Ракету тряхнуло, и она разверзлась, точно бок ей вспорол гигантский консервный нож. Люди, выброшенные наружу, бились в пустоте десятком серебристых рыбешек. Их разметало в море тьмы, а корабль, разбитый вдребезги, продолжал свой путь - миллион осколков, стая метеоритов, устремившаяся на поиски безвозвратно потерянного Солнца.
Вуд! Вуд!
Капитан!
Холлис, Холлис, это я, Стоун!
Стоун, это я, Холлис! Где ты?
Не знаю. Откуда мне знать? Где верх, где низ? Я падаю. Боже милостивый, я падаю!
Они падали. Падали, словно камешки в колодец. Словно их разметало одним мощным броском. Они были уже не люди, только голоса - очень разные голоса, бестелесные, трепетные, полные ужаса или покорности.
Мы разлетаемся в разные стороны.
Да, правда. Холлис, летя кувырком в пустоте, понял - это правда. Понял и как-то отупело смирился. Они расстаются, у каждого своя дорога, и ничто уже не соединит их вновь. Все они в герметичных скафандрах, бледные лица закрыты прозрачными шлемами, но никто не успел нацепить энергоприбор. С энергоприбором за плечами каждый стал бы в пространстве маленькой спасательной шлюпкой, тогда можно бы спастись самому и причти на помощь другим, собраться всем вместе, отыскать друг друга; они стали бы человеческим островком и что-нибудь придумали бы. А так они просто метеориты, и каждый бессмысленно несется навстречу своей неотвратимой судьбе. Прошло, должно быть, минут десять, пока утих первый приступ ужаса и всех сковало оцепенелое спокойствие. Пустота - огромный мрачный ткацкий станок - принялась ткать странные нити, голоси сходились, расходились, перекрещивались, определялся четкий узор.
Холлис, я Стоун. Сколько времени мы сможем переговариваться по радио?
Смотря с какой скоростью ты летишь в свою сторону, а я - в свою.
Думаю, еще с час.
Да, пожалуй, - бесстрастно, отрешенно отозвался Холлис.
А что произошло? - спросил он минуту спустя.
Наша ракета взорвалась, только и всего. С ракетами это бывает.
Ты в какую сторону летишь?
Похоже, врежусь в Луну.
А я в Землю. Возвращаюсь к матушке-Земле со скоростью десять тысяч миль в час. Сгорю, как спичка.
Холлис подумал об этом с поразительной отрешенностью. Будто отделился от собственного тела и смотрел, как оно падает, падает в пустоте, смотрел равнодушно, со стороны, как когда-то, в незапамятные времена, зимой, - на первые падающие снежинки.
Остальные молчали и думали о том, что с ними случилось, и падали, падали, и ничего не могли изменить. Даже капитан притих, ибо не знал такой команды, такого плана действий, что могли бы исправить случившееся.
Ох, как далеко падать! Как далеко падать, далеко, далеко, - раздался чей-то голос. - Я не хочу умирать, не хочу умирать, как далеко падать…
Кто это?
Не знаю.
Наверно, Стимсон. Стимсон, ты?
Далеко, далеко, не хочу я так. Ох, господи, не хочу я так!
Стимсон, это я, Холлис. Стимсон, ты меня слышишь? Молчание, они падают поодиночке, кто куда.
Стимсон!
Да? - наконец-то отозвался.
Не расстраивайся, Стимсон. Все мы одинаково влипли.
Не нравится мне тут. Я хочу отсюда выбраться.
Может, нас еще найдут.
Пускай меня найдут, пускай найдут, - сказал Стимсон. - Неправда, не верю, не могло такое случиться.
Ну да, это просто дурной сон, - вставил кто-то.
Заткнись! - сказал Холлис.
Поди сюда и заткни мне глотку, - предложил тот же голос. Это был Эплгейт. Он засмеялся - даже весело, как ни в чем не бывало: - Поди-ка заткни мне глотку!
И Холлис впервые ощутил, как невообразимо он бессилен. Слепая ярость переполняла его, больше всего на свете хотелось добраться до Эплгейта. Многие годы мечтал до него добраться, и вот слишком поздно. Теперь Эплгейт - лишь голос в шлемофоне.
Падаешь, падаешь, падаешь…
И вдруг, словно только теперь им открылся весь ужас случившегося, двое из уносящихся в пространство разразились отчаянным воплем. Как в кошмаре, Холлис увидел: один проплывает совсем рядом и вопит, вопит…
Перестань!
Казалось, до кричащего можно дотянуться рукой, он исходил безумным, нечеловеческим криком. Никогда он не перестанет. Этот вопль будет доноситься за миллионы миль, сколько достигают радиоволны, и всем вымотает душу, и они не смогут переговариваться между собой.
Холлис протянул руки. Так будет лучше. Еще одно усилие - и он коснулся кричащего. Ухватил за щиколотку, подтянулся, вот они уже лицом к лицу. Тот вопит, цепляется за него бессмысленно и дико, точно утопающий. Безумный вопль заполняет Вселенную.
«Так ли, эдак ли, - думает Холлис - Все равно его убьет Луна, либо Земля, либо метеориты, так почему бы не сейчас?»
Он обрушил железный кулак на прозрачный шлем безумного. Вопль оборвался. Холлис отталкивается от трупа - и тот, кружась, улетает прочь и падает.
И Холлис падает, падает в пустоту, и остальные тоже уносятся в долгом вихре нескончаемого, безмолвного падения.
Холлис, ты еще жив?
Холлис не откликается, но лицо ему обдает жаром.
Это опять я, Эплгейт.
Давай поговорим. Все равно делать нечего.
Его перебивает капитан:
Довольно болтать. Надо подумать, как быть дальше.
А может, вы заткнетесь, капитан? - спрашивает Эплгейт.
Вы отлично меня слышали, капитан. Не стращайте меня своим чином и званием, вы теперь от меня за десять тысяч миль, и нечего комедию ломать. Как выражается Стимсон, нам далеко падать.
Послушайте, Эплгейт!
Отвяжись ты. Я поднимаю бунт. Мне терять нечего, черт возьми. Корабль у тебя был никудышный, и капитан ты был никудышный, и желаю тебе врезаться в Луну и сломать себе шею.
Приказываю вам замолчать!
Валяй приказывай. - За десять тысяч миль Эплгейт усмехнулся. Капитан молчал. - О чем, бишь, мы толковали, Холлис? - продолжал Эплгейт. - А, да, вспомнил. Тебя я тоже ненавижу. Да ты и сам это знаешь. Давным-давно знаешь.
Холлис беспомощно сжал кулаки.
Сейчас я тебе кое-что расскажу. Можешь радоваться. Это я тебя провалил, когда ты пять лет назад добивался места в Ракетной компании.
Рядом сверкнул метеорит. Холлис опустил глаза - кисть левой руки срезало, как ножом. Хлещет кровь. Из скафандра мигом улетучился воздух. Но, задержав дыхание, он правой рукой затянул застежку у локтя левой, перехватил рукав и восстановил герметичность. Все случилось мгновенно, он и удивиться не успел. Его уже ничто не могло удивить. Течь остановлена, скафандр тотчас опять наполнился воздухом. Холлис перетянул рукав еще туже, как жгутом, и кровь, только что хлеставшая, точно из шланга, остановилась.
За эти страшные секунды с губ его не сорвалось ни звука. А остальные все время переговаривались. Один - Леспир - болтал без умолку: у него, мол, на Марсе жена, а на Венере другая, и еще на Юпитере жена, и денег куры не клюют, и здорово он на своем веку повеселился - пил, играл, жил в свое удовольствие. Они падали, а он все трещал и трещал языком. Падал навстречу смерти и предавался воспоминаниям о прошлых счастливых днях.
Так странно все. Пустота, тысячи миль пустоты, а в самой сердцевине ее трепещут голоса. Никого не видно ни души, только радиоволны дрожат, колеблются, пытаясь взволновать и людей.
Злишься, Холлис?
И правда, он не злился. Им опять овладело равнодушие, он был точно бесчувственный камень, нескончаемо падающий в ничто.
Ты всю жизнь старался выдвинуться, Холлис. И не понимал, почему тебе вечно не везет. А это я внес тебя в черный список, перед тем как меня самого вышвырнули за дверь.
Это все равно, - сказал Холлис.
Ему и правда было все равно. Все это позади. Когда жизнь кончена, она словно яркий фильм, промелькнувший на экране, - все предрассудки, все страсти вспыхнули на миг перед глазами, и не успеешь крикнуть - вот был счастливый день, а вот несчастный, вот милое лицо, а вот ненавистное, - как пленка уже сгорела дотла и экран погас.
Жизнь осталась позади, и, оглядываясь назад, он жалел только об одном - ему еще хотелось жить и жить Неужто перед смертью со всеми так - умираешь, а кажется, будто и не жил? Неужто жизнь так коротка - вздохнуть не успел, а уже все кончено? Неужто всем она кажется такой немыслимо краткой - или только ем» здесь, в пустоте, когда считанные часы остались на то. чтобы все продумать и осмыслить?
