ОТ РЕДАКЦИИ

Настоящая антология является новым значительно дополненным изданием сборника «От романтиков до сюрреалистов», вышедшего в издательстве «Время» в 1934 году.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

Поэзия наша стремится к выработке нового стиля, рушатся старые шкоды, побеждают принципы социалистического реализма. Все чаще обращаемся мы к классикам. И вот - перед нами книга, посвященная французской поэзии, от Ламартина до Элюара. Несколько классиков - Гюго, Ламартин, Альфред де Мюссе, Барбье, и рядом с ними снова встречаются имена, знакомые по старым номерам «Весов» и «Аполлона», по декларациям и литературным манифестам символизма, по статьям акмеистов, по переводам Брюсова и Сологуба, Волошина, Вячеслава Иванова и Бальмонта. Стоит ли возвращаться к этому? Нужно ли это нам? Полезно ли снова воскрешать интерес к французскому символизму? Стоит ли снова начинать разговор о парнасцах и «проклятых поэтах», о Теофиле Готье и Морисе Роллина, о Тристане Корбьере и Леконт де Лиле?

Эти поэты были понятны ушедшему поколению. Они были нужны ему не только как знамя. Многие из них были учителями русских поэтов. У русского символизма другая социальная природа, чем у символизма французского? вот почему здесь нельзя говорить о простом подражании. Нет, влияние было гораздо глубже, оно оказало огромное воздействие на развитие художественных принципов русского символизма. Переводы французских поэтов второй половины XIX столетия зачастую становились документами литературной борьбы. Стоило появиться новому оттенку поэтического движения в России, и сразу же начинались переводы тех французских поэтов, которые еще не были известны русскому читателю. Иногда воскрешались имена, незаслуженно забытые, так появился, например, перевод знаменитой книги Готье «Emaux et Camees». И вот, все это, уже переведенное, продуманное, проработанное, сказал бы я современным газетным словом, снова собрано в книгу, заново переведено, дополнено вовсе уже неизвестными именами, стихами нынешних французских поэтов, и выдано современному читателю. Стоило ли заново делать этот огромный труд? Не лучше ли, если уже есть такая необходимость в издании французских поэтов, выпустить книгу избранных старых переводов? Ведь вся эта работа уже сделана буржуазными и дворянскими поэтами первых десятилетий XX века.

Изучая старые переводы, мы легко убедимся, что такое суждение неверно. Правда, бывали отдельные случаи удачи, когда русскому переводчику удавалось выразить сущность французского подлинника; тогда рождались такие блестящие работы как переводы Верхарна - Брюсовым, Верлена - Сологубом, Эредиа - Волошиным, но даже и в этих отличных переводах русским поэтам не всегда удавалось выразить полностью все богатство французского оригинала. В отличных переводах Сологуба мы не найдем все же предельной простоты позднего Верлена. Я говорю сейчас о переводах, сделанных первоклассными мастерами, замечательными художниками слова. Французский материал «обеднен» ими не потому, что они не могли справиться со всеми трудностями, которые вставали перед переводчиками, не потому, что было слабей художественное дарование русских поэтов.

Переводчик зачастую старался уделить преимущественное внимание тем чертам оригинала, которые были особенно существенны для русских школ и направлений. Вот почему старые переводы в ряде случаев не были достаточно объективными.

Если это мы говорим о лучших переводах, то что же следует сказать о таких работах, как переводы П. Я., усиленно пропагандировавшего Бодлера, но совершенно не понявшего, что художественная сила Бодлера прежде всего в мастерски отточенном, классическом стихе, чуждом романтической растрепанности и «гражданской скорби»? Не говорю уже о «классических» по своей чуждости оригиналу переводах К. Бальмонта, больше увлекавшегося, правда, поэзией английской и написавшего десяток тысяч строк на темы Шелли и Уитмена, но хорошо не переведшего и тысячи строк из этих поэтов.

Тот свод французской поэзии, который сделал Бенедикт Лившиц, необходим современному читателю. Мы слишком еще плохо знаем новую французскую поэзию. Нашим молодым поэтам можно многому у нее поучиться. Неверно было бы, однако, думать, что переводы стихов нужны только для читателей, не владеющих иностранными языками. Еще Жуковский говорил, что переводчик в поэзии не раб, а соперник. Перевод очень часто существует в веках рядом с подлинником. Для того, кто знает немецкий язык и читал Шиллера в подлиннике, все-таки никогда не потеряют своего очарования переводы Жуковского.

Не всегда даже необходимо, чтобы это был точный перевод. Лермонтовское стихотворение «Горные вершины спят во тьме ночной»? превратившее в романс философское раздумье Гете, а свободный стих немецкого поэта подменившее традиционным метром, останется тем же менее на долгие столетия спутником стихотворения Гете.

Задача перевода не только в ознакомлении читателя с поэзией другого народа. Очень часто перевод играет значительную роль в деле разработки новых изобразительных средств языка.

Богатая техника французского стиха, четкость поэтической мысли, особенно характерная для лучших французских поэтов, сжатость изложения, зачастую сводящаяся к художественно продуманным формулам, и в то же время, по «равнению с русским стихом, гораздо меньшее богатство ритма и рифмы создают огромные трудности для переводчика. Преодолевая эти трудности, переводчик невольно открывает новые принципы организации русского стиха. Между прочим, следует отметить, что французская традиция стихотворного перевода, - ей у нас подражали некоторые поэты, например, И. Коневской, - является одной из существенных причин того, что иностранный опыт еще мало отразился на формальных поисках французских поэтов. Между тем в России, начавшей свое стихосложение подражанием французской силлабике, богатый опыт поэтов-переводчиков через два столетия снова подвел нас вплотную к разрешению вопроса о будущем силлабики в русском стихосложении. В ближайшие десятилетия этому вопросу суждено, очевидно, выйти из стадии теоретических предположений в полосу практической разработки. В том случае, если удалось бы внести элементы силлабического стихосложения в классический строй русского стиха, мы, несомненно, имели бы огромные успехи в деде развития повествовательных жанров и прежде всего эпической поэмы.

Нет, легкомысленно полагать, что столетие французской поэзии, отраженное в настоящей книге, уже изучено предшествующим поколением и нам никак не интересно. Достоинство современных переводчиков прежде всего в том, что они не стараются исправить чужого поэта соответственно собственным поэтическим воззрениям и дают в русском стихе объективное, адэкватное выражение особенностей иностранного подлинника.

Четверть века занимался Лившиц французской поэзией, и его книга является сводом большой двадцатипятилетней работы. Эта работа не была обычным трудом переводчика. Сам испытавший сильное влияние французской поэзии, Лившиц был, пожалуй, единственным поэтом раннего русского футуризма, органически связанным с французами. Первые стихи Аполлинера, должно быть, интересовали его не меньше, чем современные Аполлинеру стихи русских поэтов. Влияние французов особенно отразилось у Лившица на том, что легче всего поддается перенесению на чужеземную почву, на композиции стиха. Естественно, что все это не могло не повлиять на переводы.

Когда перевод поэтов, разных по социальной природе, темпераменту и художественным принципам, делает один человек, в этом, наряду с существенным преимуществом, заключающемся в единстве отношения к переведенному материалу, есть и некоторая опасность: - поэты некоторых направлении могут оказаться очень похожими друг на друга, стихи Барбье нельзя будет отличить от политической лирики Гюго, и Роллина от Бодлера. Несомненно, что Лившиц с самого начала учел это и серьезно продумал принципы своего перевода.

Плеяда (фр. La Pléiade ) - название поэтического объединения во Франции XVI века, которое возглавлял Пьер де Ронсар.

Первоначальное название группы - Бригада ; название «Плеяда» впервые возникает в 1553 году. Ранее это же название использовала группа александрийских поэтовIII века. По аналогии с мифологическими Плеядами, семью дочерьми титана Атланта, численность участников объединения должна была составлять семь человек. Большинство участников объединения составляли соученики Ронсара по коллежу Кокре. Кроме него, в группу входили Жоашен Дю Белле, Жак Пелетье дю Манс, Жан де Лаперюз, Жан Антуан де Баиф, Понтюс де Тиар и Этьен Жодель (возможно, его впоследствии заменил Гильом Дезотель). После смерти Жана де Лаперюза в 1554 годуего место в объединении занял Реми Белло; после смерти Пелетье дю Манса в 1582 году его заменил Жан Дора.

Не следует считать Плеяду единой поэтической школой (при том, что приоритет Ронсара для всех участников группы был непререкаем). Общая установка Плеяды заключалась в отказе от традиционных (национальных) поэтических форм (в этом плане группа полемизировала с Клеманом Маро), в отношении к поэзии как к серьёзному упорному труду (а не пустому времяпрепровождению, которому якобы предавались поэты школы великих риториков и тот же Маро) и в «воспевании духовного аристократизма» . Аристократизм этот питался характерной для эпохи Возрождения и связанной с влиянием неоплатонизма апологетической концепцией поэта. Последний призван стремиться к Красоте, активно прибегая к мифологической образности, неологизмам и лексическим заимствованиям, обогащая синтаксисхарактерными для латинского и греческого языков оборотами. Вместо средневековых жанров (кроме эклоги, элегии, эпиграммы, послания и сатиры, которые всё же надлежит сохранить) предлагалось обращаться к античным (ода, трагедия, эпопея, гимн) и характерным для Италии (сонет). Манифестом группы стал подписанный Дю Белле (но, судя по всему, сочинённый при активном участии Ронсара) трактат «Защита и прославление французского языка» (La Deffence, et Illustration de la Langue Française , 1549). На рубеже 1550-х-1560-х годов позиция поэтов Плеяды, не без влияния общественно-политической ситуации, несколько изменилась: проявилась тенденция к углублению философичности, с одной стороны, и гражданского пафоса, с другой (впрочем, патриотическое чувство окрашивает собой и манифест Плеяды)

Пьер де Ронса́р - французский поэт XVI века. Возглавлял объединение «Плеяда», проповедовавшее обогащение национальной поэзии изучением греческой и римской литератур.

Пьер де Ронсар (1524 - 1585) родился в семье небогатого дворянина, чьи предки считались выходцами из Венгрии. В молодости будущий поэт немало путешествовал, побывал в Англии, Шотландии, Фландрии, Германии. Ронсар после появления своих первых книг сразу становится главой нового направления и «принцем поэтов». В эти годы наметились основные темы лирики Ронсара и их специфическое решение.

Миросозерцание поэта в 40-50-ые гг. цельно, жизнерадостно, гуманистично. Восприятие природы человеческих взаимоотношений, любви обнаруживает в Ронсаре человека Возрождения периода расцвета, когда виделось близким осуществление гуманистических идеалов.

Лучшее из того, что было создано юным Ронсаром, - это «Оды» (первое издание которых вышло в 1550г.). В них в большей степени, чем в сонетном цикле «Любовь к Кассандре», отражается характерное для эпохи жизнерадостно-восторженное отношение ко всем проявлениям человеческого бытия, а также к природе, которая стала необычайно близка и понятна людям Возрождения.

Для Ронсара природа имеет эстетическую и философскую значимость, она не только источник вдохновения, но и наставница в жизни, мерило прекрасного. Именно с творчества поэтов Плеяды во французской литературе возникает настоящая пейзажная лирика. Природа в одах Ронсара неотделима от человека, лирический герой раскрывается лишь на фоне и во взаимодействии с природой, а она дана только в его восприятии.

(Историческая заслуга Плеяды в целом :

Обновление французской поэзии, глубокое раскрытие мыслей, чувств, переживаний своего современника человека сложной противоречивой эпохи, завершающего этапа Французского Возрождения. Личная заслуга Ронсара:

В многогранном, по ренессансному безудержном, обнажении бытия человеческого духа;

В упоенном прославлении всего прекрасного в жизни, больших и малых её свершений;

В оптимистическом и одновременно глубоком и сложном видении мира;

В том, что это все воплотилось в замечательных по лирической проникновенности, по богатству и красочности образной системы;

В обогащении французской поэзии рядом новых форм и размеров (ронсаровская строфа) в 6 стихов: ААВССВ, защита александрийского стиха и прочее.)

Французское Возрождение. Рабле и его роман «Гаргантюа и Патнагрюэль». Гуманистические идеи. Проблематика. Центральные образы. Традиции народной смеховой культуры и их роль в романе.

