сломить мощное движение старообрядцев предпринял Николай I. Царь приказал экспроприировать все имущество раскольников. Но выполнить волю самодержца в полной мере не удалось. Огромные общинные капиталы были надежно укрыты. Именно на эти деньги впоследствии были построены крупные российские заводы.

Общинные капиталы формировались поколениями старообрядцев. Но ввиду того, что общины не признавались юридически, капиталы всегда записывались на подставных лиц. Деньги доверялись наиболее уважаемым и предприимчивым членам общины.

На общинные деньги московские купцы-старообрядцы построили первые крупные капиталистические предприятия, на которых использовался исключительно труд наемных рабочих. Это были образцовые для того времени производства, постоянно совершенствующиеся технически. Новейшие заграничные станки использовались на бумагопрядильных и ткацких фабриках.

Главным во всех делах среди старообрядцев по прежнему считалась верность данному слову. Оно было настолько крепким, что ему доверяли не только единоверцы, но и западные капиталисты. Знаменитому ныне российскому предпринимателю Савве Морозову для строительства ткацкой фабрики в деревне Зуево более 100 машин из-за границы были поставлены в кредит, такова была репутация малограмотного купца.

Закат могущества

На рубеже XIX и XX веков крупнейшие купцы-старообрядцы приобрели невиданный вес и влияние в обществе. Их уважали не только за огромные капиталы, но и за удивительное стремление к нововведениям в промышленности.

На деньги старообрядцев была построена первая в России аэродинамическая труба и предшественник автомобильного ЗИЛа - завод АМО. Поразительно, как люди, готовые умереть за идеалы старой веры, весь уклад жизни которых был ориентирован на давнее прошлое, в экономике внедряли самые новые и передовые технологии. Настоящий парадокс: борясь за старое, стремиться ко всему новому. Для чего и почему?

Вспомним, что со времен церковной реформы XVII века староверам приходилось выживать, находясь во враждебном окружении, под давлением властей, противостоять репрессиям, опираясь исключительно на собственные силы.

Деньги давали гарантию независимости обособленного мира старообрядцев. Чтобы полностью обезопасить его, денег нужно было все больше и больше, а значит, работать надо было лучше и лучше, внедрять самые передовые способы производства, наращивать капитал, чтобы еще лучше защитить свою веру.

В мятежном 1905 году вышел знаменитый манифест о веротерпимости. Революция подвела черту под противостоянием старообрядцев и официальной власти.

За указом последовал период, названный золотым веком старообрядчества. В короткий срок по всей стране воздвигли множество старообрядческих храмов, ширилось движение беспоповства, еще более возросла деловая активность предпринимателей. Например, на Урале вся частная промышленность оказалась в руках староверов, а все государственные заводы - под их контролем.

Но золотой век оказался недолог. Избавившись от давления властей, подобравшись к самым вершинам экономического могущества, старообрядчество лишилась главного объединяющего начала - враждебного окружения, репрессий, с которым требовалось бороться. Прошедшие огонь и воду старообрядцы пасовали перед медными трубами…

В начале ХХ века большинство влиятельных старообрядцев выглядели и вели себя как и все остальные российские богачи. Исчезли из обихода длинные бороды и купеческие поддевки, появились современные европейские одежды. Религиозные ограничения исполнялись уже далеко не так тщательно, как раньше. Многие почувствовали вкус сомнительных удовольствий, и даже стали курить, что еще пару десятилетий назад казалось немыслимым. Их миру больше ничего не угрожало, к чему тогда пустые хлопоты и лишения?

Многие из богачей «забыли» об общественном происхождении капиталов, которыми распоряжались. Вместо того, чтобы как и прежде направлять их на дела угодные богу и благодатные для единоверцев, они строили себе в Москве настоящие дворцы, вызывавшие зависть даже у представителей царствующей династии. А заводчик Гучков, к примеру, попросту присвоил деньги Преображенской общины.