А Леспир знай болтал свое:
Что ж, я пожил на славу: на Марсе жена, и на Венере жена, и на Юпитере. И у всех- у них были деньги и все уж так меня ублажали. Пил я сколько хотел, а один раз проиграл в карты двадцать тысяч долларов
«А сейчас ты влип, - думал Холлис - Вот у меня ничего этого не было. Пока я был жив, я тебе завидовал, Леспир Пока у меня было что-то впереди, я завидовал твоим любовным похождениям и веселому житью. Женщины меня пугали, и я сбежал в космос, но все время думал о жен шинах и завидовал, что у тебя их много, и денег много и живешь ты бесшабашно и весело А сейчас все кончено и мы падаем, и я больше не завидую, ведь и для тебя сейчас все кончено, будто ничего и не было»
Холлис вытянул шею и закричал в микрофон:
Все кончено. Леспир!
Молчание.
Будто ничего и не было, Леспир!
Это я, Холлис.
Он поступал подло. Он чувствовал, что это подло, бессмысленно и подло - умирать. Эплгейт сделал ему больно, теперь он хотел сделать больно другому. Эплгейт и пустота - оба жестоко ранили его.
Ты влип, как все мы, Леспир. Все кончено. Как будто никакой жизни и не было, верно?
Неправда.
Когда все кончено, это все равно, как если б ничего и не было. Чем сейчас твоя жизнь лучше моей? Сейчас, сию минуту - вот что важно. А сейчас тебе разве лучше, чем мне? Лучше, а?
Да, лучше.
Чем это?
А вот тем! Мне есть что вспомнить! - сердито крикнул издалека Леспир, обеими руками цепляясь за милые сердцу воспоминания
И он был прав. Холлиса точно ледяной водой окатило, и он понял: Леспир прав. Воспоминания и мечты - совсем не одно и то же. Он всегда только мечтал, только хотел всего, чего Леспир добился и о чем теперь вспоминает Да, так. Мысль эта терзала Холлиса неторопливо, безжалостно, резала по самому больному месту.
Ну а сейчас, сейчас что тебе от этого за радость? - крикнул он Леспиру. - Если что прошло и кончено, какая от этого радость? Тебе сейчас не лучше, чем мне.
Я помираю спокойно, - отозвался Леспир. - Был и на моей улице праздник Я не стал перед смертью подлецом, как ты.
Подлецом? - повторил Холлис, будто пробуя это слово на вкус.
Сколько он себя помнил, никогда в жизни ему не случалось сделать подлость. Он просто не смел. Должно быть, все, что было в нем подлого и низкого, копилось впрок для такого вот часа. «Подлец» - он загнал это слово в самый дальний угол сознания. Слезы навернулись на глаза, покатились по щекам. Наверно, кто-то услыхал, как у него захватило дух.
Не расстраивайся, Холлис.
Конечно, это просто смешно. Всего лишь несколько минут назад он давал советы другим, Стимсону; он казался себе самым настоящим храбрецом, а выходит, никакое это не мужество, просто он оцепенел, так бывает от сильного потрясения, от шока. А вот теперь он пытается в короткие оставшиеся минуты втиснуть волнение, которое подавлял в себе всю жизнь.
Я понимаю, каково тебе, Холлис, - слабо донесся голос Леспира, теперь их разделяло уже двадцать тысяч миль, - Я на тебя не в обиде.
«Но разве мы с Леспиром не равны? - спрашивал себя Холлис - Здесь, сейчас - разве у нас не одна судьба? Что прошло, то кончено раз и навсегда - и какая от него радость? Так и так помирать». Но он и сам понимал, что рассуждения эти пустопорожние, будто стараешься определить, в чем разница между живым человеком и покойником - В одном есть какая-то искра, что-то таинственное, неуловимое, а в другом - нет.
Вот и Леспир не такой, как он: Леспир жил полной жизнью - и сейчас он совсем другой, а сам он, Холлис, уже долгие годы все равно что мертвый. Они шли к смерти разными дорогами - и если смерть не для всех одинакова, то, надо думать, его смерть и смерть Леспира будут совсем разные, точно день и ночь. Видно, умирать, как и жить, можно на тысячу ладов, и если ты однажды уже умер, что хорошего можно ждать от последней и окончательной смерти?
А через секунду ему срезало правую ступню. Он чуть не расхохотался. Из скафандра опять вышел весь воздух. Холлис быстро наклонился - хлестала кровь, метеорит оторвал ногу и костюм по щиколотку Да, забавная это штука - смерть в межпланетном пространстве. Она рубит тебя в куски, точно невидимый злобный мясник. Холлис туго завернул клапан у колена, от боли кружилась голова, он силился не потерять сознание; наконец-то клапан завернут до отказа, кровь остановилась, воздух опять наполнил скафандр; и он выпрямился и снова падает, падает ему только это и остается - падать.
Эй, Холлис!
Холлис сонно кивнул, он уже устал ждать.
Я тут поразмыслил. Послушал, что ты говоришь. Нехорошо все это. Мы становимся скверные. Скверно так помирать. Срываешь зло на других Ты меня слушаешь, Холлис?
Я соврал тебе раньше. Соврал. Ничего я тебя не проваливал. Сам не знаю, почему я это ляпнул. Наверно, чтоб тебе досадить. Что-то в тебе есть такое, всегда хотелось тебе досадить. Мы ведь всегда не ладили. Наверно, это я так быстро старею, вот и спешу покаяться. Слушал я, как подло ты говорил с Леспиром, и стыдно мне, что ли, стало. В общем, неважно, только ты знай, я тоже валял дурака. Все, что я раньше наболтал, сплошное вранье. И катись к чертям.
Холлис почувствовал, что сердце его снова забилось. Кажется, долгих пять минут оно не билось вовсе, а сейчас опять кровь побежала по жилам. Первое потрясение миновало, а теперь откатывались и волны гнева, ужаса, одиночества. Будто вышел поутру из-под холодного душа, готовый позавтракать и начать новый день.
Спасибо, Эплгейт.
Не стоит благодарности. Не вешай носа, сукин ты сын!
Это ты?! - на всю Вселенную заорал Холлис.
Стоун - один из всех - настоящий друг!
Меня занесло в метеоритный рой, тут куча мелких астероидов.
Что за метеориты?
Думаю, группа Мирмидонян, они проходят мимо Марса к Земле раз в пять лет. Я угодил в самую середку. Похоже на большущий калейдоскоп. Металлические осколки всех цветов, самой разной формы и величины. Ох, и красота же!
Лечу с ними. Они меня утащили. Ах, черт меня подери!
Он засмеялся.
Холлис напрягал зрение, но так ничего и не увидел. Только огромные алмазы, и сапфиры, и изумрудные туманы, и чернильный бархат пустоты, и среди хрустальных искр слышится голос бога. Как странно, поразительно представить себе: вот Стоун летит с метеоритным роем прочь, за орбиту Марса, летит годами, и каждые пять лет возвращается к Земле, мелькнет на земном небосклоне и вновь исчезнет, и так сотни и миллионы лет. Без конца, и во веки веков Стоун и рой Мирмидонян будут лететь, образуя все новые и новые узоры, точно пестрые стеклышки в калейдоскопе, которым любовался мальчонкой, глядя на солнце, опять и опять встряхивая картонную трубку.
До скорого, Холлис, - чуть слышно донесся голос Стоуна. - До скорого!
Счастливо! - за тридцать тысяч миль крикнул Холлис.
Не смеши, - сказал Стоун и исчез.
Звезды сомкнулись вокруг.
До скорого!
Не расстраивайся!
Еще и еще прощанья. Короткие, без лишних слов. И вот огромный мозг, не замкнутый больше в единстве, распадается на части. Все они так слаженно, с таким блеском работали, пока их объединяла черепная коробка пронизывающей пространство ракеты, а теперь один за другим они умирают; разрушается смысл их общего бытия. И, как живое существо погибает, едва выйдет из строя мозг, так теперь погибал самый дух корабля, и долгие дни, прожитые бок о бок, и все, что люди значили друг для друга. Эплгейт теперь всего лишь оторванный от тела палец, уже незачем его презирать, противиться ему. Мозг взорвался - и бессмысленные, бесполезные обломки разлетелись во все стороны. Голоса замирали, и вот пустота нема Холлис один, он падает
Каждый остался один Голоса их сгинули, как будто бог обронил несколько слов, и недолгое эхо дрогнуло и затерялось в звездной бездне Вот капитан уносится к Луне; вот Стоун среди роя метеоритов; а там Стимсон а там Эплгейт улетает к Плутону; и Смит, Тернер. Андервуд и все остальные - стеклышки калейдоскопа, они так долго складывались в переменчивый мыслящий узор, а теперь их раскидало всех врозь, поодиночке
«А я? - думал Холлис. - Что мне делать? Как чем теперь искупить ужасную, пустую жизнь? Хоть одним добрым делом искупить бы свою подлость, она столько лет во мне копилась, а я и не подозревал! Но теперь никого нет рядом, я один - что можно сделать хорошего когда ты совсем один? Ничего не сделаешь А завтра вечером я врежусь в земную атмосферу
И сгорю - подумал он. - и развеюсь прахом над всеми материками. Вот и польза от меня Самая малость а все-таки прах есть прах и он соединится с Землей»
Он падал стремительно, точно пуля, точно камешек, точно гирька, спокойный теперь, совсем спокойный, не ощущая ни печали, ни радости - ничего; только одного ему хотелось: сделать что-нибудь хорошее теперь, когда все кончено, сделать хоть что-то хорошее и знать я это сделал…
«Когда я врежусь в воздух, я вспыхну, как метеор».