Главные герои:

Гаргантюа (фр. Gargantua ) - король государства Утопия из рода великанов. Появляется в первой и эпизодически во второй и третьей книгах романа. Образ Гаргантюа - символ Ренессанса, символ отказа от традиционных жизненных установок Средневековья и возрождающегося интереса к светскому искусству и познанию мира, свободному от догм и ограничений.

Пантагрюэль (фр. Pantagruel ) - сын Гаргантюа, принц королевства Утопия. Появляется в романе начиная со второй книги. Представляет собой тип передового человека эпохи Возрождения, который интересуется сразу несколькими научными дисциплинами и видами искусства.

Брат Жан Зубодробитель (фр. Frère Jean des Entommeures ) - монах ордена святого Бенедикта. Появляется в первой, третьей, четвёртой и пятой книгах. Брат Жан - «человек молодой, прыткий, щеголеватый, жизнерадостный, разбитной, храбрый, отважный, решительный, высокий, худощавый, горластый, носатый, мастак отбарабанить часы, отжарить мессу и отвалять вечерню ». Он прекрасно проявляет себя как во время войны с Пикрохолом, так и по ходу многочисленных пиров Гаргантюа и его сына.

Панург (фр. Panurge ) - недоучившийся студент из Турени. Появляется начиная со второй книги. Сходится с братом Жаном в неистощимом жизнелюбии и пристрастии к разного рода весёлым проделкам («Панург был мужчина… с крючковатым, напоминавшим ручку от бритвы носом, любивший оставлять с носом других, в высшей степени обходительный, впрочем, слегка распутный и от рождения подверженный особой болезни, о которой в те времена говорили так: Безденежье - недуг невыносимый »). Правда, в отличие от монаха, Панург слегка трусоват («…я не боюсь ничего, кроме напастей »).

Эпистемон (фр. Epistémon ) - бывший наставник Пантагрюэля. Как и Панург, появляется в романе начиная со второй книги. Из всех друзей Пантагрюэля наиболее образован, часто пускается в различные рассуждения отвлечённого характера, что не мешает ему быть верным товарищем и добрым собутыльником.

Роман «Гаргантюа и Пантагрюэль» - серьезное произведение, в котором были подняты важнейшие, актуальные проблемы мира, человечества Эпохи Возрождения.

Проблематика романа весьма сложна и разнообразна. Одна из важнейших проблем - это антиклерикальная проблематика романа. Франсуа Рабле выступает против религии, невежества и предрассудков. До Рабле не было такого, чтобы в романе смеялись над монахами, схоластиками, религиозными деятелями в таком масштабе. Все, что связано с практикой католицизма, подвергается у Рабле жестокому осмеянию. Он ненавидит богословов, глумится над римской церковью и папой, над всякой мистикой. Для Рабле нет ничего ненавистнее монахов.

Наиболее серьезной проблематикой в романе является антивоенный пафос романа. Автор одним из первых в своё время яростно осуждает всякие войны и попытки мирового господства. До сих пор актуальным являются эпизоды романа, в которых Рабле касается проблемы войны и мира. С памфлетной остротой представлен персонаж короля Пикрохола, который мечтал завоевать весь мир и поработить народы всех континентов. Легко и быстро перекраивает он географическую карту, превратив ее в мировую пикрохоловскую империю.

Рабле в своем произведение так же, как и Пантагрюэль «вечно что-то жаждет» - пускается в поиски идеального правителя, который бы свой народ ничем не притеснял и дал бы полную свободу. Раблезианская теория политического и нравственного идеала. Теория подразумевает собой, что правитель должен быть философом, либо философ - правителем. Только мудрый и справедливый монарх может управлять страной.

Гуманисты эпохи Возрождения были мечтателями, чьи мечты были несбыточными порой. Утопия «Телемского аббатства». Рабле изображает идеал свободного общества, где люди живут так, как хотят. Нет ни строгих законов, правил. Все свободны и счастливы. Без религиозного догматизма и схоластического ученья. Людей ничем не угнетают, им дают право выбирать свою судьбу, и быть теми, кем они хотят быть поистине.

Франсуа Рабле всю жизнь боролся за новые гуманистические идеи, а также задумывался над тем, как воспитать свободную личность, необремененную религиозной догматикой. Наряду с итальянскими гуманистами он разрабатывает новую систему воспитания - педоцентрическую. Воспитание всесторонне развитой личности, которая сильна и в духовном, и в физическом аспекте своего развития.

Помимо проблем, касающихся политики, социологии, педагогики проблема отношения мужчины и женщины относительна нова. Рабле впадает в размышления о месте женщины в этом мире, а также анализирует общественную и культурную роль женщины.

Гуманистические наставления, безусловно, присутствуют в книге, но они соединены с едкой насмешкой, причем насмешка нарочито грубая, заметная, а мораль, напротив, написана между строк прозрачными чернилами. Многие не замечают её, ведь в глаза, прежде всего, бросается то, что близко нам самим(Как писал Шекспир

«…и видит он в любом из ближних ложь,

Поскольку ближний на него похож!»).

В произведении Рабле обычно отмечают исключительное преобладание материально-телесного начала жизни: образов самого тела, еды, питья, испражнений, половой жизни. Образы эти даны к тому же в чрезмерно преувеличенном, гиперболизованном виде. Рабле провозглашали величайшим поэтом «плоти» и «чрева» (например, Виктор Гюго). Другие обвиняли его в «грубом физиологизме», в «биологизме», «натурализме» и т.п. Аналогичные явления, но в менее резком выражении, находили и у других представителей литературы Возрождения (у Боккаччо, Шекспира, Сервантеса). Объясняли это как характерную именно для Возрождения «реабилитацию плоти», как реакцию на аскетизм средневековья. Иногда усматривали в этом типическое проявление буржуазного начала в Возрождении, то есть материального интереса «экономического человека» в его частной, эгоистической форме.

Все эти и подобные им объяснения являются не чем иным, как различными формами модернизации материально-телесных образов в литературе Возрождения; на эти образы переносят те суженные и измененные значения, которые «материальность», «тело», «телесная жизнь» (еда, питье, испражнения и др.) получили в мировоззрении последующих веков (преимущественно XIX века).

Между тем образы материально-телесного начала у Рабле (и у других писателей Возрождения) являются наследием (правда, несколько измененным на ренессансном этапе) народной смеховой культуры, того особого типа образности и шире – той особой эстетической концепции бытия, которая характерна для этой культуры и которая резко отличается от эстетических концепций последующих веков (начиная с классицизма). Эту эстетическую концепцию мы будем называть – пока условно – гротескным реализмом.

Материально-телесное начало в гротескном реализме (то есть в образной системе народной смеховой культуры) дано в своем всенародном, праздничном и утопическом аспекте. Космическое, социальное и телесное даны здесь в неразрывном единстве, как неразделимое живое целое. И это целое – веселое и благостное.

27. «Жизнь Ласари́льо с Тóрмеса: его невзгоды и злоключения» (La Vida de Lazarillo de Tormes: y de sus Fortunas y Adversidades ) - испанская повесть, которая была издана анонимно в Бургосе, Алькала-де-Энаресе и Антверпене в 1554 году. Рассказывает о судьбе мальчика, поневоле становящегося плутом в жестокой борьбе с нищетой и голодом. Одно из наиболее ярких сочинений литературы Возрождения; положила начало плутовскому роману. Была опубликована в самый разгар испанской Инквизиции и позже запрещена католической церковью по причине резко антиклерикального характера произведения.

Особенности стиля

Повесть изложена в виде письма от лица автора (по видимому, молодого человека) к своему господину и содержит описание своих злоключений в детском и подростковом возрасте, когда он был слугой, поочерёдно, нескольких хозяев. Несмотря на комичность или трагикомизм многих ситуаций, автор, на протяжении всей повести, сохраняет доверительно-наивную манеру изложения.

Ласарильо (уменьшительно-ласковая форма имени Лазарь) рождается в небольшой деревне у города Саламанка недалеко от реки Тормес в очень бедной семье. Его мать - вдова мельника, погибшего на войне с маврами - начинает сожительствовать с конюхом-мавром по имени Саид, который помогает своей новой семье материально, крадя продукты и дрова у своих хозяев. Через некоторое время у Ласарильо появляется темнокожий братик. Едва начав говорить, братик, впервые обратя внимание на разницу цвета кожи своих родителей, говорит о своём отце указывая на него пальцем: «Мама, смотри: страшилище!» Это очень забавляет Ласарильо, который удивлённо-задумчиво восклицает: «Сколько же должно быть ещё людей в мире, которым лень посмотреть на себя в зеркало!»

Вскоре Саида разоблачают и жестоко наказывают за кражи. Мать Ласарильо переезжает в другой городок и начинает работать в таверне. Однажды там останавливается слепой странник и просит мать Ласарильо отдать ему мальчика в качестве слуги и поводыря. Из-за тяжёлой нужды, мать соглашается. Таким образом, у Ласарильо появляется первый хозяин. Слепец оказывается довольно жестоким и скупым человеком и Ласарильо, постоянно страдая от голода, учится воровать у своего собственного господина, который сам зарабатывает на хлеб чтением молитв, знахарством, гаданием и предсказаниями будущего. Чрезвычайно жестокое обращение слепца с Ласарильо вызовет у мальчика желание отомстить своему обидчику. Однажды, во время перехода из одного городка в другой, Ласарильо направляет слепца в сторону огромного каменного столба и говорит слепцу: «Здесь небольшой ручеёк. Соберись со всеми силами и постарайся прыгнуть как можно дальше, чтобы не обмочить ноги.» Слепец следует совету Ласарильо и, сильно ударившись о столб, разбивает себе голову. Ласарильо в спешке покидает городок и скрывается от преследования.

В другом городке Ласарильо знакомится со священником, который предлагает ему работу в качестве алтарника. Священник оказывается ещё большим скупердяем и буквально морит Ласарильо голодом, скрывая от него продукты, полученные от прихожан, в специальном сундуке, запираемом на ключ. Лишь во время похорон Ласарильо ест вдоволь, и поэтому он каждый день усердно молится, чтобы Бог сниспослал как можно больше покойников. К сожалению, замечает Ласарильо, за полгода во всём приходе умерло «всего лишь» двадцать человек. Когда священник на время отлучается, в церковь заходит бродячий жестянщик и спрашивает, не нужна ли кому его помощь. Ласарильо просит его подобрать ключ к сундуку и потом расплачивается с ним продуктами, извлечёнными из сундука. Вернувшись в церковь и обнаружив кражу, священник прогоняет Ласарильо. Мальчику снова приходится искать нового хозяина.

Его третьим господином становится обнищавший аристократ, одиноко живущий в большом, тёмном, опутанном паутиной и абсолютно пустом доме (вся мебель давно распродана). Аристократ настолько беден, что сам постоянно голодает и Ласарильо, из жалости, начинает кормить своего господина, выпрашивая подаяния на улицах городка. Сам же аристократ, желая сохранить свою честь и своё достоинство, гордо расхаживает по городу, притворяясь, что живёт в роскоши. Однажды, приходят хозяева дома и просят заплатить за съем жилья. Аристократ (который до этого часто и красноречиво хвастался о своём достоинстве и благородстве) ссылается на необходимость разменять крупную монету и сбегает.

Ласарильо приходится снова искать нового пристанища и новых хозяев. Одним из таких хозяев становится странствующий проповедник, занимающийся продажейиндульгенций (возможно, фальшивых). Ласарильо становится свидетелем всевозможных махинаций своего нового господина.

Наконец, после многочисленных злоключений и страданий у разных хозяев и господ, Ласарильо, уже став подростком, находит работу в казённом учреждении и женится на потаскухе, супружескую неверность которой Ласарильо (которого теперь уже величают Ласарем) упорно не замечает.

Повесть оканчивается словами: «О моих следующих похождениях я оповещу Вашу Светлость позже».