История российского старообрядческого экономического чуда, построенного на обязательности и доверии, закончилась в 1917 году. Но даже если бы и не произошли в российском государстве тогдашние трагические события, вряд ли «экономика на честном слове» смогла бы выжить значительно дольше.

«ШколаЖизни.ру», Алексей Норкин

26 мая 1905 года в номере каннского Royal Hotel погиб прославленный предприниматель и меценат Савва Морозов: огнестрельная рана в груди, пальцы сложенных на животе рук опалены, на полу валяются браунинг и записка «В моей смерти прошу никого не винить» - без подписи и даты. Французская полиция, вопреки обыкновению, не сделала ни фотографий, ни формального описания места преступления. Позже пропал пистолет, а вдова обмолвилась, что видела, как через сад бежал человек в плаще и шляпе, но маменька Саввы Тимофеевича (влиятельная купчиха Мария Федоровна, с которой Морозов перед смертью находился в весьма напряженных отношениях) уже приложила все силы к закрытию дела.

Семья добилась заключения врачей о самоубийстве, совершенном в состоянии внезапного аффекта, - и покойный был похоронен на старообрядческом Рогожском кладбище. По Москве сразу поползли слухи о том, что в закрытом гробу лежал вовсе не Морозов: он-де жив-здоров, скрывается от кого-то в Европе.

Эта загадочная смерть начала обрастать все новыми бульварными подробностями, когда актриса Московского Художественного театра, гражданская жена Максима Горького Мария Андреева получила в банке 100 тыс. рублей по страховому полису «на предъявителя», подписанному Саввой Морозовым незадолго до гибели.

О том, что Морозов, оказывающий МХТ постоянную поддержку и добившийся строительства его нового здания в Камергерском переулке, давно питает к Андреевой нежные чувства, знала вся Москва. Но мало кому было тогда известно о связях этой femme fatale с Владимиром Лениным: будучи давним его агентом, Андреева отвечала в партии за этакий деликатный фандрайзинг - и действовала в связке с Леонидом Красиным, еще одним большим специалистом по «экспроприации» чужих средств на нужды революции.

Был ли полис получен Андреевой из рук Морозова или украден ею? Убил ли коммерсанта шантажист Красин, который - доподлинно известно - находился в тот день в Канне, или он же подтолкнул его к самоубийству? Сегодня можно быть уверенным только в том, что интерес Саввы Тимофеевича к социал-демократическому движению не был просто экстравагантным хобби.

Морозов оказался одним из нескольких десятков представителей крупного капитала, связанных в предреволюционные годы с оппозиционными силами. Если еще точнее - одним из тех предпринимателей-староверов, которые с культурно-просветительских позиций подошли к трансформации государственного строя, просуществовавшего с XVII века до 1917 года.

Савва Морозов

Налог на веру

Церковная реформа патриарха Никона (1650-1660-е), вдохновленного идеей «Москва - Третий Рим», заключалась в изменении и унификации богослужебных текстов и обрядов по греческим образцам. Внедрение нового вероучения проводилось одновременно духовной и светской властью - да с такой бескомпромиссной резкостью, которая не могла не привести к его массовому неприятию. Соловецкое восстание, бунт Степана Разина, Хованщина: раскол обернулся самой настоящей религиозной войной.

Итоги ее заметно отличались от европейского противостояния католиков и протестантов - если сторонники и противники Реформации пришли наконец к примирительному принципу cuius regio, eius religio («чья страна, того и вера») и отделились друг от друга государственными границами, то победители-никониане и побежденные раскольники остались делить одну страну.

Пока фанатичные защитники «истинной веры» с готовностью умирали за двуперстное крестное знамение, более умеренные ревнители старины предавались догматическим спорам, итогом которых стало возникновение нескольких десятков согласий.

Будучи преданы анафеме и оказавшись вне закона, раскольники либо активно переселялись на окраины тогдашней России и в соседние государства (земли Речи Посполитой, страны Балтии, территории Балканского полуострова, подвластные Османской империи), либо скрывали свое вероисповедание.