Хотел бы я знать, - сказал он вслух, - увидит меня кто-нибудь?
Маленький мальчик на проселочной дороге поднял голову и закричал.
Мама, смотри, смотри! Падучая звезда!
Ослепительно яркая звезда прочертила небо и канула в сумерки над Иллинойсом.
Загадай желание - сказала мать. - Загадай скорей желание!
Перевод с английского Норы Галь.
Смотрю - и что же в моих глазах?
В фигурах разных и звездах
Сапфиры, яхонты, топазы,
И изумруды и алмазы,
И аметисты и жемчуг,
И перламутр - все вижу вдруг!
Лишь сделаю рукой движенье -
И новое в глазах явленье!
(А. Измайлов, в журнале «Благонамеренный» за 1818 год)
Вспоминаете что это такое? Да, да, это старый советский калейдоскоп. Уж не знаю, есть ли сейчас у детей такое чудо.
Калейдоскоп событий, калейдоскоп истории, события крутятся как в калейдоскопе… Такие привычные клише. А ведь в детстве при слове калейдоскоп возникала лишь одна простая ассоциация - игрушка. Вообще детские игрушки очень часто скрывают за собой долгую интересную историю, иногда игрушки становятся увлечением всей жизни. Взрослые нередко перенимают свои увлечения у детей. Так, кстати было с марками - почтовые марки сначала собирали дети и играли с ними как с фантиками, обменивались, хвастались. Теперь же всерьез собирают марки далеко не только дети, за марками охотятся, на них копят деньги долгие годы, кто-то готов отдать все за какой-нибудь особенно ценный экземпляр, иногда марка стоит коллекционеру жизни. Но не будем далеко отходить от предмета нашего сегодняшнего разговора. Вернемся к калейдоскопу.
Калейдоскоп возник гораздо раньше, чем серьезный инструмент для исследавания небесных светил телескоп. Хотя природа у них одна и та же.
А вообще-то - это оптический прибор в виде трубки, содержащей внутри три продольных, сложенных под углом зеркальных стекла. При поворачивании трубки продольной оси цветные элементы (осколки цветного стекла), находящиеся между зеркалами, отражаются и создают меняющиеся симметричные узоры.
Но если телескоп - это серьезно и для немногих, изучающих небо, то калейдоскоп - это развлечение. Вначале для элиты. Как же - стекло, а тем более зеркало стоило дорого и не могло быть развлечением для простолюдинов.
Появление витражей в храмах в середине 18 века стимулировало моду на невинное светское развлечение: стеклышки которые выстраиваются в красивые витражные фантазии.
Поражала необычайная гармония, повторяющиеся фрагменты, буйство красок. Мода на калейдоскопы с постояной периодичностью охватывала весь мир. И при всей неприхотливости конструкции люди увлекались этим нехитрым прибором.
Считается, что эту яркую и вроде бы простую, но завораживающую детскую игрушку придумал в 1816 году шотландский физик Сэр Давид Брюстер. Брюстер с самого детства интересовался свойствами стекла и света. В 10 лет он построил свой первый телескоп. Потом были годы учения в Университете Эдинбурга (кстати, Брюстер был вундеркиндом, студентом он стал в 12 лет), изучение оптики и физики света, множество научных открытий. Интересно, что Брюстер, человек поистине многогранный, едва не стал проповедником: помешала лишь природная скромность.
Выйдя на кафедру в первый раз, Брюстер буквально потерял голос и уже никогда не решился читать проповеди. Современники писали, что тот день был горем для Церкви и счастьем для науки. Наука действительно приобрела гения. Однако Брюстер - изобретатель двояковыпуклого стереоскопа, полигональных зеркал, поляриметра и конструктор линз для маяков - по иронии судьбы обрел славу через простую, казалось бы, детскую игрушку. Калейдоскоп принес Брюстеру славу первооткрывателя, но не принес ни копейки денег. Патент оформляли как-то слишком нерасторопно, и предприимчивые дельцы быстро освоили технологию и простые по своему исполнению игрушки появились во всех магазинах.
Изобретение Брюстера «раскрасило» жизнь - представители всех классов и сословий, независимо от возраста радостно наблюдали за причудливыми узорами, которые никогда не повторялись. Справедливости ради скажу, что Брюстер был человеком, которого любила фортуна - сорок лет он прожил в счастливом браке, был отцом четырех сыновей и двух дочерей. Кстати, младшая дочь родилась от второй жены (первая умерла, когда Брюстеру было 66 лет). Повторно женился сумасшедший счастливый гений уже в 75 лет. Отвлечемся на секундочку и добавим рассказу патриотизма. Говорят, что раньше Брюстера изобрели калейдоскопы в России. А сделал это никто иной, как Ломоносов, но Михайло Васильевичу не приходило в голову запатентовать «безделицу».
Калейдоскоп Девида Бюстера принс своему автору славу, но и только. Патент был оформлен слишком поздно, и за это время многие предприимчивые дельцы успели не только по достоинству оценить изобретение, но и перехватить эту новую потрясающую идею. Вскоре в магазинах всей страны появились эти простые по исполнению, но, на тот момент, совершенно оригинальные игрушки. Брызгами цветных осколков стекла, многократно отражённых зеркалами, калейдоскоп ворвался в монотонную жизнь всех обывателей того времени, независимо от возраста, класса и социального положения. Давать калейдоскоп в подарок стало доброй шотландской традицией.
Когда известие о чудном европейском изобретении докатилось до Америки, шел уже 1870 год. Американский ученый Чарльз Буш, к которому попал один из привезенных из Европы калейдоскопов, необычайно заинтересовался новой "игрушкой". На протяжении многих лет он создавал и модернизировал калейдоскопы, пробовал изменять их форму, наклон зеркал, содержимое. Именно Чарльз Буш создал первый "кабинетный калейдоскоп" - трубу из черного плотного картона, с бронзовым поворотным колечком на конце, подвижно закрепленную на красивой деревянной подставке.
Калейдоскоп не просто игрушка. Чем больше я узнавала о нем, тем больше понимала, что калейдоскоп это философия. Да-да, именно так. Вы знаете, с чем непременно сравнивают калейдоскоп, и сравнению этому посвящают целые научные труды? С мандалой. Есть даже легенда, что египтяне впервые создали во время своих медитаций нечто вроде калейдоскопа, использовав тщательно отполированные осколки известняка. Поэтому особенно преданные своей страсти коллекционеры и художники, любят наделять калейдоскопы какой-то магической силой воздействия на человека. Они говорят, что калейдоскоп вдохновляет ум и пробуждает сердце. Существуют даже целые направления медитации с калейдоскопом, люди медитируют, разглядывая узоры, есть даже специальное обозначение - медитоскоп. Медитоскоп даже получил свое развитие, став чакроскопом.
Чакроскоп придумала и создала Мэрил Энн Батлер, художница, увлекающаяся теорией цвета и ее воздействия на организм человека. Традиционные цвета, используемые в калейдоскопах, отвечают за определенные участки в чакрах и теле человека. Мэрил Батлер добавила еще четыре цвета, которые традиционно отвечают за женское начало (серебряный), мужское начало (золотой), перерождение (фуксия) и любовь (розовый). Упражнения с чакроскопом, по мнению Батлер, позволяют человеку открыть свое «внутренне зрение».
Калейдоскопы используют и в медицине. Доктор Клиффорд Кун глава Отделения психиатрии и поведенческих наук в университете Кентукки начинал с коллекционирования калейдоскопов, а потом ввел их в свою практику лечения пациентов. Разглядывание узоров в калейдоскопе, успокаивает нервы, снимает напряжение и стресс. Сейчас в Америке и Европе такой метод лечения уже не является экзотическим.
Калейдоскоп используют музыканты и композиторы, настраиваясь на игру или улавливая появившуюся в мыслях новую мелодию. Считается, что каждому цвету соответствует музыкальная нота: наблюдая узоры в калейдоскопе, видишь музыку.
У калейдоскопа множество поклонников: и дети, которые разглядывают узоры, в качестве забавы, и художники, которые создают сложнейшие и красивейшие узоры, просчитывают невероятные композиции, подбирают материалы, инженеры, коллекционеры, врачи и философы. За рубежом, калейдоскопы стали столь популярны, что в 1986 году Коузи Бейкер создала специальное общество, объединившее всех коллекционеров и профессионалов, художников и теоретиков, производителей и покупателей - Brewster Kaleidoscope Society.
Пожалуй, невозможно охватить все то, чем занимается общество, это свой отдельный, огромный мир - мир людей, ушедших за игрой цвета и форм. Кстати о формах, существует несколько типов калейдоскопов. Собственно классический калейдоскоп: система зеркал, в которой отражаются разноцветные кусочки стекла. Телейдоскоп - вместо пересыпающейся мишуры в телейдоскопе стоит обычная линза, а мозаика состоит из предметов окружающего мира. Гибрид калейдоскопа и телейдоскопа - картинка состоит и из стекла и из предметов окружающего мира. Параскоп, в котором можно наблюдать объемную картинку. И масляный калейдоскоп, где вместо кусочков стекла - трубка, заполненная маслянистой жидкостью с разнообразными кристалликами.