Литературно-художественная и историческая значимость

Повесть положила начало целому жанру в испанской литературе - плутовскому роману, который позже приобрёл популярность и в других европейских странах. Героями плутовских романов становились жулики, авантюристы, прохиндеи и мошенники, как правило, вызывающие симпатии читателя. Традиции плутовского романа продолжили такие литературные произведения, как «Жизнеописание плута Гусмана де Альфараче» Матео Алемана (1599-1605), «La pícara Justina» («Хитрая Хустина») Франциско Лопеса де Уведа (1605), «Marcos de Obregón» («Маркос из Обрегона») Висенте Эспинеля (1618), «El buscón» («Мошенник») (1626), «Historia y Vida del Gran Tacaño» («Жизнь великого скупердяя») Франсиско де Кеведо (1627) и другие. Повесть «Ласарильо с Тормеса» упоминается в «Дон Кихоте» и есть основания полагать, что это произведение оказало определённое влияние на творчество Мигеля де Сервантеса. Прослеживается определённая преемственность персонажей Ласарильо и Дон Кихота: в первом случае речь идёт о первом знакомстве подростка с жизненной несправедливостью и злом, во втором случае - о борьбе уже взрослого человека с этими явлениями. И в том, и в другом случае для персонажей характерна наивность и простота в их восприятии мира.

«Ласарильо с Тормеса» не случайно написана анонимно: автор неминуемо был бы наказан Инквизицией, так как служители церкви показаны в повести с чрезвычайно негативной стороны. В целом, это произведение было своего рода реакцией на «рыцарские романы», героические мифологии и жития святых, которыми изобиловала испанская литература первой половины XVI века и в которых основные персонажи, как правило, изображались необычайно достойными, благородными и благочестивыми людьми. «Ласарильо с Тормеса» противопоставляет этой традиции непривычные доселе достоверность и реализм в описании жизни как простых людей, так и представителей привилегированных слоев населения. Само слово lazarillo стало синонимом слова «поводырь» в испанском языке, а выражение perro lazarillo стало означать собаку-поводыря.

Последние слова повести - «О моих следующих похождениях я оповещу Вашу Светлость позже» - открывают возможность для написания продолжения «Ласарильо с Тормеса». Этой возможностью воспользовались некоторые авторы более поздних времён, однако литературные достоинства их работ намного уступают оригиналу.

Похожая информация.

Франция - страна, которая опережает другие. Именно здесь произошли первые революции, и не только социальные, но и литературные, кои повлияли на развитие искусства в целом мире. и поэты добивались невиданных высот. Интересно и то, что именно во Франции творчество многих гениев было оценено ещё при жизни. Сегодня мы поговорим о самых значимых писателях и поэтах XIX - начала XX века, а также приоткроем завесу над интересными моментами их жизней.

Виктор Мари Гюго (1802-1885)

Вряд ли другие французские поэты могут сравняться с размахом Виктора Гюго. Писатель, который не боялся поднимать остросоциальные темы в своих романах, и в то же время поэт-романтик, он прожил долгую жизнь, насыщенную творческими успехами. Гюго как писатель был не просто признан при жизни - он разбогател, занимаясь этим ремеслом.

После «Собора Парижской Богоматери» его слава только возрастала. Много ли есть в мире писателей, которые смогли прожить 4 года на улице На 79 году жизни (на день рождения Виктора Гюго) на авеню Эйлау воздвигли триумфальную арку - фактически под окнами писателя. Через неё в тот день прошло 600 000 почитателей его таланта. Вскоре улица была переименована в авеню Виктор-Гюго.

После себя Виктор Мари Гюго оставил не только прекрасные произведения и большое наследство, 50 000 франков из которого было завещано бедным, но и странный пункт в завещании. Он приказал переименовать столицу Франции - Париж - в Гюгополис. Собственно, это единственный пункт, который не был выполнен.

Теофиль Готье (1811-1872)

Когда Виктор Гюго боролся с классицистской критикой, был одним из наиболее ярких и верных его сторонников. Французские поэты получили прекрасное пополнение своих рядов: Готье не только безупречно владел техникой письма, но и открыл новую эру в искусстве Франции, которая впоследствии оказала влияние на весь мир.

Выдержав первый свой сборник в лучших традициях романтического стиля, Теофиль Готье в то же время исключил из стихов традиционные темы и поменял вектор поэзии. Он не писал о красоте природы, вечной любви и политике. Мало того - поэт провозгласил техническую сложность стиха наиболее важной составляющей. Это значило, что его стихи, оставаясь по форме романтическими, по сути ими не были - чувства уступили место форме.

В последний сборник, «Эмали и камеи», который считают вершиной творчества Теофиля Готье, вошёл также манифест «парнасской школы» — «Искусство». Он провозгласил принцип «искусства ради искусства», который французские поэты приняли безоговорочно.

Артюр Рембо (1854-1891)

Французский поэт Артюр Рембо вдохновил своей жизнью и стихами не одно поколение. В он несколько раз убегал из дома в Париж, где познакомился с Полем Верленом, прислав ему стихотворение «Пьяный корабль». Дружеская связь между поэтами очень скоро переросла в любовную. Именно это стало причиной ухода Верлена из семьи.

При жизни Рембо вышло всего 2 сборника поэзии и отдельно - дебютный стих «Пьяный корабль», который сразу же принёс ему признание. Интересно то, что карьера поэта была очень короткой: все стихотворения он написал в возрасте от 15 до 21 года. А после Артюр Рембо просто отказался писать. Наотрез. И стал торговцем, до конца жизни продавая пряности, оружие и... людей.

Известные французские поэты и Гийом Аполлинер являются признанными наследователями Артюра Рембо. Его творчество и персона вдохновили Генри Миллера на эссе «Время убийц», а Патти Смит постоянно говорит о поэте и цитирует его стихи.

Поль Верлен (1844-1896)

Французские поэты конца XIX века избрали Поля Верлена своим «королём», но от короля в нём было мало: дебошир и гуляка, Верлен описывал неприглядную сторону жизни - грязь, потёмки, грехи и страсти. Один из «отцов» импрессионизма и символизма в литературе, поэт писал стихи, красоту звучания которых не может передать ни один перевод.

Каким бы порочным ни был французский поэт, Рембо сыграл огромную роль в его дальнейшей судьбе. После знакомства с юным Артюром Поль взял его под свою опеку. Он искал поэту жильё, даже некоторое время снимал для него комнату, хотя не был состоятельным. Их любовная связь длилась несколько лет: после того как Верлен ушёл из семьи, они путешествовали, пьянствовали и предавались удовольствиям, как только могли.

Когда Рембо решил уйти от своего любовника, Верлен прострелил ему запястье. Хотя пострадавший отказался от заявления, Поля Верлена приговорили к двум годам заключения. После этого он так и не оправился. Из-за невозможности отказаться от общества Артюра Рембо Верлен так и не смог возвратиться к жене - она добилась развода и разорила его окончательно.

Гийом Аполлинер (1880-1918)

Сын польской аристократки, рождённый в Риме, Гийом Аполлинер принадлежит Франции. Именно в Париже он прожил юношество и зрелые годы, вплоть до самой смерти. Как и другие французские поэты того времени, Аполлинер искал новые формы и возможности, стремился к эпатажу - и преуспел в этом.

После издания прозаических произведений в духе нарочитого имморализма и мини-сборника поэзии «Бестиарий, или кортеж Орфея», изданного в 1911 г., Гийом Аполлинер издаёт первый полноценный поэтический сборник «Алкоголи» (1913 г.), который сразу привлёк внимание отсутствием грамматики, барочными образами и перепадами тона.

Сборник «Калиграммы» пошёл ещё дальше - все стихи, которые вошли в это собрание, написаны удивительным образом: строки произведений выстраиваются в различные силуэты. Взору читателя предстаёт женщина в шляпке, голубь, который взлетает над фонтаном, ваза с цветами… Эта форма передавала суть стиха. Метод, кстати, далеко не новый - придавать стихам форму начали ещё англичане в XVII веке, но в этот момент Аполлинер предвосхитил появление «автоматического письма», которое так любили сюрреалисты.

Термин «сюрреализм» принадлежит именно Гийому Аполлинеру. Он появился после постановки его «сюрреалистической драмы» «Сосцы Тиресия» в 1917 г. Кружок поэтов с ним во главе с этого времени стали называть сюрреалистами.

Андре Бретон (1896-1966)

Для встреча с Гийомом Аполлинером стала знаковой. Произошло это на фронте, в госпитале, где молодой Андре, медик по образованию, служил санитаром. Аполлинер получил контузию (осколок снаряда попал в голову), после чего так и не оправился.

С 1916 г. Андре Бретон принимает активное участие в работе поэтического авангарда. Он знакомится с Луи Арагоном, Филиппом Супо, Полем Элюаром, открывает для себя поэзию Лотреамона. В 1919 г., после смерти Аполлинера, поэты-эпатажисты начинают организовываться вокруг Андре Бретона. Также в этом году выходит совместное с Филиппом Супо сочинение «Магнитные поля», написанное по методу «автоматического письма».

С 1924 г., после провозглашения первого Манифеста сюрреализма, Андре Бретон становится главой движения. В его доме на авеню Фонтен открывается Бюро сюрреалистических исследований, начинают издаваться журналы. Это послужило началом поистине интернационального движения —похожие бюро стали открываться во многих городах мира.

Французский поэт-коммунист Андре Бретон активно агитировал своих сторонников вступать в коммунистическую партию. Он настолько верил в идеалы коммунизма, что даже удостоился встречи со Львом Троцким в Мексике (хотя на то время уже был исключён из компартии).

Луи Арагон (1897-1982)

Верный соратник и боевой товарищ Аполлинера, Луи Арагон стал для Андре Бретона правой рукой. Французский поэт, коммунист до последнего вздоха, в 1920 г. Арагон выпустил первый сборник стихов «Фейерверк», написанный в стиле сюрреализма и дадаизма.

После вступления поэта в Коммунистическую партию в 1927 г. вместе с Бретоном творчество его трансформируется. Он в каком-то роде становится «голосом партии», а в 1931 г. подвергается судебному преследованию за поэму «Красный фронт», проникнутую опасным духом подстрекательства.

Перу Луи Арагона принадлежит также «История СССР». Идеалы коммунизма он отстаивал до конца жизни, хотя его последние работы немного возвратились к традициям реализма, не окрашенного в «красный цвет».

Составление, предисловие М. Яснова

Разработка серии А. Новикова

© М. Яснов, составление, предисловие, 2015

© Е. Баевская, перевод, 2015

© А. Парин, перевод, 2015

© Е. Витковский, перевод, 2015

© М. Квятковская, перевод, 2015

© И. Кузнецова, перевод, 2015

© Е. Кассирова, перевод, 2015

© Ася Петрова, перевод, 2015

© М. Талов, перевод. Наследники, 2015

© Ф. Мендельсон, перевод. Наследники, 2015

© О. Румер, перевод. Наследники, 2015

© М. Казмичов, перевод. Наследники, 2015

© В. Васильев, перевод. Наследники, 2015

© А. Эфрон, перевод. Наследники, 2015

© В. Давиденкова, перевод. Наследники, 2015

© В. Левик, перевод. Наследники, 2015

© Э. Линецкая, перевод. Наследники, 2015

© Вс. Рождественский, перевод. Наследники, 2015

© Л. Цывьян, перевод. Наследники, 2015

© О. Глебова-Судейкина, перевод. Наследники, 2015

© В. Шор, перевод. Наследники, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Комментарий к жизни и любви

Шарль Бодлер однажды заметил: «Поэзия, под страхом собственной смерти или умаления дара, не может смешиваться с наукой или моралью; ее предметом является не истина, а лишь она сама». Эта «самостийность» поэзии выражается и в том, что не существует другого искусства, которое говорило бы о любви так, как говорит она. И если выразить одной фразой суть того, что мы называем любовной лирикой, то в ней, в этой фразе, непременно окажутся рядом и духовное служение, и общая идея красоты и благородства, и путешествие в область сердечных переживаний, и самое главное – образ Прекрасной Дамы, мимо которого не прошел ни один поэт на протяжении всей истории человеческой цивилизации.

В этом смысле французской поэзии повезло как никакой другой – именно любовное чувство, перелитое в формы лирики, прежде всего классической, дано носителям французского языка и французской ментальности во всей полноте, яркости и разнообразии. Путь от чувства к стихам и от стихов к чувству породил безусловный феномен, который можно назвать комментарием к жизни и любви, и чем больше и глубже мы читаем французских поэтов, тем обширнее и подробнее становится этот комментарий. Наша книга – лишь небольшая часть «биографии сердца», в том ее виде, как она запечатлена русскими переводчиками, которые интерпретировали не только и не столько сам по себе язык поэзии, сколько язык любви, нередко дополняя и обогащая новыми оттенками канву оригинала.