Легализация раскола началась при Петре I, выпустившем 8 февраля 1716 года указ о переписи старообрядцев и установлении для них двойного налогообложения. Спустя 10 лет вышел еще один законодательный акт, касавшийся тех, кто впервые пожелает обратиться к старообрядчеству: раскольников-неофитов ждал уже четверной подушный оклад. Неудивительно, что староверами в те годы признала себя лишь 191 тыс. человек - менее 2 % населения. Объяснимо и то, что к 1753 году официальное число приверженцев старой веры сократилось до 37 тыс. - в эти годы властями была разработана целая система наказаний, штрафов, ссылок и имущественных конфискаций за распространение раскола: под ее действие попадали даже священнослужители, которые не выявляли тайных староверов.

Однако если в одних частях страны специальная Раскольничья контора исправно карала и штрафовала, а местные купцы пытались наладить собственный бизнес по выявлению нарушителей, то в других «скрытые» раскольники смело расхаживали при бородах и в русском платье. Как писал публицист екатерининской эпохи князь Михаил Щербатов, «между подлого народа эта ересь так распространилась, что нет почти ни города, ни знатного селения, где бы кого из раскольников не было» и даже «целые города… этим ядом заражены».

Только при Екатерине II, крайне критически оценивавшей никоновские реформы, раскольники получили разрешение носить традиционный костюм и, что куда важнее, записываться в купеческое сословие, свидетельствовать в суде и избираться на общественные должности. Она же в 1782 году отменила петровский двойной оклад. Эти шаги стали продолжением мер, ранее предпринятых Елизаветой I и Петром III: оба правителя выпустили ряд указов, которые гарантировали беглым староверам право свободно вернуться в Россию, - притом каждый следующий документ сулил возвращенцам все больше поощрений.

Разумеется, новая политика была продиктована чисто экономическими интересами: власти стремились всех переписать, расширить круг налогоплательщиков и вовлечь как можно больше народа в торгово-мануфактурные отношения, «когда беглецы в империю выйдут и подушные деньги в казну платить станут, нежели за границею».

Верующие читают молитвенник на крыльце старообрядческой домовой молельни. 1897 год

Бородатый капитализм

Победа никониан ускорила выстраивание централизованной вертикали власти во главе с императором, превратившим православную церковь в элемент административной системы. Опорой порядка, организованного по европейскому образцу, стало новое сословие - дворянство: принадлежностью к нему теперь наделялись императором служилые люди. Между ними был распределен весь земельный фонд государства - так что именно дворяне, чьи материальные интересы были связаны с землевладением и защитой института частной собственности, оказались главным субъектом новых экономических отношений.

При этом дворянство не проявляло никакого интереса к торговле и промышленности, считая их делом решительно недостойным: «Дворянство английское, тамошние лорды, меньше ли вас благородны? Но они торгуют, они развели в своем государстве овец испанских, они завели отличные фабрики и мануфактуры…» - справедливо упрекал современников в одном из своих сочинений публицист Василий Лёвшин.

Тем временем староверческое крестьянство, оказавшееся на самой периферии новой системы, было вынуждено активно, как никогда прежде, объединить хозяйственные усилия для выживаемости во враждебной среде. Этим целям идеально служила русская община - в иных обстоятельствах она могла бы навсегда уйти в прошлое, а теперь превратилась одновременно в охранительный центр староверия и место зарождения крестьянского капитализма.

Отсюда вышла внушительная группа сельских коммерсантов, вытеснив из новой рыночной среды старые купеческие роды: к началу XIX века разбогатевшим крестьянам, выкупившимся на волю, принадлежало 77 % всех мануфактур.

При этом крупнейшим как производственным, так и старообрядческим центром страны стала Москва. Самую заметную роль там играла Преображенская община староверов федосеевского согласия, делами которой управлял основатель знаменитой купеческой династии Федор Гучков.