Пожалуй, чаще всего, мы знакомы с калейдоскопом, представляющим из себя пластмассовую или металлическую трубку с ободом на конце, но на самом деле форм и видов калейдоскопов множество, некоторые из них - настоящие произведения искусства.
А вот самый большой в мире калейдоскоп построили в Японии в 2005 году во время выставки ЭКСПО. В павильоне в Нагое построили Башню Земли. По стенам этой трехгранной башни 47 метров в высоту сверху вниз стекала вода, образуя различные узоры, в зависимости от направления солнечных лучей. В местах соединения стен башни выходили струи воздуха, имитирующие ветер. В павильоне раздавались мелодичные звуки, которые исходили от трех ветряных мельниц, установленных рядом с башней. Внутри башни располагался самый большой в мире калейдоскоп.
У классического калейдоскопа имеется большое число моделий. Они возникли в позапрошлом столетии. Афанеидоскоп, дебускоп и типоскоп - вот лишь малый список наименований родных «братьев» калейдоскопа. Несмотря на кажущуюся простоту игрушки, многие изобретатели до сих пор ее усовершенствуют, внося в простую конструкцию что-то свое. Наши соотечественники также запатентовали ряд изобретений в области созданий калейдоскопов. .
За рубежом производство калейдоскопов превратилось в самостоятельный вид искусства. В 1986 году было создано общество любителей калейдоскопов «Brewster Kaleidoscope Society». В России похожей организации пока нет.
Очень поэтично назван калейдоскоп в «Толковом словаре» В.Даля: «Узорник - это трубка, с двумя зеркальцами клином, где цветные стекляшки отражаются узорною звездою, переменною, при всяком движении или обороте трубки » (http://www.dict.t-mm.ru/dal/k/kale.html )
Как же сделан калейдоскоп? Что же там такое внутри, что позволяет видеть столь много узоров, которые никогда не повторяются? Это только некоторые вопросы, которые возникают, как только Вам в руки попадает калейдоскоп. Приоткроем завесу тайны над устройством этой игрушки.
Калейдоскоп — это источник вдохновения. Когда видишь бесконечно складывающиеся узоры, понимаешь, что мир безграничен, как безгранична человеческая фантазия.
Калейдоскоп — это генератор положительного поля. Он способен создать настроение, разогнать тоску, улучшить самочувствие. 15 минут рассматривания картинок калейдоскопа сравнимы с 5 минутами здорового смеха.
Калейдоскоп — это домашний терапевт. Он помогает снять усталость зрительного нерва, что особенно важно в современном мире компьютеров и электроники. А еще он улучшает тонус при болезни и ускоряет процесс выздоровления
Люди, взявшие его в руки, не расстаются с ним. 25 узорообразующих элементов не повторяются в течение 500 млн. лет.
источники:
http://macrame-clot-25.ucoz.ru/publ/istorija_pojavlenija_veshhej/istorija_kalejdoskopa/6-1-0-164
http://evolutsia.com/content/view/1565/83/
Еще из истории кто пропустил: и
Взрыв огромным консервным ножом вспорол корпус ракеты. Людей выбросило в космос, подобно дюжине трепещущих серебристых рыб. Их разметало в черном океане, а корабль, распавшись на миллион осколков, полетел дальше, словно рой метеоров в поисках затерянного Солнца.
Беркли, Беркли, ты где?
Вуд, Вуд!
Капитан!
Холлис, Холлис, я Стоун.
Стоун, я Холлис. Где ты?
Не знаю. Разве тут поймешь? Где верх? Я падаю. Понимаешь, падаю.
Они падали, падали, как камни падают в колодец. Их разметало, будто двенадцать палочек, подброшенных вверх исполинской силой. И вот от людей остались только одни голоса - несхожие голоса, бестелесные и исступленные, выражающие разную степень ужаса и отчаяния.
Нас относит друг от друга.
Так и было. Холлис, медленно вращаясь, понял это. Понял и в какой-то мере смирился. Они разлучились, чтобы идти каждый своим путем, и ничто не могло их соединить. Каждого защищал герметический скафандр и стеклянный шлем, облекающий бледное лицо, но они не успели надеть силовые установки. С маленькими двигателями они были бы точно спасательные лодки в космосе, могли бы спасать себя, спасать других, собираться вместе, находя одного, другого, третьего, и вот уже получился островок из людей, и придуман какой-то план... А без силовой установки на заплечье они - неодушевленные метеоры, и каждого ждет своя отдельная неотвратимая судьба.
Около десяти минут прошло, пока первый испуг не сменился металлическим спокойствием. И вот космос начал переплетать необычные голоса на огромном черном ткацком стане; они перекрещивались, сновали, создавая прощальный узор.
Холлис, я Стоун. Сколько времени можем мы еще разговаривать между собой?
Это зависит от скорости, с какой ты летишь прочь от меня, а я-от тебя.
Что-то около часа.
Да, что-нибудь вроде того, - ответил Холлис задумчиво и спокойно.
А что же все-таки произошло? - спросил он через минуту.
Ракета взорвалась, только и всего. С ракетами это бывает.
В какую сторону ты летишь?
Похоже, я на Луну упаду.
А я на Землю лечу. Домой на старушку Землю со скоростью шестнадцать тысяч километров в час. Сгорю, как спичка.
Холлис думал об этом с какой-то странной отрешенностью. Точно он видел себя со стороны и наблюдал, как он падает, падает в космосе, наблюдал так же бесстрастно, как падение первых снежинок зимой, давным- давно.
Остальные молчали, размышляя о судьбе, которая поднесла им такое: падаешь, падаешь, и ничего нельзя изменить. Даже капитан молчал, так как не мог отдать никакого приказа, не мог придумать никакого плана, чтобы все стало по-прежнему.
Ох, как долго лететь вниз. Ох, как долго лететь, как долго, долго, долго лететь вниз, - сказал чей-то голос. -Не хочу умирать, не хочу умирать, долго лететь вниз...
Кто это?
Не знаю.
Должно быть, Стимсон. Стимсон, это ты?
Как долго, долго, сил нет. Господи, сил нет.
Стимсон, я Холлис. Стимсон, ты слышишь меня?
Пауза, и каждый падает, и все порознь.
Стимсон.
Да. - Наконец-то ответил.
Стимсон, возьми себя в руки, нам всем одинаково тяжело.
Не хочу быть здесь. Где угодно, только не здесь.
Нас еще могут найти.
Должны найти, меня должны найти, - сказал Стимсон. - Это неправда, то, что сейчас происходит, неправда.
Плохой сон, - произнес кто-то.
Замолчи!-крикнул Холлис.
И Холлис впервые ощутил всю невыносимость своего положения. Он захлебнулся яростью, потому что в этот миг ему больше всего на свете хотелось поквитаться с Эплгейтом. Он много лет мечтал поквитаться, а теперь поздно, Эплгейт - всего лишь голос в наушниках.
Они падали, падали, падали...
Двое начали кричать, точно только сейчас осознали весь ужас, весь кошмар происходящего. Холлис увидел одного из них: он проплыл мимо него, совсем близко, не переставая кричать, кричать...
Прекрати!
Совсем рядом, рукой можно дотянуться, и все кричит. Он не замолчит. Будет кричать миллион километров, пока радио работает, будет всем душу растравлять, не даст разговаривать между собой.
Холлис вытянул руку. Так будет лучше. Он напрягся и достал до него. Ухватил за лодыжку и стал подтягиваться вдоль тела, пока не достиг головы. Космонавт кричал и лихорадочно греб руками, точно утопающий. Крик заполнил всю Вселенную.
«Так или иначе, - подумал Холлис. - Либо Луна, либо Земля, либо метеоры убьют его, зачем тянуть?»
Он раздробил его стеклянный шлем своим железным кулаком. Крик захлебнулся. Холлис оттолкнулся от тела, предоставив ему кувыркаться дальше, падать дальше по своей траектории.
Падая, падая, падая в космос, Холлис и все остальные отдались долгому, нескончаемому вращению и падению сквозь безмолвие.
Холлис, ты еще жив?
Холлис промолчал, но почувствовал, как его лицо обдало жаром.
Это Эплгейт опять.
Ну что тебе, Эплгейт?
Потолкуем, что ли. Все равно больше нечем заняться.
Вмешался капитан:
Довольно. Надо придумать какой-нибудь выход.
Эй, капитан, молчал бы ты, а? - сказал Эплгейт.
То, что слышал. Плевал я на твой чин, до тебя сейчас шестнадцать тысяч километров, и давай не будем делать из себя посмешище. Как это Стимсон сказал: нам еще долго лететь вниз.
Эплгейт!
А, заткнись. Объявляю единоличный бунт. Мне нечего терять, ни черта. Корабль ваш был дрянненький, и вы были никудышным капитаном, и я надеюсь, что вы сломаете себе шею, когда шмякнетесь о Луну.
Приказываю вам замолчать!
Давай, давай, приказывай. - Эплгейт улыбнулся за шестнадцать тысяч километров. Капитан примолк. Эплгейт продолжал: - Так на чем мы остановились, Холлис? А, вспомнил. Я ведь тебя тоже терпеть не могу. Да ты и сам об этом знаешь. Давно знаешь.
Холлис бессильно сжал кулаки.
Послушай-ка, что я скажу, - не унимался Эплгейт. - Порадую тебя. Это ведь я подстроил так, что тебя не взяли в «Рокет компани» пять лет назад.