Старая французская поэзия оперировала жесткими поэтическими формами: рондо и сонет, ода и баллада, эпиграмма и элегия – все эти виды стиха были тщательно разработаны, многократно и в мельчайших формальных подробностях воспроизведены авторами, старавшимися не только длинной чередой аллюзий и реминисценций связать между собой прошлое и настоящее, но и буквально из каждого стихотворения вылущить злободневный смысл. Большинство поэтических текстов тех эпох обращены к конкретным людям, друзьям и возлюбленным, знатным особам и покровителям, монархам и литературным противникам, – рядовым персонажам и героям событий, бывших тогда на слуху, вплоть до мельчайших бытовых эпизодов, канувших в вечность. Из этих мелочей создается реальная, не выветрившаяся и по сей день мозаика жизни, в которой, в частности, любовная поэзия занимает существенное, а иногда и первостепенное место.

Все это видно в строчках и строфах, создававшихся и в Средние века, и в эпоху Возрождения, и позднее – в восемнадцатом столетии, подарившем нам незабвенные образцы «высокой» и «низкой» поэзии. Рядом с воспеванием «вдохновительниц», рядом с благородным служением идеалу (нередко – именно Идеалу, поскольку во многих стихах тех эпох образ Прекрасной Дамы лишен бытовых примет и индивидуальных черт), всегда присутствовала иная традиция, более конкретная и личностная, назовем ее «вийоновской», в которой оживала и широко распространялась низовая культура, бросавшая вызов общепринятым взглядам и нормам своего времени.

Следствием куртуазного культа Дамы – реального и литературного – стал пересмотр в обществе всего комплекса отношений между мужчиной и женщиной. В аристократических и зажиточных кругах становилось важным признание духовности в этих отношениях. Низовая культура, в которой всегда ярки эротические мотивы, по-своему отреагировала на куртуазную любовь, перенеся ее завоевания из области запретов и серьезного чувства в откровенный показ и насмешливое обыгрывание всего «заповедного». Место высокой и трепетной страсти занимал низкий адюльтер, но строился он по законам, уже отработанным куртуазной любовью; в отличие от высоких жанров литературы, героями которых становились представители высшей знати, дворянства и духовенства, герои низовой культуры – рядовые люди, а то и представители «дна»: нищие, воры, гулящие девицы.

Любовная лирика старого времени переполнена фривольными мотивами. Слово «фривольный» не должно настраивать на легкомысленный лад. За те века бытования французской поэзии, которые представлены в этой книге, многочисленные поэты отдали дань, если можно так сказать, «пограничной» традиции, в зоне действия которой располагаются не только любовные и эротические стихи, но и иронические, и сатирические, охватившие самые разные поэтические жанры от эпиграммы до стихотворной сказки. Это так называемая «легкая» поэзия, которая отнюдь не легка для перевода; наоборот – она предполагает виртуозное исполнительское мастерство, сохраняющее особенности оригинала.

Во Франции подобное мастерство, как правило, оттачивалось на идеологическом поле; не случайно, например, в семнадцатом веке, открывшем поэтическое барокко, любовная лирика и политика оказались нерасторжимо переплетены – настолько, что эта эпоха «любви и либертинажа» до сих пор находит самый живой отклик у всех, кто в нее погружается. Поэзия барокко с ее подспудным трагизмом, с ее эмблематикой, с ее стилистическими оксюморонами и повышенным интересом к собственно поэтической технике стала напрямую перекликаться с эсхатологическими настроениями читающей аудитории, ее пристрастиями и жаждой нового. Не тоталитарные устремления классицизма, не революционный пафос романтизма – а именно причудливое, тайное и не всегда добронравное бунтарство барокко оказалось в Новейшее время созвучно гуманитарным настроениям европейского общества, стоящего на пороге и социальных, и этических перемен.

А если заглянуть, скажем, в восемнадцатый век, то мы убедимся в том, что любовная лирика не просто описывает или выражает чувства, – прежде всего она изучает нравы. Этому посвящены сотни страниц позднейших исследований. По словам историка Мишеля Делона, тогда во Франции повсюду царила поэзия: «Она звучала на улицах и в салонах. Рифмовали всё – не только поздравления по случаю семейных праздников или общественных событий; рифмовали, чтобы придать ясность беседам на серьезные темы. Вольтер завоевал славу самого крупного поэта эпохи, и свои представления о жизни он излагал александрийским стихом… В ряду наслаждений того времени первое место было отдано любви, не столько в ее жизненных реалиях, сколько в представлениях о ней и людских прихотях».

Эпоха переполнена деталями, жестами, намеками, поступками, текстами, свидетельствовавшими о возрождении античной традиции и завоеваниях новой чувственности. «Античность, – замечает Делон, – это и культура, и ее видимость… Вежливость становится искусством изящно говорить непристойности, а поэзия подпадает под чары распутства, не используя при этом ни одного грязного словца». Известный филолог Ефим Эткинд, анализируя переводы Батюшкова из Парни, писал о том, что эротические элегии давали переводчику возможность выразить свое мироощущение и свой темперамент, поскольку, несмотря на фривольность сюжетов, в стихах Парни прежде всего были разработаны психологические характеристики и драматические конфликты. А на другом полюсе – столь завораживающие любовные послания Андре Шенье, который, по мнению Осипа Мандельштама, превратил элегию в светское любовное письмо, в котором свободно течет «живая разговорная речь романтически мыслящего и чувствующего человека».

Через «романтику» разума и сердца, которой была наполнена поэзия французского девятнадцатого века («Какой восхитительной эпохой был романтизм, когда такие поэты, как Гюго, Ламартин, Беранже, по-настоящему выражали в своих стихах чувства и душу нации!» – писал впоследствии «либертин» Аполлинер), мы довольно скоро приходим к другому поэтическому явлению, – к поэтике «проклятых» поэтов, и шире – ко всей атмосфере «конца века» и «прекрасной эпохи», к тому декадансу, что удивительным образом рифмуется и с сегодняшним нашим мироощущением, когда закат традиционной европейской культуры дает о себе знать с не меньшей трагической определенностью, чем столетие назад. И прежде всего – в любовной лирике.

Эта эпоха, прочно связанная с именами Верлена и Рембо, Малларме и Корбьера, Роллина и Лафорга, стала символом конца века, его сутью и выражением. С легкой руки Бодлера иронический сплин и меланхолическая самоиздевка превратились в литературную оппозицию той эпидемии скуки, которая поразила французское общество и породила непосредственное чувство разочарования и упадка. Любовные стихи становились скрупулезными исследователями сердечной смуты и хандры и, словно зеркала, множили фантазии и фантомы, доводя до трагедийных высот болезненные впечатления и раздумья.

Несколько позже академик А. Кони, человек зоркий и умный, отмечал в рецензии на книгу переводов И. Тхоржевского из новейшей французской поэзии: «Отличительной чертою произведений современных французских поэтов является печаль и притом по большей части личного характера. Французская душа, которая когда-то стремилась так много сделать для человечества вообще и веру в бессмертие личности восторженно заменила верой в торжество идей, как будто устала и изверилась в самой себе. Кругозор ее сузился, и, несмотря на громкие и красивые фразы о человечестве, вопросы личного счастья стали у французских поэтов на первом плане. В последней же области уже почти нет ни «музы, ласково поющей», ни «музы мести и печали», а лишь мелочный и эгоистический самоанализ».

В свое время эти слова звучали злободневно, Кони дважды с неодобрением подчеркивает слово «личный», – между тем после романтиков «личная» драма поэтов конца века стала подлинным поэтическим откровением, а «мелочный и эгоистический самоанализ» дал образцы блестящей лирики. Под воздействием Бодлера складывался определенный стиль «проклятых», где смешано высокое и низкое, поэтическая терминология, уличный жаргон и арго богемы, традиционность и формальные поиски, ведущие к свободному стиху. При этом весьма существенной оказалась романтическая традиция, но не та, которую позднее Аполлинер назовет «неким отзвуком декоративных красот романтизма», а скорее, по его же словам, та «пытливость», которая побуждает поэта «исследовать любую область, где можно найти для литературы материал, способствующий прославлению жизни, в каких бы формах она ни являлась».

В творчестве самого Аполлинера любовь драматична; это незаживающая рана, это «солнце с перерезанным горлом» – незабываемая метафора мощного лирического чувства. Любовь и смерть появляются почти всегда рука об руку. Здесь намечается та «область двусмысленности», которая так привлекает исследователей и комментаторов творчества Аполлинера и которая так пересекается с его биографией. Всю жизнь Аполлинер писал о своих несложившихся любовях; каждая новая была поводом помянуть прошлую, вновь напомнить об этом «аде» в душе, вырытом своими руками, о коренной, по его мнению, несхожести между мужчиной и женщиной, из которой проистекает все «злосчастие в любви», многократно испытанное самим поэтом.

Эту ноту подхватили многие лирики двадцатого столетия, и все-таки заповеди юношеской морали – смеяться, пить, петь и любить, – даже обогащенные трезвостью и мудростью возраста и опыта, остаются теми «словами-сигналами», по которым узнается и признается любовная лирика. «Я благодарен женщинам, потому что им обязана своим существованием моя поэзия!» – к этому восклицанию Беранже могли бы присоединиться все французские поэты.

Михаил Яснов

Гийом де Машо (1300–1377)

«Мне скорби в словах не излить!..»

Мне скорби в словах не излить! От страсти великой ожог Печаль мою требует длить И речи на пени обрек. У смерти ищу я защиты, Кричу, что ни час, что ни миг: «Сладчайшая, где вы сокрыты? Когда я увижу ваш лик?»

Мучительно жажду таить И ждать хоть единый глоток Привыкшему радостно пить Живительных взглядов поток. И все утешенья забыты, И пеней не сякнет родник. Сладчайшая, где вы сокрыты? Когда я увижу ваш лик?

Как длителен жизненный срок! Все слезы напрасно пролиты. Устам остается лишь крик: «Сладчайшая, где вы сокрыты? Когда я увижу ваш лик»?

Перевод А. Парина

«Как розан, алая, белей лилеи…»

Как розан, алая, белей лилеи,
Сиятельней рубина во сто крат,

Мадам, от вашей красоты хмелея,
Как розан, алая, белей лилеи,

Я цепенею и сказать не смею,
Что вашей красоте служить я рад,
Как розан, алая, белей лилеи,
Сиятельней рубина во сто крат.

Перевод А. Парина

«О дама, благославия твердыня…»

О дама, благославия твердыня,
Чья красота – всех благ моих залог,
Пусть ваша не сразит меня гордыня,
Пусть приговор не будет ваш жесток!
Когда ваш лик, который чист и строг,
Я лицезрю,
Бежать от вас даю зарок.
Благодарю!
В острог счастливый заточен я ныне,
Но проклинать не стану я острог:
Я рад любовной боли, чужд кручине,
И пыл, который душу в жар вовлек
И пламенем палящим сердце жег,
Боготворю.
Все муки были сердцу впрок.
Благодарю!

Но все-таки молю о благостыне -
Я заслужил ее в кругу тревог.
Ведь кроме вас не знаю я святыни,
И только вам служу я, видит Бог.
Вы столь добры, столь долго службы срок.
Я не корю
Судьбу, и я у ваших ног.
Благодарю!

Перевод А. Парина

«Будь прокляты пора, и день, и час…»

Будь прокляты пора, и день, и час,
Неделя, место встречи, месяц, год,
Будь проклята чета прекрасных глаз,
Принесшая мне тысячи невзгод,
И пыл моей души, и мыслей ход,
И верность, и желанья громкий глас,
Будь проклят плач, который жег не раз

Будь проклят лик, прекрасный без прикрас,
И взгляд, который сердце болью жжет
С тех пор, как страсть в душе моей зажглась,
И день, что начал лет ее отсчет,
И вид притворный, и притворства мед,
И нежность, что хранится не для нас,
И гордость, что загнать в тупик взялась
Мой дух больной, вкусивший горький плод.