Новая идеология раскола признавала, во-первых, всякую коммерческую деятельность, способствующую поддержанию веры и единоверцев, во-вторых - хозяйственное и духовное равенство всех членов староверческой общины, в-третьих же - доступ к беспроцентному (иногда и безвозвратному) общинному кредиту. Именно эта схема обеспечила стремительный успех предпринимателей-староверов, чья экономика основывалась на принципе «твоя собственность - собственность твоей веры»: коммерсант, запустивший предприятие на общинные деньги, не мог выкупить его - считаясь в глазах властей хозяином, на деле он был скорее управляющим.

В случае же с федосеевцами единственным наследником членов общины оказывалась сама община, поскольку ее члены не признавали брака, а значит, и традиционных наследственных прав.

Интересно, что всеобщее равенство сохранялось и на уровне отношений между руководством и рабочими любой артели и фабрики - последние имели право не соглашаться с управляющими и подчинять их своему коллективному мнению. Еще одной чертой этого специфического капитализма было отсутствие конкуренции между хозяйствами. Старообрядцы, помогающие единоверцам выкупиться из крепостничества, прельщали этим православных работников и приказчиков на своих предприятиях.

Перейдя в староверие, те оказывались под покровительством общины и получали доступ к связям и капиталам для развития собственного дела. Именно так началась история основателя династии Рябушинских - мелкого торговца Михаила Яковлева, который женился на старообрядке из рода Скворцовых (оба они взяли тогда новую фамилию) и сразу стал купцом третьей гильдии.

По официальным данным, к 1830-м годам около 80 % предприятий московского региона были заведены «собственным капиталом без получения от казны вспомовщения». Набирая силу, эта закрытая система (денежные средства внутри которой циркулировали без оформления традиционной документации и переходили из руки в руки под честное слово) все больше беспокоила власти. Первым монархом, решившим всесторонне изучить староверческий вопрос, стал Николай I, который стремился отслеживать все потенциальные очаги чрезмерной самостоятельности и свободомыслия в империи. География статистических исследований, инициированных им в 1852 году, включила 35 губерний - цель заключалась не только в выяснении подлинного числа раскольников и мест их расселения, но и в характеристике всех сфер их жизни.

Как выяснили чиновники Министерства внутренних дел, действительное число раскольников превышало официальное в 10-11 раз - причиной же его роста не в последнюю очередь оказалось мздоимство местных светских и духовных властей, которые называли поборы со старообрядцев «доходом невинным».

Старообрядцы, располагавшие специальным «денежным фондом» для вынужденных подкупов, владели и информацией о характере, наклонностях и слабостях каждого нового губернатора. Если тот заботился об устройстве благотворительных учреждений, они жертвовали в пользу приютов и богаделен; если начальник был театралом - строили театры.

Результатом исследований явилось императорское Положение, которое обязало всех предъявителей купеческих капиталов иметь удостоверения о принадлежности к православию или единоверию - в случае отказа выдавались торговые свидетельства «на временном праве»: предприниматели переходили в разряд мещан, которые могли заниматься торговлей, но лишались прав и преимуществ купеческого сословия. Эта мера вынудила многих либо перейти в единоверие, как это сделали Гучковы, либо искать спасительные юридические лазейки. Так, братья Василий и Павел Рябушинские с начала 1855 года были записаны в московское мещанство, но вскоре зачислились в купцы третьей гильдии Ейска - недавно основанный город требовалось поскорее заселить, так что новые жители получали различные льготы, в том числе возможность записаться в местное купечество, даже оставаясь в старообрядчестве.

Впрочем, всяческие ограничительные меры довольно скоро были ослаблены - во-первых, старообрядцы имели слишком хорошо налаженные отношения с местными чиновничеством: их не хотелось нарушать ни тем, ни другим; во-вторых, правительство вполне осознавало, что нуждается в сохранении созданной староверами промышленной и торговой базы. Для самих раскольников легитимный выход в правовое поле империи ознаменовал новый этап: перейдя в единоверие, многие из них были рады стать менее зависимыми от общины и обрести наследственные права. Именно в николаевскую эпоху начали складываться староверческие купеческие династии в традиционном их понимании - бывшие управляющие превращались в подлинных хозяев своих предприятий.