Мимо мелькнул метеор. Холлис глянул вниз: левой кисти как не бывало. Брызнула кровь. Мгновенно из скафандра вышел весь воздух. Но в легких еще остался запас, и Холлис успел правой рукой повернуть рычажок у левого локтя; манжет сжался и закрыл отверстие. Все произошло так быстро, что он не успел удивиться. Как только утечка прекратилась, воздух в скафандре вернулся к норме. И кровь, которая хлынула так бурно, остановилась, когда он еще сильней повернул рычажок - получился жгут.
Все это происходило среди давящей тишины. Остальные болтали. Один из них, Леспер, знай себе, болтал про свою жену на Марсе, свою жену на Венере, свою жену на Юпитере, про свои деньги, похождения, пьянки, игру и счастливое времечко. Без конца тараторил, пока они продолжали падать. Летя навстречу смерти, он предавался воспоминаниям и был счастлив.
До чего все это странно. Космос, тысячи космических километров - и среди космоса вибрируют голоса. Никого не видно, только радиоволны пульсируют, будоражат людей.
Ты злишься, Холлис?
Он и впрямь не злился. Вернулась отрешенность, и он стал бесчувственной глыбой бетона, вечно падающей в никуда.
Ты всю жизнь карабкался вверх, Холлис. И не мог понять, что вдруг случилось. А это я успел подставить тебе ножку как раз перед тем, как меня самого выперли.
Это не играет никакой роли, - ответил Холлис"
Совершенно верно. Все это прошло. Когда жизнь прошла, она словно всплеск кинокадра, один миг на экране; на мгновение все страсти и предрассудки сгустились и легли проекцией на космос, но прежде чем ты успел воскликнуть: «Вон тот день счастливый, а тот несчастный, это злое лицо, а то доброе», - лента обратилась в пепел, а экран погас.
Этот рассказ - о вечном. О том, что всегда сопровождает самую жизнь во всех её проявлениях с начала времён. Этот рассказ напоминает нам о том, что мы и так прекрасно знаем - мы не вечны. Знаем, но стараемся спрятать это знание подальше, чтоб оно не омрачало наше существование.
Калейдоскоп. Только ли разбросанных в пространстве беспомощных космонавтов имеет автор в виду? Мне представился вдруг другой калейдоскоп - причудливая, многомерная, сложнейшая картина! Из чего же он состоит? Люди, всё множество людей - вот его частицы. Вы, я, они - все в мире! Узор этого калейдоскопа постоянно меняется, миг - и он уже совсем другой. Одни частицы сияют ярче, другие - не так ярки, третьи - и вовсе тьма. Кто-то щедро делится своим светом, и в нём другие вспыхивают новыми, яркими цветами. Кто-то, наоборот, старается, чтоб в его свете остальных было не видно. Иные же только и стремятся, что погасить других. Разные, совсем иные, они, перемещаясь, меняют общий рисунок и меняются сами.
Вот что мне представилось.
А есть ли разница между мной и этими космонавтами? Не в силах сделать хоть что-нибудь, чтоб спастись от неизбежности, отмеряют они последние часы жизни. Лишь их воспоминания остались с ними. И здесь мне вдруг подумалось о старых людях. Тех, чей путь подходит к концу. Они разные: одни просто доживают свой век, смирившись с тем, что от жизни уже нечего ждать; другие - делятся своим светом, своей мудростью с окружающими, вполне довольные собой и прожитой жизнью; а вот третьих раздражает молодость и здоровье других в бессмысленной зависти к этому, давно утерянному ими самими; есть и такие, чья душа скрылась под налётом безумия.
Но разве и мы не находимся на том же пути к неотвратимому? Что то нас ждёт?
Вот только времени у нас - больше. Путь перед нами ещё длинен. И не стоит отдаваться в обьятия течения, путь надо торить самому. Пусть пройденные нами пути будут окружены садами и домами, пусть они будут - начало долгого и хорошего пути наших детей. И тогда в последний час, когда всё уже останется позади, мы обернёмся и с гордостью поглядим на пройденный путь. Пускай все эти пути приводят к одному финалу, но это как раз тот случай, когда главное - именно дорога, а не её конец.
Холлис хотел сделать хоть что-то хорошее. И волей-неволей сделал таки. Но он хотел также знать, что СДЕЛАЛ. А это узнали только мы. Он - нет. Человеку на добрые дела дана вся жизнь. Не надо их откладывать.
(Этот отзыв - мысли, пришедшие на ум при и по прочтении. Может, они похожи на ваши. Или совсем другие)
Оценка: 10
Гигантский консервный нож вспорол ракету, и вот ее экипаж уже не гордые и мужественные покорители Вселенной, а лишь космический мусор, разбросанный в вечной Тьме, всего лишь затихающие постепенно голоса, которые молят о спасении, проклинают несправедливую судьбу, вспоминают прожитые годы или вопят в страхе. Стекляшки калейдоскопа Жизни, который так долго плел узор мыслей и чувств, разлетелись, разорвав все взаимосвязи. И нет никакой надежды на спасение, нельзя выбрать, как ты умрешь и когда. Можно выбрать лишь КЕМ ты умрешь.
Многие фантасты пишут о катастрофах, чудесных спасениях в самый последний миг или пафосных предсмертных мыслях о высоком предназначении. Но никто ТАК не смог написать о последних минутах погибающего экипажа, как Мастер.
О чем могут говорить люди, каждому из которых Космос приготовил свою смерть? Одному предназначено вечно носится с метеорным потоком, другому уготовано совершить путешествие через всю Солнечную систему, третьему упасть на Луну. Только Холлису суждено вернуться на Землю и сверкающей звездой озарить небосклон. Спасения не будет, и в твоей власти только решить, на что потратить эти последние, самые драгоценные минуты. На старые обиды и вражду, или на добрые слова своим товарищам и подведение итогов жизни?
Но вот же оказалось, что и вспомнить нечего в последнюю минуту. Жуткий итог целой жизни: все, что занимало - карьера, деньги, женщины - рассыпалось прахом перед беспощадностью Космоса. Все оказалось пустым, и так горько осознать, что сам отворачивался всю жизнь от настоящих сокровищ Вселенной - дружбы, товарищества, любви. И кажется, что единственное стоящее и доброе дело, которое еще можешь свершить - сверкнуть в ночи падающей звездой, чтобы кто-нибудь увидел, загадал свое самое заветное желание и никогда не повторил твоих ошибок...
Потрясающая вещь. Такая лаконичная, но вмещающая столько мыслей и идей о Жизни и Смерти. Такая горькая, но несущая какую-то неуловимую надежду.
Оценка: 10
Наверное, после прочтения вот таких историй, влюбляешься в писателя. Честно сказать, до сего момента я особой страсти к Рэю Брэдбери не испытывал. Да, классик, да неплохо, совсем неплохо, но в число самых почитаемых он не входил. Может быть, что-то изменится после «Калейдоскопа», наверняка изменится.
Рассказ не о людях, но о человеке. Их, каждого, разметало после взрыва, и каждый был предоставлен самому себе. Даже, наверное не самому себе, и даже не случаю, и уж, конечно не Богу, а космосу, тому «ничто», что несло их, каждого в отдельности в разные стороны. Кого на Луну, кого на Марс, а кого и на родину, на Землю. Только встреча эта с родной планетой вряд ли состоится… И эти «метеоры» составили свой прощальный узор - узор «Калейдоскопа». И кто-то обратился в крайность, в подлость; в ситуации, когда нет шансов на спасение, кто-то захлебнулся яростью (от бессилия? от всего того зла, что накопил?), решил поквитаться, ещё больше уколоть, задеть, унизить. Кто-то резал правду-матку капитану, а кто-то даже стал убийцей. У кого-то осталось, что вспомнить хорошего из своей жизни, чего он достиг и повидал, а у кого-то и воспоминаний-то нет. Нет ничего, только чувство умирающего, будто он и не жил вовсе, и всё, что было, будто и не было вовсе.
И вот идут (летят? падают?) они к смерти, и каждый разными тропами. Кто-то рад тому, как жил, и жизнью своей принес кому-то счастье, пользу – хоть что-то нужное. А кто-то решил хоть своей смертью дать что-то доброе, хоть капельку надежды, хоть чуточку мечты тому мальчишке, завороженно смотрящего в небо и загадавшего Желание на падающую звезду…
Чем заполнить ужасающую пустоту своей жизни?.. Как собрать картинку в калейдоскопе твоей жизни, чтобы она была единая, нерушимая, красивая и приятная для тебя и, может быть... ещё для кого то?..
Оценка: 9
Не сразу после прочтения я готова была написать отзыв на этот рассказ. Он мне не очень понравился первоначально. Показался очень мрачным, страшным, даже жестоким. Но, странное дело, он меня «не отпускал». Около недели я размышляла о нём. Что-то не давало покоя, и я разобралась, что же это было…
Автору замечательно удалось в такой маленькой форме выразить самое главное, что составляет основу жизни – добро и зло, их борьба, взаимодействие; любовь, дружба, ненависть, ревность, зависть… Удивительно, насколько человек на грани катастрофы или перед лицом смерти, порой, мельчает и показывает свою злую и подлую сущность. «Гори оно синим пламенем!», - думает он и выплёскивает всю гадость, скопившуюся за жизнь. Выплёскивает на других людей, на своих соратников, на таких же бедолаг, как и он сам, которые вдруг оказались в последнем «жизненном полёте».