Будь проклят жребий мой, и тайный сглаз,
И звезд на небе злобный поворот -
От них удачи светоч мой погас,
От них в душе не извести забот.
Молю: пусть Бог ее покой блюдет,
Чтоб честь ее и жизнь не пресеклась.
Молю, чтоб он от всех страданий спас
Мой дух больной, вкусивший горький плод.

Перевод А. Парина

«Я с дамами, с любовию прощаюсь…»

Я с дамами, с любовию прощаюсь,
С влюбленными и с жизнью средь любви,
К поре благой обратно возвращаюсь,
К богам, что встарь хранили дни мои,
Нет больше сил служить
Надежде и Венере, в грезах жить.
Бежать и клясть все радости пристало,

Хочу, чтоб длился плач, не прекращаясь,
Чтоб душу слезы в глубях погребли
И чтобы тело, в воду обращаясь,
Исчезло на поверхности земли.
В ключи, чтоб всех поить,
Алфея с Аретузой обратить
Смог Зевс – и плачу я немало,
Утратив то, что сердце обожало.

Честь умерла, и, в горестях кончаясь,
Блуждает Верность от Любви вдали,
И Правду, с коей жил я, очищаясь,
Убить и схоронить враги смогли.
Я стану слезы лить.
Я не устану сетованья длить.
Мечтаю, чтоб рекою тело стало.
Утратив то, что сердце обожало.

Перевод А. Парина

«Душа моя, богиня, свет небесный…»

Не говорить вам ласково: «Мой друг!»

Меж «мой» и «друг» отсутствует «любезный»,
Душа моя, богиня, свет небесный.

Такую мелочь подарить уместно.
Усладу в сих словах мой ловит слух,
Хоть и не назван я любимым вслух.
Душа моя, богиня, свет небесный,
Ну что б, со мной беседуя сам-друг,
Не говорить вам ласково: «Мой друг!»?

Перевод А. Парина

«Лилея, роза, зелень, вёсны…»

Лилея, роза, зелень, вёсны,
Бальзам и нежный аромат,
Дарительница всех отрад,

Дары Природы плодоносной,
Все есть у вас – и в плен я взят.
Лилея, роза, зелень, вёсны,
Бальзам и нежный аромат.

Коль не поверит разум косный,
Я повторить хваленья рад
И сто, и тыщу раз подряд:
Лилея, роза, зелень, вёсны,
Бальзам и нежный аромат,
Дарительница всех отрад.

Перевод А. Парина

Карл Орлеанский (1394–1465)

Песня VIII

Советуй, сердце, как мне быть,
Что, если к милой поспешу я
Поведать, как, по ней тоскуя,
Не можешь мук переносить?

Она сумеет рассудить
Твою любовь, не негодуя,
И доброй вестью залечу я
Твою хандру. Пора решить:
Советуй, сердце, как мне быть?

Перевод М. Талова

Песня X

Как я, влюбленными глазами,
Обворожит она красами,
Врожденной нежностью своей.

Осанка, говор, блеск очей
Овладевают вмиг умами,
Лишь стоит присмотреться к ней,
Как я, влюбленными глазами.

Ей смотрит вслед толпа людей,
И стар, и млад, шепча часами:
«С небес богиня перед нами
Сошла в сиянии лучей». -
Лишь стоит присмотреться к ней.

Перевод М. Талова

«Явился май – любовь не спит…»

Явился май – любовь не спит,
Велит влюбленным веселиться.
А я не стану суетиться,
Мне буйство майское претит.

И никого не удивит,
Что дух мой радости дичится.
Явился май – любовь не спит,
Велит влюбленным веселиться.
Я сплю – и бденье не прельстит:
Рассудок мой привык лениться,
И нет охоты волочиться
За жизнью, сладкой лишь на вид.
Явился май – любовь не спит.

Перевод А. Парина

Смотрите, лучше не смотрите
На ту, которой я служу.
Я сразу вас предупрежу:
Сердца от страсти берегите!

Прибегните к такой защите:
Зажмурьтесь, видя госпожу.
Смотрите, лучше не смотрите
На ту, которой я служу.

Такие прелести, поймите,
Сразят и фата, и ханжу.
Я вам советом угожу:
На дивный лик, являясь в свите,
Смотрите, лучше не смотрите!

Перевод А. Парина

«Я поцелуи не приму…»

Я поцелуи не приму,
Что раздают по этикету
Или при встрече для привету
Их дарят всем и никому.

Кто хочет, их накопит тьму.
От их обилья толка нету.
Я поцелуи не приму,
Что раздают по этикету.

Что ж мило сердцу моему?
Те, что даются по секрету.
Поверьте здравому совету:
Все остальные – ни к чему. Я поцелуи не приму.

Перевод А. Парина

«На вашу красоту смотреть…»

На вашу красоту смотреть,
Моя возлюбленная дама,
Столь радостно, скажу вам прямо,
Что вам и не уразуметь.

Меня тоске не одолеть,
Пока глазам дано упрямо
На вашу красоту смотреть,
Моя возлюбленная дама.

Плетет злоречье сплетен сеть,
Чтоб вам вредить, прекрасной самой.
Подальше я уйду от срама,
Хоть мне отрадно днесь и впредь
На вашу красоту смотреть.

Перевод А. Парина

«Ваш рот речет: «Целуй меня!»…»

Но, недреманна, ждет Опасность,
И наготове западня.

Единый поцелуй, звеня,
Пускай вместит желанья страстность.
Ваш рот речет: «Целуй меня!» -
И в смуту сердца вносит ясность.

Без страха не живу ни дня:
Мою любовь пугает гласность
И тайных взглядов ежечасность.
Как вырвать душу из огня?
Ваш рот речет: «Целуй меня!»

Перевод А. Парина

«Ах, ужель не хотите…»

Ах, ужель не хотите,
Чтобы вашим я стал?
Я ведь воли не дал
Нетерпенью и прыти.

Только слово шепните,
Чтоб никто не слыхал!
Ах, ужель не хотите,
Чтобы Вашим я стал?

Ваша верность в зените
И достойна похвал.
Но и пыл мой немал,
Что за прок в волоките?
Ах, ужель не хотите?

Перевод А. Парина

«Передо мною вы в долгу…»

Передо мною вы в долгу -
Сто поцелуев задолжали.
Я этот долг прощу едва ли,
Удобный миг подстерегу.

Хоть знаю: в замкнутом кругу
Вас опасения сковали,
Передо мною вы в долгу -
Сто поцелуев задолжали.

Я закладную берегу -
Платите, раз ее давали.
Под стражу как бы вас не взяли -
Любовь в истицы взять могу.
Передо мною вы в долгу.

Перевод А. Парина

Франсуа Вийон (1431-после 1463)

Баллада о дамах былых времён

Скажи, в каких краях они,
Таис, Алкида – утешенье
Мужей, блиставших в оны дни?
Где Флора, Рима украшенье?
Где Эхо, чьё звучало пенье,
Тревожа дремлющий затон,
Чья красота – как наважденье?..
Но где снега былых времён?

Где Элоиза, объясни,
Та, за кого приял мученья
Пьер Абеляр из Сен-Дени,
Познавший горечь оскопленья?
Где королева, чьим веленьем
Злосчастный Буридан казнён,
Зашит в мешок, утоплен в Сене?..
Но где снега былых времён?

Где Бланка, белизной сродни
Лилее, голосом – сирене?
Алиса, Берта, – где они?
Где Арамбур, чей двор в Майенне?
Где Жанна, дева из Лоррэни,
Чей славный путь был завершён
Костром в Руане? Где их тени?..
Но где снега былых времён?

Принц, красота живёт мгновенье.
Увы, таков судьбы закон!
Звучит рефреном сожаленье:
Но где снега былых времён?..

Перевод Ф. Мендельсона

Светлана ЗАМЛЕЛОВА

(Россия, Москва)

Французские лирики XIX века

Светлана Замлелова - член Союза писателей России, член-корреспондент Петровской Академии наук и искусств.

Как известно, 2010 год объявлен годом Франции в России. Год России-Франции одновременно проводится в обеих странах и включает в себя свыше 350 мероприятий! К этому событию приурочен и выход в издательстве "Художественная литература" подарочной книги-миниатюры в суперобложке "Французские лирики ХIХ века / Les Lyriques françaises de ХiХ-em siècle" на французском и русском языках, в переводах Светланы Замлеловой...

Великолепная семёрка

Французская поэзия XIX века - явление настолько сложное и многообразное, что для того, чтобы быть представленной полно и ярко, она нуждается в многотомной антологии. Масштаб этого явления не позволяет втиснуться ему в маленький сборник, умещающийся в дамской сумочке или кармане пиджака. Но в наше суетное время у карманного издания гораздо больше шансов быть прочитанным, нежели у фолианта, под которым прогибается полка и чья тяжесть не позволяет читать на ходу, но вынуждает беззаботно расположиться в мягком кресле, позабыв на время о суете и верчении.

В предлагаемой книге представлены семь французских поэтов, родившихся и творивших в XIX веке. Семь великолепных лириков, чьи имена возвышаются над поэтическим пространством Франции, как семь холмов Рима над стогнами вечного города.

Виктор Гюго, совершивший переворот во французской поэзии, превративший французскую лексику, по слову Шарля Бодлера, в живописный, мелодичный, движущийся мир…

Непохожий ни на кого из поэтов-романтиков Альфред де Мюссе, одновременно ироничный, грустный и жизнелюбивый, впервые во французской литературе обратившийся к теме безвременья…

«Король поэтов» Шарль Леконт де Лиль, основатель «парнасской группы», автор теории «искусства для искусства»…

Скандально известный, благодаря своему сборнику «Цветы зла», Шарль Бодлер, создавший также новый вид лирики - поэма в прозе…

Основоположник наиболее значительного направления поэзии конца XIX века, оказавший влияние на всю мировую поэзию, Поль Верлен с иносказаниями и полутонами в похожих на музыку стихах…

Один из «про́клятых поэтов» и, пожалуй, самый про́клятый из них - Тристан Корбьер, погибший во цвете лет, выпустивший единственную книгу, проникнутую трагизмом и чувством обречённости, так и не замеченную современниками…

И, наконец, близкий к символистам мечтательный и изысканный Альбер Самен, автор стихотворений, похожих на сновидения, также малоизвестный при жизни и, к сожалению, до сих пор мало известный русскому читателю…

Подобно тому, как по плодам лишь с нескольких деревьев пространного сада возможно судить о саде вообще, так, прикоснувшись к творчеству поэтов, каждый их которых как веха на пути развития французской словесности, можно ощутить нерв одной из великих литератур, проникнуться её духом и восхититься красотой.

Французская литература и, в частности, французская поэзия, всегда была источником новых литературных течений и форм, оказывавших серьёзное влияние на литературы других стран. В том числе, и каждый из поэтов «великолепной семёрки» неотъемлемо и неизбывно входил в духовный мир своих последователей, становясь предметом подражания, источником творческого опыта или критического осмысления.

Цель настоящего издания - поддержать в русском читателе искру интереса к французской поэзии и, возможно, вдохновить на более глубокое и предметное её изучение.

Виктор Мари Гюго родился 26 февраля 1802 г. в Безансоне. Родители будущего писателя расстались из-за несогласия в политических убеждениях: отец стал при Наполеоне генералом, мать оставалась сторонницей монархии. Взгляды матери оказали влияние на мировоззрение и творчество Виктора. Уже в первых своих стихах он воспевает Бурбонов и клеймит Наполеона.

Учась в школе, Виктор получал награды в литературных конкурсах. Свой первый поэтический сборник «Оды и другие стихотворения» Гюго выпустил в 1822 г. В это время он следует традициям классицистической поэзии XVIII в., находясь под влиянием Ф. Шатобриана.

Новый период в творчестве Виктора Гюго начался со второй половины 20-х гг. Его итог - сборник «Восточные мотивы» (1829 г.), куда вошли стихи, написанные в 1825-1826 гг. Виктор Гюго произвёл настоящую реформу французской поэзии. Героем произведений становится не созерцатель, а деятель, существующий в постоянно меняющемся мире. Гюго необычайно расширил поэтический словарь, прибегая и к архаизмам, и к техническим терминам, и к разговорному языку. В противовес классицистическому языку, поэт создавал разнообразные гибкие ритмы, изобретал сложные рифмы.