Молебен перед открытием очередного VII Всероссийского съезда старообрядцев в Нижнем Новгороде. Август 1906 года

«Купец кричит, как разъяренный морж»

Либерализация политического курса при Александре II отразилась и на старообрядческом вопросе - в начале 1860-х годов представителям большинства согласий вернули право приписываться к купеческим гильдиям на общих основаниях; были отменены почти все николаевские указы. Но подлинного экономического расцвета старообрядческая буржуазия достигла при императоре-русофиле Александре III, вокруг которого сплотились интеллектуалы, коммерсанты и чиновники славянофильских и националистических взглядов - так называемая «русская партия».

При поддержке министра финансов Ивана Вышнеградского верхушка московского делового мира (Крестовниковы, Морозовы, Прохоровы, Кузнецовы, Солдатёнковы и др.) добилась максимального повышения таможенных пошлин. Любопытно, что немалую роль здесь сыграл Дмитрий Менделеев (происходивший из староверов поморского согласия), который составил программу тарификации всех хозяйственных отраслей. Следующий министр, Сергей Витте, реализовал давнее стремление купечества покончить со спекуляциями на рынке ценных бумаг и валюты.

Кроме того, московским фабрикантам удалось выйти за рамки традиционных для себя отраслей (в основном текстильной и лесозаготовительной): они занялись продажей государству железных дорог и тяжелой промышленностью (в 1890 году Министерство финансов позволило Савве Мамонтову приобрести Невский механический завод), которая всегда была вотчиной военной аристократии и высшего чиновничества.

Конец столь благостному положению дел положил русско-германский торговый договор, заключенный в начале 1894 года. Введение самых высоких в Европе охранительных таможенных пошлин привело к тому, что Германия, экспорт которой в России сильно пострадал, повысила пошлины на главный продукт российского вывоза - зерно. Этот ощутимый удар по отечественному дворянству, чьи доходы во многом зависели от поставок зерна на германский рынок, заставил российское правительство пойти на договор, который гарантировал снижение Германией пошлин на экспорт зерна, а Россией - на шерстяную продукцию. Таким образом, уступки германской стороне оказались сделаны исключительно за счет московских фабрикантов.

Еще большим разочарованием стала для них виттевская денежная реформа: введя империю в систему мирового валютного оборота, она открывала рынок страны для циркуляции международного капитала - в Россию хлынул поток иностранных инвестиций.

Министр, который прежде выступал за индустриальное развитие страны силами купцов и фабрикантов, решил сделать ставку на биржевой капитализм, отведя главную роль банковским структурам Петербурга с их денежным и административным ресурсом. «Нужно не только создавать промышленность, нужно и заставлять ее дешево работать… Что требуется для этого? Капитал, знания, предприимчивость. А нет капиталов, нет и знаний, нет и предприимчивости», - заключал Витте в докладе, адресованном Николаю II, отмечая среди прочего, косность организации российских предприятий, функционирующих в основном в виде семейных товариществ, и непопулярность перспективных акционерных объединений.

Идея о несостоятельности московской промышленной группы получила широкое распространение после забастовок текстильщиков (1896-1897) и последовавшей за ними знаменитой «зубатовщины». Московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович (пребывавший в вечной конфронтации со староверческой буржуазией и активно поддержавший антикупеческую пропаганду среди рабочих) немало поспособствовал и тому, что «тузы коммерции», «господа капиталисты» и «столпы экономики», как уважительно именовали предпринимателей москвичи в последние годы, снова превратились в Кит Китычей да Тит Титычей.