Говорят, перед смертью человеку вспоминается вся его жизнь. А ещё говорят, что перед смертью все равны. Все ли?.. Автор подал очень интересную мысль: всё зависит от того, какой «багаж» человек с собой забирает. Есть люди, которым есть, что вспомнить, а есть те, которые словно бы и не жили - всю жизнь «покойниками» были… И как страшно понять именно в последнюю минуту, когда исправить уже ничего нельзя, что её – жизни - и не было вовсе… Ещё горше понять, что прошла она впустую, в постоянном ожидании чего-то, по своей воле, глупости, ошибке…
Вряд ли найдётся человек, который не задумывался бы о смысле бытия, о том, что каждый из нас являет собой частичку единого целого. Я – не исключение. Но мне в голову не приходило сравнить это целое с калейдоскопом! Спасибо за эту находку Рэю Брэдбери! Ведь всё так просто: каждый человек во Вселенной – частичка этой самой Вселенной, Калейдоскопа. Из нас, из наших разных жизней, судеб складываются причудливые узоры калейдоскопа, с которым необходимо обращаться очень бережно, ввиду его хрупкости. Одно неосторожное движение и узоры рассыплются на мелкие осколки, которые уже не соберёшь воедино! Так давайте сохраним наш Калейдоскоп! Особых усилий для этого не потребуется – всего лишь творить добро… Для себя и для других… Пусть самое маленькое, пусть мы станем всего лишь яркой звёздочкой для какого-нибудь ребёнка, но мы сотворим добро - подарим ему надежду!
Оценка: 8
Очередное маленькое чудо от Рэя. Чудо, потому что, несмотря на описываемую трагедию, послевкусием остается добрая улыбка. В космосе терпит крушение ракета, её экипаж разлетается в разные стороны. Члены экипажа ещё могут поддерживать связь между собой, но разработать план спасения или как-то помочь друг другу не имеют возможности. Разве что оказать моральную поддержку. Но это обычные люди, а обычным людям бывает тяжело держать лицо перед приближающейся смертью.
Они кружат в невесомости, падают, и ощущаешь это падение вместе с ними, погружаясь в калейдоскоп метеоритов и мыслей. Мыслей о том, как прошла жизнь, кому легче умирать, равны ли мы перед смертью, значат ли что-то воспоминания и мечты и можно ли оставить добрый след в свой последний миг жизни.
Читая, я представила себе, что мы и есть те выпавшие из ракеты космонавты, летящие каждый к своей финальной точке. И мы, как и герои рассказа: кто-то неудачник, а кто-то счастливчик, кто-то одинок, а у кого-то жена на каждой планете, кто-то брызжет желчью, а кто-то старается помочь даже если сам вот-вот упадет…
При чтении мне не мешали ни кровь, ни оторванные руки-ноги, которые многие читатели ругают. Кто за кровожадность, кто за слишком уж неправдоподобность ситуации. Для меня же этот момент был совершенно неважен. Это деталь, которая никак не помешала восприятию картины калейдоскопа. К тому же, Рэй – сказочник, мало ли какие там были скафандры, возможно, они позволяли проделывать то, что он с ними проделал.
Завершающий абзац рассказа трогателен и вселяет надежду на то, что и в последний миг можно стать лучше.
А ещё, загадывая теперь желания на падающие звёзды, буду обязательно вспоминать этот рассказ.
Оценка: 10
Посмотрев недавно фильм «Гравитация» вспомнился этот рассказ, и прочитал его еще раз.Восхитительно,столько эмоций и глубины.Комок в горле...Брэдбери видит сущность вещей,это тот писатель, который в несколько страниц рассказа может вложить огромнейший смысл.Каждый должен после себя что-то оставить.Это очень важно, пожалуй самое важное.И пусть если это увидит всего лишь один человек или вовсе никто не увидит.Жаль только то, что понимание всего этого приходит к нам, лишь тогда, когда мы оказываемся лицом к лицу к старушке с косой... « Живем как будто никогда не умрем а умираем будто никогда и не жили « ... Я сейчас даже не припомню произведение по эмоциональному воздействию сравнимую с «Калейдоскопом» на ум приходит разве что,пожалуй только - « Цветы для Элджернона» и возможно «Лед и Пламя»
Оценка: 10
Огромный космос -
мир сияющий и темный,
мерцают мириады звезд
на бархате, так бесконечно черном.
Он сложен и одновременно прост.
В калейдоскопе космоса
меняются размеренно картинки.
Так холоден он, тих и равнодушен.
И человек в нем только лишь песчинка.
Но среди всех песчинок только он имеет душу.
Не избежит песчинка смерти верной.
Но в смерти может стать бессмертной,
оставив яркий свет полета своего
другой душе, что смотрит на него.
Оценка: 9
Образность Брэдбери меня всегда поражала. Гигантский консервный нож, взрезающий бок ракете... Великий сказочник уходящей эпохи показал, что научная фантастика - это не какое-то там ответвление беллетристики, а серьёзнейший жанр Литературы. И пусть научность не всегда на высоте, зато космонавты у Брэдбери - не угрюмые прожжённые волки и не восторженные романтики-первооткрыватели, а люди, самые обычные люди со своими тараканами и заморочками.
Герои этого небольшого по объёму рассказа, разлетаясь в разные стороны космического пространства, не имея практически никаких шансов на спасение, от ужаса происходящего сначала костерят друг друга, исполненные желанием напоследок как следует поддеть ненавистного коллегу, но потом, осознав, что их слова - возможно, последнее, что от них услышат, стыдятся сказанному. Очень по-человечески и берёт за душу.
Загадай желание, - говорит мама сыну, когда они видят падающую звезду. - Быстрее загадай желание.
Оценка: 10
Рассказ из разряда настолько классических, что запал в душу когда-то давным-давно и нет уже никакого удивления от того, что сюжет этого рассказа видится в других произведениях, ассоциируется со многими жизненными ситуациями. И настолько часто встречается во многих сборниках и антологиях, что это давно уже не вызывает никакого удивления, а воспринимается абсолютно как должное и прочитывается снова и снова. И, что самое интересное, несмотря на крайне незамысловатый сюжет прочитывается снова с интересом и никогда не пропускается. Во всяком случае о себе я могу сказать это совершенно точно.
Да, сюжет незамысловатый настолько, что как такового его и нет совсем. Есть только лишь фантастическое допущение (ракета во время полёта треснула по швам, развалилась, обломки её продолжили свой путь с заданным ускорением, а члены экипажа выпали из неё и разлетелись кто куда, имея лишь запас кислорода и радиосвязь, радиус действия которой не так уж и велик) и фантастические же декорации (чернота и пустота холодного межпланетного пространства, диски спутников и планет, до которых десятки и сотни тысяч миль и осколки небесных тел, метеориты, в поясе которых имели несчастье потерпеть крушение космонавты), нужные для осуществления задумки произведения.
Весь рассказ построен на психологизме. На мыслях людей, готовящихся к неизбежной смерти, ждать которую осталось совсем недолго, на диалогах между ними, из-за шокового состояния людей принимающих порой откровенные и оскорбительные для собеседника формы. И это далеко не всё. В нескольких страницах этого произведения заложено необычайно много.
Эмоции людей, оказавшихся перед лицом неминуемой катастрофы, а точнее собственной смерти, очень понятны и не сопереживать им невозможно. Выплывают на поверхность и становятся озвученными мысли, многие из которых так и остались бы мыслями и секретами, потому что жизнь в обществе накладывает на каждого человека определённые обязательства перед самим собой и перед другими людьми. Но все знают, что во время сильных эмоциональных всплесков можно наговорить много злого и ненужного, а также сделать много лишнего и нежелательного. и это даже в повседневной жизни. Что уж говорить о той ситуации, заложниками которой стали герои этого рассказа.
Буквально на глазах происходит переоценка ценностей. Сожаление не только о том, что можно было сделать за ту жизнь, которую так и не удастся прожить, но и о том, что радостные воспоминания могли бы принести какой-то покой, забытье, но их так мало, что приходит сожаление даже не о том, что так Немного добрых дел было сделано за не столь длинную жизнь, а о том, что так мало было развлечений, так мало телесных и моральных наслаждений. Все эти мысли не могут вызывать ничего, кроме новых расстройств и поэтому продолжает расти раздражение на иных членов экипажа, с которыми до сих пор поддерживается связь и многие из которых вслух вспоминают радостные деньки.
Переоценка ценностей. За несколько страниц текста словно в калейдоскопе проносятся перед нами мысли и чувства людей, на долю которых выпали такие испытания духа, словно в калейдоскопе мы видим обрывки судеб и жизней людей и вдруг понимаем, что каждый человек в последние часы жизни хочет душевного единения с другими людьми, хорошего прощания навсегда, доброго разговора, а вовсе не мести за какие-то бывшие моменты зависти, чужие достижения и так далее. Потому что все вдруг стали равными, стали просто частью этого межпланетного пространства и поэтому стали нужными. Друг-другу. Эффект достигнут. И напоследок яркий образ, вспышка метеорита посреди звёздного неба. На фоне космической черноты, печали и известного финала.