В разных работах Гюго подверг критике догматизм классицистов. В знаменитом предисловии к драме «Кромвель» (1827 г.), ставшим манифестом французского романтизма, Гюго призвал разрушить границы между жанрами, смешать трагическое и смешное, возвышенное и низкое. Гюго разработал теорию гротеска, как средства контраста.

Гюго создал новый тип исторического романа, где на первый план выходит не исторический деятель, но атмосфера времени, противопоставление добра и зла. Героями романов Гюго становятся люди из народа, «отверженные», а зачастую - многоликая народная толпа. Перу Виктора Гюго принадлежат романы «Ган Исландец» (1823 г.), «Бюг Жаргаль» (1826 г.), «Собор Парижской Богоматери» (1831 г.), «Отверженные» (1862 г.), «Труженики моря» (1866 г.), «Человек, который смеётся» (1869 г.), «Девяносто третий год» (1874 г.)

Лирические сборники Гюго - «Осенние листья» (1831 г.), «Песни сумерек» (1835 г.), «Внутренние голоса» (1837 г.), «Лучи и тени» (1840 г.) - отличались как тематическим, так и стилистическим разнообразием.

С 1841 г. Виктор Гюго - член Французской академии.

Выступивший в 1851 г. против Луи Бонапарта, совершившего государственный переворот и превратившего республику в монархию, Гюго вынужден был отправиться в изгнание. Написанный в изгнании сборник «Возмездие» (1853 г.) стал образцом французской гражданской лирики XIX в. В изгнании же вышел сборник стихов «Созерцания» (1856 г.), запечатлевший события душевной жизни поэта, его воспоминания и размышления.

На события франко-прусской войны и Парижской коммуны 1871 г. Гюго отозвался сборником стихов «Грозный год» (1872 г.)

На сюжеты Гюго создано немало выдающихся музыкальных произведений, в том числе опера Дж. Верди «Риголетто» (драма «Король забавляется»), опера А. Даргомыжского «Эсмеральда» (роман «Собор Парижской Богоматери»), балет Ц. Пуни «Эсмеральда».

Живший в революционное время, Виктор Гюго был настоящим революционером в литературе, став основоположником французского романтизма. Творчество Гюго оказало влияние не только на французскую литературу, но и на многих зарубежных писателей, в том числе и русских.

При жизни Гюго его романы издавались на русском языке. Стихи Виктора Гюго на русский язык переводили Н. Курочкин, Л. Мей, А. Плещеев, В. Брюсов, П. Антокольский, А. Ахматова, Вс. Рождественский, Т. Щепкина-Куперник и др.

Умер Виктор Мари Гюго на пике славы в 1885 г.

Рыжая Нурмагаль

Ты видишь, как между суровых скал

Застыли макушки елей?

Словно раскинул рога марал,

Словно клок шерсти топорщиться стал

На голове оленьей.

Там, среди елей, во мраке живёт

Тигр, запятнанный кровью,

Там львица, что маленьких львят стережёт,

Гиены, шакалы и дикий кот,

Там леопарда становье.

Свирепые чудища водятся там:

Разящие ядом и взглядом.

И толстый, уродливый гиппопотам,

Огромный удав. И по временам

Ствол дерева кажется гадом.

Там встретит орлан, что визгливо кричит,

И злобных мартышек стая.

Змея ненавистно вослед зашипит,

И слон угрожающе вдруг протрубит,

Кусты на ходу ломая.

Из каждой пещеры доносится вой,

Сверкают глаза отовсюду.

Лес полон чудовищ. Зловещей ордой

Рычат и ревут они наперебой

На горе окрестному люду.

Босой, одинокий - себя мне не жаль -

Отправлюсь-ка в страшную чащу,

Чем жить подле нежной своей Нурмагаль,

Чьи волосы рыжие точно сусаль,

Мечты

Оставь меня в тот час, когда курятся дали.

Волнистое чело в туманные вуали

Укутал горизонт. И солнечный пожар

Потух. Златой убор ещё хранит дубрава,

Но поздней осени короткая расправа:

Под солнцем и дождём леса покроет ржа.

Чьи тени грозные кругом меня роятся,

Когда я у окна спешу мечтам предаться?

Что если бы вдали, взорвав туман и тьму,

Как вспышка яркая, цветов и звёзд букеты,

Вдруг город просиял, поэтами воспетый,

Блистательный! О, как я был бы рад ему!

Виденье! Вдохнови и воскреси мой гений!

Дыханьем праздника коснись моих творений,

Блеск ликования глазам моим верни!

А после, в сумерках рассветных исчезая,

Дворцов и крепостей величие теряя,

В лиловой дымке бледный контур сохрани!

В лесных озёрах, дремлющих в тиши,

На донце человеческой души

Мы видим небеса, где солнца луч играет,

Где тучи хмурые нередко пробегают,

И тину вязкую, где нестерпимый смрад

И змеи чёрные во множестве кишат.

Надежды призрачность познай, тщету алчбы,

Из пряжи наших дней неумолимо,

Вращаясь, тянет нить веретено судьбы.

Но рвётся нить, и видим: счастье мнимо -

Из колыбелей мы в гробы

Судьбой гонимы.

И чистый луч, и отблески зарниц

Когда-то чаял я душой ослепшей.

И небо звёздное, над морем стаи птиц,

Бутон невиданный, в тени расцветший...

Но нет видений верениц,

Давно истлевших!

И если рядом кто-нибудь с тобой

Мечту свою оплакивает грустно,

Оставь! Рыданья сладостны порой,

С души испачканной смывая грязь искусно,

И обеляется слезой

Проступок гнусный.

Луи Шарль Альфред де Мюссе родился 11 декабря 1810 г. в Париже. Старавшийся не вмешиваться в политическую жизнь, остававшийся в стороне как от монархических, так и от демократических идей, Мюссе и в литературе стоит особняком. Первый его поэтический сборник «Испанские и итальянские повести» (1830 г.) насыщен яркими образами и сюжетами, герои наделены бурными страстями и сильными чувствами. Это пример нового романтического направления в литературе. Но Мюссе, в отличие от других романтиков, чужды спиритуализм и религиозные настроения. Его творчеству присущи ирония и жизнелюбие. Постепенно тон его произведений меняется: усиливаются мотивы неприятия действительности, пессимизм, разочарованность. Неоднократно Мюссе выводит героя, поражённого скепсисом и безверием, не приемлющего ни прошлого, ни будущего, находящегося в разладе с обществом, где царят лицемерие и ханжество. Таковы поэмы «Уста и чаша» (1832 г.), «Ролла» (1833 г.). В пьесах Мюссе проводит мысль о невозможности гармонии и обречённости прекрасного идеала - «Венецианская ночь» (1830 г.), «Андреа дель Сарто» (1833 г.), «С любовью не шутят» (1834 г.) Поэмы «Ночи» - «Майская», «Декабрьская», «Августовская», «Октябрьская» (1835-37 гг.) проникнуты меланхолией, ощущением одиночества.

В наиболее значительном своём романе «Исповедь сына века» (1836 г.) Мюссе проводит мысль, что молодые люди, видя вокруг себя лишь зло и предательство, обман, стяжательство и корысть, невольно проникаются неверием и пессимизмом. От болезни разочарования и безнадёжности Мюссе не знает лекарства.

Мюссе удалось выработать яркий индивидуальный стиль, отличающийся лёгкостью и прозрачностью. Его поэзии присущи естественность языка, отсутствие выспренности и архаизмов, точность и образность сравнений, ясность мысли.

В 1852 г. Альфред де Мюссе стал членом Французской академии. Умер писатель в Париже в 1857 г.

Творчество Мюссе высоко ценили классики русской литературы, в частности, А. С. Пушкин писал, что поэзия Мюссе отличается «живостью необыкновенной».

На русский язык стихи Альфреда де Мюссе переводили И. Тургенев, В. Курочкин, А. Апухтин, В. Брюсов, Вс. Рождественский, А. Арго и др.

Андалузка

Красавиц многих знал, но всё же

Смуглянка всех милей одна.

Она со львицей нравом схожа,

В глазах по искорке. А кожа

Как небо осенью бледна.

Ей посвятил стихов немало.

Я за неё лил кровь подчас.

И под окном её, бывало,

Простаивал - во что б ни стало

Увидеть блеск любимых глаз.

Я об заклад могу побиться -

Ей лишь моей быть суждено!

И губ разящее вино,

И в кружевах брабантских шея,

В перчатке шёлковой рука…

День ото дня всё хорошеет!

А я, в истоме сладкой млея,

Внимаю ей издалека.

Могу поклясться я Кастилии

Святыми всеми: чтобы раз

Коснуться кружевной мантильи,

Готов отсечь я руку или

Себе готов я вырвать глаз!

А если б выпало мне счастье

В объятьях сжать её, тотчас

Я насладился б ею всласть и

Дал бы волю своей страсти -

Скажу об этом без прикрас.

Она заливисто хохочет,

На ножку натянув чулок.

И горничных зовёт, ведь очень

Её корсета туг и прочен

Кручёный шёлковый шнурок.

За мной, мой паж! Идём в засаду,

Нас сохранит ночная тьма.

И пусть под нашу серенаду

Ханжи Севильи и Гренады

Сойдут от зависти с ума!

Лунная Баллада

В хаосе ночи она

Над колокольней горит.

Хочет быть точкой над «i».

Но злобный невидимый дух

Тащит Луну во мрак.

Жёлтый мерцающий зрак.

А, может, Луна просто шар,

Который влачил паук

Мрежи своей? Но вдруг…

Брызнул осколками шар,

Стала серпом Луна,

Ссыпав осколки сполна.

А, может, сук или шест

Впотьмах проглядела она?

Ходит слепой Луна.

Смотрит в моё окно,

Щурит единственный глаз.

Свет в моих окнах погас…

Майская ночь

…Туманным вечером, полётом измождённый,

Садится пеликан в родные тростники.

Птенцов голодных выводок озлённый

Бежит ему навстречу взапуски.

Спешит к отцу, добычу предвкушая,

Пустынный берег резким криком оглашая

И зобами нелепыми тряся.

И вот, забравшись на скалу с трудом,

Детей жестоких спрятав под крылом,

Глядит с тоской безмолвной в небеса.

На камни чёрные из раны кровь струится.

Вотще обыскивал рыбак морское дно -

Не поделился Океан с ним ни крупицей -

Своё лишь сердце на прокорм принёс одно.

Подставив грудь разверстую, в молчанье

Отдав нутро сынам без колебанья,

В неистовой любви боль топит он.

Кровавым млеком истекая, между тем,

На тризне собственной. Сбывая мук ярем,

Он страшным наслажденьем опьянён.

Но в пытке изнемогший бесконечной,

Страшится детской жадности беспечной.

И, жертвоприношение прервав,

Воздев крыла, взвивается стремглав!

И хмель стряхнув чудного наслажденья,

Такой ужасный вопль бросает в ночь,

Что гонит стаи птиц окрестных прочь.

И путник запоздалый превозмочь

Не в силах страх, взывает к Провиденью.

На пиршествах пусть веселится вертопрах!

Вкушает пусть поэта дар сердечный.

Быть жертвой на Искусства алтарях

Судьба поэта - то закон извечный.

Когда поёт он о любви или отваге,

О подвигах сынов родной страны,

Те песни в страшных муках рождены.

И слово каждое подобно острой шпаге:

Сверкнула сталь холодная в руке,

И капли алые остались на клинке…

Тоска

Мне не нужно хмельных откровений -

Я устал от потехи лукавой.

Не ищу ни почёта, ни славы -

Разуверился в том, что я гений.

Дружбу Истины клянчил как нищий.

Но, вкусив её, смутно почуял,

Что давно знаю Истину всуе,

И давно уже ею пресыщен.

Но я смертен, а Истина вечна.

Проклят тот, кто порою беспечно

Отвергает её приношенье.

Ждёт Всевышний ответа на Слово...

Прослезиться порой бестолково -

Мне осталось одно утешенье.

Шарль Мари Рене Леконт де Лил ь родился 22 октября 1818 г. на о. Бурбон (Индийский океан) в семье фельдшера наполеоновской армии и креолки. Получил юридическое образование в Бретани, работал в суде на о. Бурбон. Был участником Февральской революции 1848 г. Увлекаясь социально-утопическими идеями Фурье, был одним из редакторов газеты «Мирная демократия». Выступал инициатором закона об отмене рабства в колониях.