Как бы ни были грандиозны масштабы благотворительности коммерсантов из народа, на страницах газет и журналов их опять изображали недалекими, алчными и мелкими (во всем, кроме разве масштабов пьянства, что в отношении староверов было совсем уж несправедливо) «купчишками»: «Ты знаешь край, где ночью до рассвета // Купец кричит, как разъяренный морж, // Где пьют шампанское Матильда и Кларетта, // Где стекла бьет во гневе пьяный Жорж» (журнал «Развлечение», 1899).

Амбар Товарищества мануфактур Рябушинского в Чижевском подворье, 1900-е годы

Культурная революция

В литературе особую карикатурность обрел образ фабриканта-старовера, в котором проснулось вдруг гражданское сознание: достаточно вспомнить пьесу Сумбатова-Южина «Джентльмен» (1897) и ее героя Лариона Рыдлова (прототипом которого стал один из Морозовых) или повесть Горького «Фома Гордеев», обличающую нравы самодовольного поволжского купечества. Разумеется, подобные тексты возникли в эти годы совсем не случайно - разочарованная московская буржуазия, ощутившая себя разменной монетой в борьбе бюрократических групп, закономерно стремилась к участию в политических трансформациях. Вот только участие это было на деле нисколько не карикатурным, поскольку началось с реализации масштабного культурно-просветительского проекта, многие плоды которого не увядают по сей день.

Деловое соперничество петербургской и московской предпринимательской элиты всегда происходило на фоне противостояния культур: официальной и европейской с традиционной и общерусской. Теперь оно обрело явственный политический подтекст - и московская его версия обладала особой прозрачностью: коммерсанты Первопрестольной создавали и финансировали издательства, театры и галереи, готовые порицать чиновничье всевластье и полицейский произвол и ратовать за либеральные свободы. Как написал в те годы Илья Репин в одном из писем Павлу Третьякову, «теперь все ясней становится, что Москва опять соберет Россию. Во всех важнейших проявлениях русской жизни Москва выражается гигантски, недосягаемо для прочих культурных центров нашего отечества».

На книгопечатной ниве выразителем этих ценностей стал Иван Сытин - крупнейший в мире издатель, по версии The New York Times (1916), а до того костромской крестьянин-старообрядец, начинавший с изготовления и продажи злободневных лубков и книжонок-страшилок, которые за копейки сочиняли для него мелкие чиновники да проштрафившиеся семинаристы. Бизнес расцвел благодаря тому, что Сытин первым в отрасли осознал: производство для массового покупателя должно быть максимально автоматизированным и дешевым - вложив все средства в покупку первого литографического станка и наняв несколько сотен раскольников-офеней, он распространял свою продукцию с невиданной скоростью.

В середине 1880-х Сытин реанимировал принадлежавшее ближайшему сподвижнику Льва Толстого Владимиру Черткову издательство «Посредник», которое выпускало небольшие книги для народа, написанные и проиллюстрированные лучшими литераторами и художниками. Это мгновенно создало Сытину репутацию как в литературных, так и прогрессивных предпринимательских кругах - теперь издатель выпускал сочинения Короленко, Андреева, Чехова, Горького, Пушкина и одновременно с этим либерально-демократическую литературу.

В его магазинах покупателям помогали в подборе библиотеки для чтения, что немало способствовало формированию общественных взглядов: раздраженные монархисты называли сытинскую фирму «вторым министерством народного просвещения».

Одним из главных деловых партнеров Сытина стала Варвара Морозова (мать того самого «джентльмена», высмеянного Сумбатовым-Южным), на средства которой были открыты знаменитые Пречистенские рабочие курсы. Гражданским мужем Морозовой являлся Василий Соболевский - редактор и издатель либеральных «Русских ведомостей» и член партии кадетов, которые распространяли через Сытина по городам и деревням свои агитки. С 1895 года он начал по предложению самого Антона Чехова выпускать ежедневную газету «Русское слово»: после февраля 1917 года ее тираж превысил рекордный для России показатель в 1 млн 200 тыс. экземпляров, а приносимая ею прибыль была выше суммарной прибыли всех остальных московских газет.