Достойное произведение. Много подобного существует в мировой фантастике, но даже среди себе подобных весьма достойное.
Оценка: 8
Совершенно грандиозный рассказ из золотого фонда новеллистики ХХ века. Шедевр, выходящий за рамки научно-фантастического гетто и непринуждённо стоящий рядом шедеврами Шервуда Андерсона, Уильяма Фолкнера, Бориса Виана. Если бы Рей Бредбери не написал ничего, кроме этой короткой новеллы, то он и тогда остался бы одним из лучших рассказчиков мировой литературы.
Взрыв огромным консервным ножом вспорол корпус ракеты. Людей выбросило в космос, подобно дюжине трепещущих серебристых рыб. Их разметало в черном океане, а корабль, распавшись на миллион осколков, полетел дальше, словно рой метеоров в поисках затерянного Солнца.— Беркли, Беркли, ты где?
— Вуд, Вуд!
— Капитан!
— Холлис, Холлис, я Стоун.
— Стоун, я Холлис. Где ты?
— Не знаю. Разве тут поймешь? Где верх? Я падаю. Понимаешь, падаю.
Они падали, падали, как камни падают в колодец. Их разметало, будто двенадцать палочек, подброшенных вверх исполинской силой. И вот от людей остались только одни голоса — несхожие голоса, бестелесные и исступленные, выражающие разную степень ужаса и отчаяния.
— Нас относит друг от друга.
Так и было. Холлис, медленно вращаясь, понял это. Понял и в какой-то мере смирился. Они разлучились, чтобы идти каждый своим путем, и ничто не могло их соединить. Каждого защищал герметический скафандр и стеклянный шлем, облекающий бледное лицо, но они не успели надеть силовые установки. С маленькими двигателями они были бы точно спасательные лодки в космосе, могли бы спасать себя, спасать других, собираться вместе, находя одного, другого, третьего, и вот уже получился островок из людей, и придуман какой-то план... А без силовой установки на заплечье они — неодушевленные метеоры, и каждого ждет своя отдельная неотвратимая судьба.
Около десяти минут прошло, пока первый испуг не сменился металлическим спокойствием. И вот космос начал переплетать необычные голоса на огромном черном ткацком стане; они перекрещивались, сновали, создавая прощальный узор.
— Холлис, я Стоун. Сколько времени можем мы еще разговаривать между собой?
— Это зависит от скорости, с какой ты летишь прочь от меня, а я-от тебя.
— Что-то около часа.
— Да, что-нибудь вроде того, — ответил Холлис задумчиво и спокойно.
— А что же все-таки произошло? — спросил он через минуту.
— Ракета взорвалась, только и всего. С ракетами это бывает.
— В какую сторону ты летишь?
— Похоже, я на Луну упаду.
— А я на Землю лечу. Домой на старушку Землю со скоростью шестнадцать тысяч километров в час. Сгорю, как спичка.
Холлис думал об этом с какой-то странной отрешенностью. Точно он видел себя со стороны и наблюдал, как он падает, падает в космосе, наблюдал так же бесстрастно, как падение первых снежинок зимой, давным-давно.
Остальные молчали, размышляя о судьбе, которая поднесла им такое: падаешь, падаешь, и ничего нельзя изменить. Даже капитан молчал, так как не мог отдать никакого приказа, не мог придумать никакого плана, чтобы все стало по-прежнему.
— Ох, как долго лететь вниз. Ох, как долго лететь, как долго, долго, долго лететь вниз, — сказал чей-то голос. — Не хочу умирать, не хочу умирать, долго лететь вниз...
— Кто это?
— Не знаю.
— Должно быть, Стимсон. Стимсон, это ты?
— Как долго, долго, сил нет. Господи, сил нет.
— Стимсон, я Холлис. Стимсон, ты слышишь меня?
Пауза, и каждый падает, и все порознь.
— Стимсон.
— Да. — Наконец-то ответил.
— Стимсон, возьми себя в руки, нам всем одинаково тяжело.
— Не хочу быть здесь. Где угодно, только не здесь.
— Нас еще могут найти.
— Должны найти, меня должны найти, — сказал Стимсон. — Это неправда, то, что сейчас происходит, неправда.
— Плохой сон, — произнес кто-то.
— Замолчи! — крикнул Холлис.
И Холлис впервые ощутил всю невыносимость своего положения. Он захлебнулся яростью, потому что в этот миг ему больше всего на свете хотелось поквитаться с Эплгейтом. Он много лет мечтал поквитаться, а теперь поздно, Эплгейт — всего лишь голос в наушниках.
Они падали, падали, падали...
Двое начали кричать, точно только сейчас осознали весь ужас, весь кошмар происходящего. Холлис увидел одного из них: он проплыл мимо него, совсем близко, не переставая кричать, кричать...
— Прекрати!
Совсем рядом, рукой можно дотянуться, и все кричит. Он не замолчит. Будет кричать миллион километров, пока радио работает, будет всем душу растравлять, не даст разговаривать между собой.
Холлис вытянул руку. Так будет лучше. Он напрягся и достал до него. Ухватил за лодыжку и стал подтягиваться вдоль тела, пока не достиг головы. Космонавт кричал и лихорадочно греб руками, точно утопающий. Крик заполнил всю Вселенную.
«Так или иначе, — подумал Холлис. — Либо Луна, либо Земля, либо метеоры убьют его, зачем тянуть?»
Он раздробил его стеклянный шлем своим железным кулаком. Крик захлебнулся. Холлис оттолкнулся от тела, предоставив ему кувыркаться дальше, падать дальше по своей траектории.
Падая, падая, падая в космос, Холлис и все остальные отдались долгому, нескончаемому вращению и падению сквозь безмолвие.
— Холлис, ты еще жив?
Холлис промолчал, но почувствовал, как его лицо обдало жаром.
— Это Эплгейт опять.
— Ну что тебе, Эплгейт?
— Потолкуем, что ли. Все равно больше нечем заняться.
Вмешался капитан:
— Довольно. Надо придумать какой-нибудь выход.
— Эй, капитан, молчал бы ты, а? — сказал Эплгейт.
— То, что слышал. Плевал я на твой чин, до тебя сейчас шестнадцать тысяч километров, и давай не будем делать из себя посмешище. Как это Стимсон сказал: нам еще долго лететь вниз.
— Эплгейт!
— А, заткнись. Объявляю единоличный бунт. Мне нечего терять, ни черта. Корабль ваш был дрянненький, и вы были никудышным капитаном, и я надеюсь, что вы сломаете себе шею, когда шмякнетесь о Луну.
— Приказываю вам замолчать!
— Давай, давай, приказывай. — Эплгейт улыбнулся за шестнадцать тысяч километров. Капитан примолк. Эплгейт продолжал: — Так на чем мы остановились, Холлис? А, вспомнил. Я ведь тебя тоже терпеть не могу. Да ты и сам об этом знаешь. Давно знаешь.
Холлис бессильно сжал кулаки.
— Послушай-ка, что я скажу, — не унимался Эплгейт. — Порадую тебя. Это ведь я подстроил так, что тебя не взяли в «Рокет компани» пять лет назад.
Мимо мелькнул метеор. Холлис глянул вниз: левой кисти как не бывало. Брызнула кровь. Мгновенно из скафандра вышел весь воздух. Но в легких еще остался запас, и Холлис успел правой рукой повернуть рычажок у левого локтя; манжет сжался и закрыл отверстие. Все произошло так быстро, что он не успел удивиться. Как только утечка прекратилась, воздух в скафандре вернулся к норме. И кровь, которая хлынула так бурно, остановилась, когда он еще сильней повернул рычажок — получился жгут.
Все это происходило среди давящей тишины. Остальные болтали. Один из них, Леспер, знай себе, болтал про свою жену на Марсе, свою жену на Венере, свою жену на Юпитере, про свои деньги, похождения, пьянки, игру и счастливое времечко. Без конца тараторил, пока они продолжали падать. Летя навстречу смерти, он предавался воспоминаниям и был счастлив.
До чего все это странно. Космос, тысячи космических километров — и среди космоса вибрируют голоса. Никого не видно, только радиоволны пульсируют, будоражат людей.
— Ты злишься, Холлис?
Он и впрямь не злился. Вернулась отрешенность, и он стал бесчувственной глыбой бетона, вечно падающей в никуда.
— Ты всю жизнь карабкался вверх, Холлис. И не мог понять, что вдруг случилось. А это я успел подставить тебе ножку как раз перед тем, как меня самого выперли.
— Это не играет никакой роли, — ответил Холлис.
Совершенно верно. Все это прошло. Когда жизнь прошла, она словно всплеск кинокадра, один миг на экране; на мгновение все страсти и предрассудки сгустились и легли проекцией на космос, но прежде чем ты успел воскликнуть: «Вон тот день счастливый, а тот несчастный, это злое лицо, а то доброе», — лента обратилась в пепел, а экран погас.
Очутившись на крайнем рубеже своей жизни и оглядываясь назад, он сожалел лишь об одном: ему всего-навсего хотелось жить еще. Может быть, у всех умирающих такое чувство, будто они и не жили? Не успели вздохнуть как следует, как уже все пролетело, конец? Всем ли жизнь кажется такой невыносимо быстротечной — или только ему, здесь, сейчас, когда остался всего час-другой на раздумья и размышления?