Предисловие к сборнику «Античные стихотворения» (1852 г.) стало манифестом поэтической группы «Парнас», первоначально именовавшейся «языческой школой», «школой чистого искусства», исповедовавшей принцип «искусства для искусства». С точки зрения «парнасцев», искусство самоценно и самоцельно, оно не имеет ничего общего с грубой реальностью и создаёт особый мир. Леконт де Лиль призывал «реализовать Красоту», которая заключается в совершенной, гармоничной форме, подобной античным статуям. В античности Леконт де Лиль видел прообраз будущего.

В сборнике «Варварские стихотворения» (1862 г.) поэт обращается к романтическим традициям, к скульптурности и пластичности стиха он добавляет живописность и динамичность, воспевая силу и красоту природы, поэтизируя первобытных варваров.

При жизни Шарль Леконт де Лиль был провозглашён «королём поэтов». С 1886 г. Леконт де Лиль - член Французской академии.

Перу Леконта де Лиля принадлежат также трагедия «Эринии» (1873 г.), сборник «Трагические стихотворения» (1884 г.), изданный посмертно сборник «последние стихотворения» (1895 г.) Умер Леконт де Лиль в Лувесьенне, близ Версаля, в 1894 г.

На русский язык стихотворения Шарля Леконта де Лиля переводили В. Брюсов, И. Анненский, М. Лозинский, И. Поступальский и др.

Слоны

Песок пурпуровый как море без границ,

Что в ложе пламенеет неподвижно.

И медный пар над ним клубится пышно,

Слагаясь в контуры блистательных столиц.

Безжизненно, бесшумно. Сытый лев

Покойно спит во тьме своей пещеры.

Под взглядом немигающим пантеры

У пальмы пьёт жирафа, замерев.

И в раскалённом воздухе густом

Не в силах птицы взмахивать крылами.

Змея, уснувшая под яркими лучами

Сверкнёт чешуйчатым, узорчатым бочком.

В час, когда жаром пышут небеса,

Всё дремлет в одиночестве угрюмом.

Идут слоны наперекор самумам

Туда, где кончится пустыни полоса.

Громады тёмные, заложники песков!

Из грозного семейства самый юный

Ногой тяжёлой сокрушает дюны -

Творенья прихотливые ветров.

Идут они за старым вожаком,

Чью кожу чёрную нещадно грызло время.

Как горная вершина его темя,

И солнце прячется за выгнутым хребтом.

Без остановок и без суеты

Ведёт вперёд он компаньонов пыльных,

Тех путников медлительных и сильных,

Что неустанно бороздят песков пласты.

Задумчиво бредут, глаза прикрыв.

Свисают хоботы, лениво реют уши…

И сотни мошек, тишину нарушив,

В бока вонзаются наперерыв.

Но что им жажда? Что мушиный писк?

Что солнце, обжигающее спины?

В мечтах увидят дивные картины:

Смоковниц тень, алмазы водных брызг,

В реке прохладной, порождённой ледником,

Гиппопотам неповоротливый резвится,

Лишь под луной вода засеребрится,

Слоны на водопой сойдут молчком…

Так лентой чёрною по бархату песка

Плывут они туда, к мечте заветной.

И станет вновь пустыня неприветной,

И воцарится неподвижности тоска.

Медвежьи слёзы

Великий Хрофт сошёл с высот Вальхаллы.

Меж тем, как слушал он ворчанье моря вод,

Медведя рёв, берёзы плач усталый,

Пылали волосы на нём во мгле болот.

Спросил бессмертный Скальд: - Скажите смело,

Печаль и ропот пробудило колдовство?

А ты, медведь, покрытый шкурой белой,

С утра до вечера пеняешь на кого?

Великий Хрофт! - промолвила берёза.

И содрогнулась листьев бледных череда.

У девы не видала счастья слёзы

Под взглядом глаз влюблённых. Никогда!

Великий Хрофт, - пророкотало море, -

Не знает ласки лета грудь моя.

И песен радостных петь не умею я.

Великий Хрофт! - взревел медведь, щетинясь.

Быть хищником я должен почему?

Страшась, сажают хищника на привязь,

Быть безмятежным не дозволено ему.

И арфу взял бессмертный Скальд, и звук напева

Зимы печать девятую сорвал.

В лучах зари исчезли слёзы древа,

Встал на дыбы медведь неустрашимый.

Исполнен нежности, он плач сдержать не смог.

Из сердца возлюбившего лился неудержимо

На шкуру белую кровавых слёз поток.

Последнее воспоминание

Я жил и вот я мёртв. Глаза раскрыв, тону,

Не видит ничего навек потухший зрак.

Тяжёл и недвижим, всё ближе я ко дну.

И омут, подхватив, влечёт меня. И так

Холодных струй поток безжалостно пронёс

Сквозь страх и пустоту, безмолвие и мрак.

Всё кончено! Но я во власти странных грёз:

Ах, жизнь, чем ты была? - Бесплодною зимой?

Любовью? Светом звёзд? - Мучительный вопрос!

Неумолимый тлен - удел бесславный мой.

И вот уж различим забвенья грозный лик.

О, если бы я спал и видел сон хмельной!

Но рана страшная, зловещий этот крик?!.

Быть может, в прошлом я всё пережить сумел?..

О ночь Небытия! Вдруг истину постиг:

Разбил мне сердце тот, кто сердца не имел.

Коронование Парижа

Ночь сто вторая тягостной осады,

Ночь из ночей великой той зимы,

Парижа стены в пене снегопада,

Бушующего, словно буруны.

И мачтами зловещими невольно,

Что в бурю растеряли паруса,

Казались чёрные, худые колокольни,

Кресты воздевшие в пустые небеса.

Хоромы древние похожи на гробницы,

Леса, деревни, замки и сады -

Под ливнем бомб им суждено дымиться,

Войны вкушая горькие плоды.

В окопе тесном, где промёрзли стены,

Седая изморозь, придя на смерти зов,

Узором кроет лбы, негнущиеся члены -

Плоть стылую кровавых мертвецов.

Снаряды варваров пробили эти груди

И разорвали храбрые сердца.

Хоть до сих пор штыки им руки нудят,

Они завидного сподобились конца.

А ветер, пролетевший над равниной,

Принёс проклятья. С ненавистью он

Ревёт и воет. Яростью гонимый,

Ворваться хочет в мрачный бастион.

И пушки неуклюжие бичует,

Что на лафетах бодрствуют всегда.

И в жерла их разверстые он плюет.

Но неподвижна пушек череда.

И с грохотом он катится по крышам

Унылых и пустующих домов,

Откуда плач сиротский ясно слышим,

Слышны стенанья неутешных вдов.

Где на груди у матери голодной

Младенец замерзает. И в тоске

Над ним отец склонился, безысходно

Оружие сжимающий в руке…

Шарль Бодлер родился 17 апреля 1821 г. в Париже в семье руководителя бюро Палаты пэров, бывшего священника, умершего, когда будущему поэту не исполнилось и 6 лет. Мать впоследствии вышла замуж за офицера, никогда не одобрявшего ни образ жизни пасынка, ни занятий его литературой.

Окончивший Королевский коллеж в Лионе и записавшийся в Парижскую Школу права, Бодлер отказался от служебной карьеры, решив посвятить себя творчеству. В 1845 г. Шарль Бодлер опубликовал свою первую книгу - сборник искусствоведческих статей «Салон 1845 года». В следующем году появился «Салон 1846 года».

Бодлер жил и творил в эпоху, когда в литературе господствовала романтическая идея. Но Бодлер, точно опережая время, воплотил черты декаданса, переходного периода XIX-XX вв. В поэзии Бодлер придерживался вполне традиционных форм, отдавая, в частности, предпочтение сонету. Но художественным средством, в противовес романтикам, становится для него не противопоставление идеала и действительности, но утверждение единства или уподобления противоположностей. Жизнь есть смерть, любовь есть ненависть, красота есть безобразие и т. д., и наоборот.

Этот «закон Великой аналогии» воплотился в сборнике «Цветы зла» (1857 г.), даже в самом его названии. Первоначально, намереваясь бросить обществу вызов, Бодлер хотел назвать свой сборник «Лесбиянки».

Сборник «Обломки» (1866 г.) был осуждён французским судом уже после смерти поэта. Спустя почти 100 лет французские коммунисты добились кассации этого приговора, сняв таким образом с Бодлера пятно судимости.

Умер Шарль Бодлер в Париже в 1867 г. На русский язык его стихи переводили В. Брюсов, Эллис, А. Эфрос, И Озерова и др.

Альбатрос

От плаванья устав, порой забавы ради

Поймают моряки огромных белых птиц,

Что рядом с кораблём летят вдоль водной глади -

Бесстрастных спутников, не знающих границ.

Как жалок альбатрос, лишь палубы коснётся!

Когда огромных два крыла влачит спроста.

И кажется, к нему уж больше не вернётся

Былая мощь, былая красота.

Прекрасный пилигрим, король морской лазури,

Он вдруг становится уродлив и смешон.

В клюв сунут трубку, точно табакуре,

Глумясь, изобразят, как ковыляет он.

Ты с бурями знаком, тебе неведом страх.

Но изгнанный с небес - ты чернью обесчещен,

И крыл твоих удел - лишь путаться в ногах.

Человек и море

Ты, Человек, всегда о море грезить будешь!

Души ты видишь отраженье в нём.

Душа - пучина, где темно и днём,

Душа - твердыня и несломленная удержь.

Когда порой, своим любуясь отраженьем,

Склоняешься над бездною морской,

То сердце отзывается с тоской

На моря зов, на мощь его влеченья.

Вы одиноки оба, вы - анахореты:

Души неисчислима глубина,

И не поднять сокровища со дна -

Как ревностно храните вы секреты!

Но никогда вам не сомкнуть объятья -

Меж вами ненависть который век подряд,

О, вечные враги, о, злые братья!

Беседа

Вы как денница в сонных небесах!

Но грусть девятый вал в душе вздымает,

Что, схлынув, на обветренных губах

Воспоминаний горечь оставляет.

Ты не ласкай напрасно грудь мою!

Ведь грудь моя подверглась разоренью:

Изрыла женщина когтями всю,

А сердце стало зверю угощеньем.

Чертоги сердца обесчещены толпой,

Там верховодит зло, пороки правят снова.

Ваш аромат пролился нежною струёй!..

О, Красота, бичуешь души ты сурово!

Лохмотья взглядом ты воспламени,

Скрывающие зверя искони!

Конец дня

При тусклом свете дня

Кружится жизнь, резвясь,

Бесстыдливо маня,

Мечты швыряя в грязь.

За днём наступит ночь

И успокоит всех -

Прогонит голод прочь,

Любить научит грех.

Твердит поэт: «Ну что ж!

Ты новою мечтой

Мне сердце не тревожь.

Я обрету покой

Лишь в келье гробовой.

Как мрак её хорош!»

Поль Мари Верлен родился 30 марта 1844 г. в Меце в семье офицера. Окончив лицей, служил чиновником в парижской ратуше. Начинал писать под влиянием «парнасцев». Но уже в первых поэтических сборниках - «Сатурнические поэмы» (1866 г.), «Галантные празднества» (1869 г.) - проявляется присущая Верлену «музыкальность» стиха. Наряду с Ж. А. Рембо и С. Малларме, Поль Верлен стал основоположником символизма, согласно эстетике которого, внешний мир есть лишь символ мира идей; постижение этого мира возможно через интуицию.

Большинство стихов из сборника «Добрая песня» (1870 г.) отличает стремление заменить «живопись» стиха на «музыку», наиболее полно проявившееся затем в сборнике «Романс без слов» (1874 г.)

Впоследствии в стихотворении «Поэтическое искусство», вошедшем в сборник «Далёкое и близкое» (1844 г.), Верлен сформулировал своё представление о поэзии. По мнению Верлена, поэзия должна быть подобна музыке - бесплотна, неопределённа, иррациональна, основана на полутонах.

В разное время Верлен пытался найти для себя опору в католической вере, в крестьянском труде, в богемной жизни. Нужда, отчаяние, разочарование, пристрастие к алкоголю, болезни подтачивали здоровье поэта, скончавшегося в нищете в 1896 г.