Столь же продуктивным проектом стало основанное в 1897 году издательство братьев Михаила и Сергея Сабашниковых, представителей сибирского старообрядческого купечества. Оно специализировалось на выпуске серьезных естественнонаучных трудов, древней классики (уникальная серия «Памятники мировой культуры») и литературы по теории и практике народного просвещения. Именно Сабашниковы напечатали после сорокалетнего запрета двухтомник Николая Огарева, издали дневник Натальи Герцен и переиздали произведения Виссариона Белинского.

Осенью 1904 года благодаря крупному займу, предоставленному Саввой Морозовым, начался выпуск газет «Наша жизнь» и «Сын Отечества», редакции которых находились в России (а не за границей, как было в случае с большинством оппозиционных изданий) - благодаря этому тиражи оказались довольно высоки, а распространение не требовало отдельных затрат. Интересно, что одним из лидеров в редакции «Нашей жизни» был экономист Леонид Ходский, активный противник протекционистской таможенной политики: Морозов, который на чем свет стоит клял когда-то профессора, теперь оказывал ему финансовую поддержку.

Среди театральных детищ московского купечества самым успешным стал, разумеется, созданный в 1898 году Московский Художественный театр. Символично, что первые несколько лет он именовался Художественно-общедоступным театром - но к концу третьего сезона выбор между художественностью и общедоступностью пришлось окончательно сделать в пользу первой. Отчасти это объяснялось финансовыми соображениями, отчасти нежеланием подчиняться специальной, особо строгой цензуре, следившей за репертуаром народных театров. Мало кто помнит, что один из двух прославленных основателей и руководителей МХТ Константин Станиславский принадлежал к влиятельной староверческой семье Алексеевых, состоявших в родстве с Мамонтовыми и Третьяковыми (городской голова в 1885-1892 годах Николай Алексеев приходился режиссеру кузеном).

Неудивительно, что с момента открытия театра, учрежденного в форме товарищества на паях (самый значительный вклад принадлежал Савве Морозову, который вместе со Станиславским и Немировичем-Данченко определял деловую деятельность МХТ, а к 1902 году полностью взял на себя финансирование), вокруг него концентрировалась либеральная интеллигенция. Ее взгляды и пристрастия и определяли репертуар - от трагедии Алексея Толстого «Царь Федор Иоаннович», впервые поставленной именно МХТ после тридцатилетнего запрета, до пьес Горького («Мещане», «На дне»), который обратился к драматургии именно по настоянию Станиславского и Немировича-Данченко.

Впрочем, прежде драматического «на новых началах» появился оперный театр - Частная опера Саввы Мамонтова (1885), который привлек к оформлению спектаклей живописцев первого ряда (Васнецова, Коровина, Поленова, Серова, Левитана), завел традицию устраивать труппе регулярные экскурсии по Рогожскому кладбищу (чтобы артисты ощутили истинный дух старообрядчества) и увлеченно занялся поэтизацией русской старины. Но если, например, «Снегурочка», «Жизнь за царя», «Князь Игорь», «Майская ночь» и «Рогнеда» едва ли могли вызвать открытое возмущение властей, то обретшие огромную популярность постановки «Хованщины» и «Бориса Годунова» не оставляли сомнений в позиции Мамонтова по отношению к самодержавию.

По ряду свидетельств, его антимонархизм сыграл не последнюю роль в истории с коммерческими неудачами, разорением и судом над Мамонтовым, который несколько месяцев провел в тюрьме по обвинению в денежных злоупотреблениях - в итоге они так и не были доказаны, а присяжные полностью оправдали предпринимателя.

Что до историков, то они до сих пор не могут вынести окончательный вердикт по вопросу о роли старообрядческой буржуазии в революционных событиях начала XX века. Ее культурно-просветительский проект был одним, но, быть может, самым ярким из способов проявить специфический «патриотизм» - тот самый, что заключается в готовности пожертвовать для Родины всем, если только это не вредит собственному бизнесу.