— А что, я пожил всласть. Одна жена на Марсе, вторая на Венере, третья на Юпитере. Все с деньгами, все меня холили. Пил, сколько влезет, раз проиграл двадцать тысяч долларов.
«Но теперь-то ты здесь, — подумал Холлис. — У меня ничего такого не было. При жизни я завидовал тебе, Леспер, пока мои дни не были сочтены, завидовал твоему успеху у женщин, твоим радостям. Женщин я боялся и уходил в космос, а сам мечтал о них и завидовал тебе с твоими женщинами, деньгами и буйными радостями. А теперь, когда все позади и я падаю вниз, я ни в чем тебе не завидую, ведь все прошло, что для тебя, что для меня, сейчас будто никогда и не было ничего». Наклонив голову, Холлис крикнул в микрофон:
— Все это прошло, Леспер!
Молчание.
— Будто и не было ничего, Леспер!
— Холлис.
Он подлец. В душу ему вошла подлость, бессмысленная подлость умирающего. Эплгейт уязвил его, теперь он старается сам кого-нибудь уязвить. Эплгейт и космос — и тот и другой нанесли ему раны.
— Теперь ты здесь, Леспер. Все прошло. И точно ничего не было, верно?
— Когда все прошло, то будто и не было. Чем сейчас твоя жизнь лучше моей? Сейчас — вот что важно. Тебе лучше, чем мне? Ну?
— Да, лучше!
— Это чем же?
— У меня есть мои воспоминания, я помню! — вскричал Леспер где-то далеко-далеко, возмущенно прижимая обеими руками к груди свои драгоценные воспоминания.
И ведь он прав. У Холлиса было такое чувство, словно его окатили холодной водой. Леспер прав. Воспоминания и вожделения не одно и то же. У него лишь мечты о том, что он хотел бы сделать, у Леспера воспоминания о том, что исполнилось и свершилось. Сознание этого превратилось в медленную, изощренную пытку, терзало Холлиса безжалостно, неумолимо.
— А что тебе от этого? — крикнул он Лесперу. — Теперь- то? Какая радость от того, что было и быльем поросло? Ты в таком же положении, как и я.
— У меня на душе спокойно, — ответил Леспер. — Я свое взял. И не ударился под конец в подлость, как ты.
— Подлость? — Холлис повертел это слово на языке.
Сколько он себя помнил, никогда не был подлым, не смел быть подлым. Не иначе, копил все эти годы для такого случая. «Подлость». Он оттеснил это слово в глубь сознания. Почувствовал, как слезы выступили на глазах и покатились вниз по щекам. Кто-то услышал, как у него перехватило голос.
— Не раскисай, Холлис.
В самом деле, смешно. Только что давал советы другим, Стимсону, ощущал в себе мужество, принимая его за чистую монету, а это был всего-навсего шок и — отрешенность, возможная при шоке. Теперь он пытался втиснуть в считанные минуты чувства, которые подавлял целую жизнь.
— Я понимаю, Холлис, что у тебя на душе, — прозвучал затухающий голос Леспера, до которого теперь было уже тридцать тысяч километров. — Я не обижаюсь.
«Но разве мы не равны, Леспер и я? — недоумевал он. — Здесь, сейчас? Что прошло, то кончилось, какая теперь от этого радость? Так и так конец наступил». Однако он знал, что упрощает: это все равно что пытаться определить разницу между живым человеком и трупом. У первого есть искра, которой нет у второго, эманация, нечто неуловимое.
Так и они с Леспером: Леспер прожил полнокровную жизнь, он же, Холлис, много лет все равно что не жил. Они пришли к смерти разными тропами, и если смерть бывает разного рода, то их смерти, по всей вероятности, будут различаться между собой, как день и ночь. У смерти, как и у жизни, множество разных граней, и коли ты уже когда-то умер, зачем тебе смерть конечная, раз навсегда, какая предстоит ему теперь?
Секундой позже он обнаружил, что его правая ступня начисто срезана. Прямо хоть смейся. Снова из скафандра вышел весь воздух. Он быстро нагнулся: ну, конечно, кровь, метеор отсек ногу до лодыжки. Ничего не скажешь, у этой космической смерти свое представление о юморе. Рассекает тебя по частям, точно невидимый черный мясник. Боль вихрем кружила голову, и он, силясь не потерять сознание, затянул рычажок на колене, остановил кровотечение, восстановил давление воздуха, выпрямился и продолжал падать, падать — больше ничего не оставалось.
— Холлис?
Он сонно кивнул, утомленный ожиданием смерти.
— Я подумал. Слышал, что ты говорил. Не годится так. Во что мы себя превращаем! Недостойная смерть получается. Изливаем друг на друга всю желчь. Ты слушаешь, Холлис?
— Я соврал. Только что. Соврал. Никакой ножки я тебе не подставлял. Сам не знаю, зачем так сказал. Видно, захотелось уязвить тебя. Именно тебя. Мы с тобой всегда соперничали. Видишь — как жизнь к концу, так и спешишь покаяться. Видно, это твое зло вызвало у меня стыд. Так или не так, хочу, чтобы ты знал, что я тоже вел себя по- дурацки. В том, что я тебе говорил, ни на грош правды. И катись к черту.
Холлис снова ощутил биение своего сердца. Пять минут оно словно и не работало, но теперь конечности стали оживать, согреваться. Шок прошел, прошли также приступы ярости, ужаса, одиночества. Как будто он только что из-под холодного душа, впереди завтрак и новый день.
— Спасибо, Эплгейт.
— Не стоит. Выше голову, старый мошенник.
— Эй, — вступил Стоун.
— Что тебе? — отозвался Холлис через просторы космоса; Стоун был его лучшим другом на корабле.
— Попал в метеорный рой, такие миленькие астероиды.
— Метеоры?
— Это, наверно, Мирмидоны, они раз в пять лет пролетают мимо Марса к Земле. Меня в самую гущу занесло. Кругом точно огромный калейдоскоп... Тут тебе все краски, размеры, фигуры. Ух ты, красота какая, этот металл!
— Лечу с ними, — снова заговорил Стоун. — Они захватили меня. Вот чертовщина!
Он рассмеялся.
Холлис напряг зрение, но ничего не увидел. Только крупные алмазы и сапфиры, изумрудные туманности и бархатная тушь космоса, и глас всевышнего отдается между хрустальными бликами. Это сказочно, удивительно: вместе с потоком метеоров Стоун будет много лет мчаться где-то за Марсом и каждый пятый год возвращаться к Земле, миллион веков то показываться в поле зрения планеты, то вновь исчезать. Стоун и Мирмидоны, вечные и нетленные, изменчивые и непостоянные, как цвета в калейдоскопе — длинной трубке, которую ты в детстве наставлял на солнце и крутил.
— Счастливо! — крикнул Холлис через пятьдесят тысяч километров.
— Не смеши, — сказал Стоун и пропал.
Звезды подступили ближе.
— Прощай.
— Не унывай.
— Прощай, Холлис. — Это Эплгейт.
Многочисленные: «До свидания». Отрывистые:
«Прощай». Большой мозг распадался. Частицы мозга, который так чудесно работал в черепной коробке несущегося сквозь космос ракетного корабля, одна за другой умирали; исчерпывался смысл их совместного существования. И как тело гибнет, когда перестает действовать мозг, так и дух корабля, и проведенные вместе недели и месяцы, и все, что они означали друг для друга, — всему настал конец. Эплгейт был теперь всего-навсего отторженным от тела пальцем; нельзя подсиживать, нельзя презирать. Мозг взорвался, и мертвые никчемные осколки разбросало, не соберешь. Голоса смолкли, во всем космосе тишина. Холлис падал в одиночестве.
Они все очутились в одиночестве. Их голоса умерли, точно эхо слов всевышнего, изреченных и отзвучавших в звездной бездне. Вон капитан улетел к Луне, вон метеорный рой унес Стоуна, вон Стимсон, вон Эплгейт на пути к Плутону, вон Смит, Тэрнер, Ундервуд и все остальные; стеклышки калейдоскопа, которые так долго составляли одушевленный узор, разметало во все стороны.
«А я? — думал Холлис. — Что я могу сделать? Есть ли еще возможность чем-то восполнить ужасающую пустоту моей жизни? Хоть одним добрым делом загладить подлость, которую я накапливал столько лет, не подозревая, что она живет во мне! Но ведь здесь, кроме меня, никого нет, а разве можно в одиночестве сделать доброе дело? Нельзя. Завтра вечером я войду в атмосферу Земли».
«Я сгорю, — думал он, — и рассыплюсь прахом по всем материкам. Я принесу пользу. Чуть-чуть, но прах есть прах, земли прибавится».
Он падал быстро, как пуля, как камень, как железная гиря, от всего отрешившийся, окончательно отрешившийся. Ни грусти, ни радости в душе, ничего, только желание сделать доброе дело теперь, когда всему конец, доброе дело, о котором он один будет знать.
«Когда я войду в атмосферу, — подумал Холлис, — то сгорю, как метеор».
— Хотел бы я знать, — сказал он, — кто-нибудь увидит меня?
Мальчуган на проселочной дороге поднял голову и воскликнул:
— Смотри, мама, смотри! Звездочка падает!
Яркая белая звездочка летела в сумеречном небе Иллинойса.
— Загадай желание, — сказала его мать. — Скорее загадай желание.