Поль Верлен обогатил лирику, раскрыв новые возможности выразительности языка, придав стиху музыкальность. На русский язык стихи Верлена переводили Ф. Сологуб, В. Брюсов, А. Эфрон, Г. Шенгели, Э Линецкая, Ю. Корнеев и др.

Морское

Обманчив туман

И луна многолика.

Трепещет владыка -

Седой океан.

Трепещет, когда

Режет тёмные тучи

Огнём неминучим

Сполох череда.

Когда, набежав

На коварные скалы,

Волна одичалая

Бьётся стремглав.

Когда небосвод,

Где гуляют зарницы,

Едва озарится,

Предвидя восход.

Пора любви

Во мглистых небесах - луны багровый блик,

В лугах туман седой опять пустился в пляс.

Тьма звуками богата, в этот час

Кричит лягушка, шепчет трепетный тростник.

Кувшинки спят, сомкнувши лепестки,

А тополя, что выстроились в ряд,

Во влажном мареве как призраки стоят.

В кустарниках блуждают светляки.

И совам пробудившимся невмочь -

Куда-то устремляются они.

Зенит наполнили неясные огни,

Встаёт Венера светлая. Всё это - Ночь…

Сентиментальная прогулка

Бледные лучи отдавал эфир,

Грустные цветы укачал зефир.

Грустные цветы лилий белоснежных

Вдоль пруда бродил, обуян тоской,

У плакучих ив я искал покой.

Но туман воззвал к памяти израненной,

Воскресил туман призраки нечаянно.

И заплакал я, словно бы удод,

Что в тоске кричит - милую зовёт.

У плакучих ив, где бродил недавно,

Обуян тоской. Надвигался плавно

Сумерек ночных тот покров густой,

Что накрыл эфир бледною волной,

Что накрыл цветы лилий белоснежных

Среди сонных вод, в камышах прибрежных.

Вечерний суп

В тесной каморе темно и не топлены печи.

Усталый, продрогший, вернулся хозяин под вечер.

Неразговорчив - и слова не скажет на дню.

Боится жена, только шикает на ребятню.

Некогда белые шторы, стулья и койка,

Стол хромоногий, разбитый сундук - вот и только!

В комнате грязь и убожество, холод и смрад.

И Нищеты неустанный за всеми пригляд.

Статный красавец с открытым лицом, на котором

Разум прописан. С горящим, осмысленным взором.

Взор его мрачен и полон тревоги всегда…

Красива жена и пока что ещё молода.

Но Нищета уж простёрла над ними десницу.

Горек её приговор, нелегко с ним смириться.

Сколько пройдёт ещё времени - год или два? -

Каждый из них человека напомнит едва.

Сели за стол, где у всех свои миска и ложка.

Суп у них к ужину, также и мяса немножко.

Лампу зажгли - да на лампе разбитый колпак -

Тени сложились на стенах в зловещий зигзаг.

Дети, хотя и бледны, но крепки и здоровы.

Бледности детской причины, конечно, не новы:

Видно, нередко не топится печь в холода;

Да и в жару не пускает за город нужда.

Мечется пламя, и отблески всюду блуждают:

Вот и ружьишко, что время и ржа доедают,

Тут же разбитый сундук, где, уж точно, на дне

Пара брошюрок сокрыты, научных вполне.

Если жандарм их обыскивать вздумает часом,

То на кровати под тощим и пыльным матрасом

Он обнаружит затёртый до дырок роман,

Книгу из тех, что глотать заставляют дурман.

Ложка за ложкой хлебают дрянную похлёбку.

Чтобы насытиться, муж собирает поскрёбки

С диким и сумрачным видом, рядом с ним нож -

В свете обманчивом на душегуба похож.

Мечтает жена о какой-то старинной подруге,

Счастливой франтихе, богачке, известной в округе.

Дети устали и трут кулаками глаза,

Вот уже первая в миску упала слеза…

Тристан Корбьер (Эдуард Жоакен Корбьер) родился 18 июля 1845 г. в Коат-Конгаре - местечке близ Морле, в Бретани, - в семье моряка, писателя и журналиста Жана Антуана Эдуарда Корбьера (1793-1875), автора многочисленных заметок о путешествиях и романов, в том числе романа «Корабль невольников» (1832 г.)

Учёба Эдуарда Жоакена была прервана из-за болезни, которая вынудила его поселиться в доме отца в городке Роскоф на берегу океана.

В 1873 г. Тристан Корбьер выпустил свою единственную книгу «Жёлтая любовь», куда вошли почти все написанные им стихотворения. Книга осталась незамеченной при жизни поэта. Испытав влияние Ш. Бодлера, Корбьер во многом предвосхитил символистов.

Лишь в 1883 г. в парижском литературном еженедельнике «Лютеция» появился очерк П. Верлена о Корбьере, включённый впоследствии Верленом в книгу «Проклятые поэты».

Стихи Корбьера переводились на русский язык И. Анненским, И. Тхоржевским, С. Бобровым, Б. Лившицем и др.

Трубка поэта

Я трубка поэта. Мой дым

Ужасен химерам слепым,

Что путают мысли поэту.

Но я задымилась, и разом

Его проясняется разум.

И я уношу его к свету,

К далёким седым облакам,

В пустыню к цветным миражам.

Он грезит, он счастлив мечтой!

А если сгущаются тучи,

Знакомые призраки мучат -

В чубук он впивается мой…

Ещё один дыма глоток

Ослабит судьбы поводок.

…И я затухаю. Покой

Владеет поэтом моим.

А завтра - мечты забытьё.

Знаешь, ведь дым - это всё,

Если правда, что всё - это дым…

Сугубо женское

«Вечная женственность» - это для вечных болванов!

Что не устали скакать под женским хлыстом.

Грех в сотый раз повторять не оставят Адамов -

Душу за тело её продают! Поделом

Тем, кого хлыст настегает причуд и обманов,

Куклой кто стал, кто готов расстилаться ковром.

Смейся, красотка! Не нужно ни чар, ни дурманов -

Лучше уж евнухом стать, чем с волей расстаться потом!..

…Что ты лопочешь?.. Тебе непонятно?.. Мне тоже…

Пьян я твоей красотой, о жестокая! Кто же

Сладких ударов хлыста твоего избежал!

Сам не замечу, как буду однажды повержен,

Меч занесёшь, хоть взгляд твой останется нежен -

Женщиной всем уготован похожий финал.

Вечернее приветствие

Придя, Вы скажете бессмысленные фразы,

И, вспыхнув, зеркало рассыплется на стразы,

Как в серых сумерках светило - на куски.

В осколках - прелести найдёте тайники.

Придя, Вы встретите безжизненную тень,

Но этот день, хмельной, безумный день

Вы примете бесчувственно, уныло,

Как луч давно угасшего светила.

Теперь я Вам не внемлю. Ублажённо

На небесах моих Вы спали обнажённой,

Когда я богом был!.. Но это всё равно…

Ничто меня не сделает богаче,

И в сердце нет струны, которая заплачет,

И песен больше петь не суждено.

Мерзкий пейзаж

Над развеянным прахом опять

Похоронного звона волна.

Чтобы ночь кое-как скоротать,

Червяков пожирает луна.

Где-то про́клятый спит домовой,

Ухмыляется злобно чума.

А в зловонной траве луговой

Зайца-знахаря спрятала тьма.

Мертвецов панталоны и блузки

Разложила сушить Трясогузка.

Смотрит солнце волчье вниз,

Как малютки смердящие жабы

На поганки вскарабкались, дабы

Заунывный пропеть вокализ.

Альбер Виктор Самен родился 3 апреля 1858 г. в Лилле в семье виноторговца. Учился в Лилльском лицее, в 14 лет потерял отца и был вынужден оставить учёбу. Служил в банковской конторе, в парижском муниципалитете. В начале 90-х гг. сблизился с кружком поэтов-символистов, выступал с чтением своих стихов в кабаре «Чёрный кот». Первый же сборник Самена «В саду инфанты» (1893 г.) принёс автору успех. Стихи отличались изысканно-простой формой и прозрачной чистотой языка. Однако второй сборник «По краям вазы» (1898 г.) остался почти незамеченным.

Умер поэт в 1900 г. В 1901 г. вышел сборник его стихотворений «Золотая колесница» и лирическая драма «Полифем». В 1902 г. вышли «Повести и сказки». В 1924 г. было издано собрание сочинений Альбера Самена в 3-х томах.

На русский язык стихи Самена переводили В. Брюсов, Г. Иванов, И. Тхоржевский, И. Эренбург и др.

Аметист

Вечер тянулся античный. Тьма затопила орешник.

Кротким повержены Богом, грозные боги поспешно

Славный Олимп покидали, чтобы исчезнуть совсем.

И у подножья Олимпа нимфа рыдала, меж тем.

А над бушующим морем алой зарёю утешной

День занимался. Тревоги неизъяснимой полны

Ветви дубов шевелились, чая видений кромешных.

На освящённых озёрах венчики лилий безгрешных

Полнили Ангелы светом, словно прекрасные сны.

Шеи голубки нежнее небо рассветное стало…

Хрупкая нимфа, прикрывшись длинных волос покрывалом,

Бледные Флоры дары в дивный вплела амулет.

Невдалеке в полумраке прятался Фавн безутешный,

Слёзы туманили горько глаз фиолетовых свет.

Доброй эпохи последним было то чувство, конечно…

Вечер растаял античный. Свет воцарился Нездешний.

Готовая трапеза

Ах, дочка! Оставь ты иголку и шёлк!

Хозяина встретить достойно - наш долг.

Немало придётся усилий затратить,

Набрось-ка на стол белоснежную скатерть!

Расставь-ка посуду, а в чашу сложи

На лист винограда душистый инжир.

И персик, чей бархат, как девичья кожа,

И горсть виноградин, что с золотом схожи.

И ломтики хлеба подать не забудь,

Да выгнать из комнаты мух как-нибудь.

На улице жарко. Мы ставни закроем -

Окутает залы прохладным покоем.

Столовая пусть, погрузившись во мрак,

Исполнится фруктов дыханьем. Итак,

Ступай-ка на двор, зачерпни там водицы,

В кувшине студёной вода сохранится.

И пусть ледяным остаётся кувшин,

Пусть падают капли с его боковин.

Мудрость

Богам уподобился мудрый старик,

Что дивные тайны Вселенной постиг.

Вот, сидя на мху у морского залива,

Старик с пастухом говорит. Молчаливо

Спускается ночь, и над тёмной водой

Созвездия, мерцая, встают чередой…

Прекрасный пастух бродит мысленно где-то,

Бледнее он мрамора лунного света.

Не любит он игрищ и вольных речей -

Он ищет познаний бурлящий ручей.

Ему, что мечтает о тайне бесплотной,

Старик передаст свою мудрость охотно.

Ему он расскажет о пышных цветах,

О солнце, о снеге, о вольных ветрах.

Научит он жизни дыхание слушать,

И в каждом предмете укажет он душу.

Купая в заливе светил хоровод,

Над ними восславит миры небосвод...

И слушает жадно пастух любопытный,

Но хочет он больше узнать, ненасытно

Стараясь проникнуть во всё. Вместе с тем

Он алчет скорее подняться над всем.

И с горних высот наблюдать за мгновеньем,

Послушным суровых времён дуновенью.

Мгновеньем, чей лик под вуалью златой,

А взгляда не выдержит смертный простой.

Пастух содрогнулся, восторгом охвачен,

Он с места поднялся, смеётся и плачет.

Но за руку взял его старый мудрец

И палец к губам приложил. Наконец

Увидел пастух свою дерзость. Сурово

Ночь провещала заветное слово:

Мыслям, что гордость внушит, всё равно

В небытии умереть суждено.

Мёртвый город

Среди глухих песков навеки погребён

Остался город, некогда живой и славный.

Он спит последним сном, как древний Вавилон,

А всюду битый мрамор, словно саван.

Когда-то город цвёл, и над его стеной

Победа свои крылья простирала.

Народы Азии причудливой толпой

Теснились у ворот и у причала.

Теперь он пуст. Навеки тишина

Его объяла стогны. И луна

Над высохшей рекой молчит благочестиво.

Лишь на обломках портика свой пост

Не покидает слон из бронзы. Терпеливо

Он хоботом коснуться тщится звёзд.