МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«КУБАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

(ФГБОУ ВПО КубГУ)

Кафедра общего и славяно-русского языкознания

Евгений Дмитриевич Поливанов

Выполнила: Грищенко Е.Н. ,

Студентка филологического факультета,

4 курса, гр. А.

Краснодар, 2013 год

ПОЛИВАНОВ

ЕВГЕНИЙ ДМИТРИЕВИЧ

(1891–1938)

Поливанов Евгений Дмитриевич – русский языковед. Родился 28 февраля в 1891 году в Смоленске. В 1912 году окончил Петербургский университет и Практическую восточную академию. В 1913–1921 г.г. преподавал на восточном факультете, затем на факультете общественных наук Петербургского университета, с 1919 г. – профессор. В 1914–1916 г.г. был в научных командировках в Японии. С 1917г. активно участвовал в революционной деятельности, в конце 1917 – начале 1918 годов возглавлял Восточный отдел Наркомата иностранных дел. Будучи выдающимся полиглотом, успешно выполнил правительственное задание по переводу и публикации секретных договоров царского правительства с другими государствами. В 1926–1929 г.г. заведовал лингвистическимотделом Российской ассоциации научных институтов общественных наук в Москве. Вел научно-педагогическую работу в Самарканде (1929–1931), Ташкенте (1931–1934), Фрунзе (ныне Бишкек) (1934–1937).

Е. Д. Поливанов принадлежит к блестящей плеяде русских советских лингвистов. Он сформировался как ученый в первой четверти XX в., сочетал в себе яркий талант исследователя, необыкновенные способности полиглота и глубокие познания в области теории языка. Поливанов – ученик И. А. Бодуэна де Куртенэ, сохранил его понимание фонологии как «психофонетики». Также ему принадлежат работы, не потерявшие своей актуальности и в наши дни, по теории языка и его эволюции, сравнительной индоевропеистике, фонетике, фонологии, акцентологии, теории графики и орфографии, грамматики и фонетики японского, китайского, дунганского, грузинского, узбекского, турецкого и других языков.

Согласно Поливанову, целью лингвистики является не только описание языков и их истории, но и исследование процессов языковых изменений, их истоков и следствий. Благодарный материал для такого рода исследований представляетязык переходной эпохи, периодов общественных сдвигов, перемен. По мнению Поливанова, эти сдвиги отражаются более или менее непосредственно только в лексике и фразеологии, которые составляют самую "чувствительную" к общественным переменам часть языка.

Говоря о различии между синтаксисом, морфологией и лексикой, он впервые поставил вопрос о фразеологии как самостоятельной лингвистической дисциплине. Ещё в 1928 году он высказал мысль о том, что фразеология займёт «обособленную и устойчивую позицию в лингвистической литературе будущего».

Этот научный прогноз Поливанова полностью подтвердился. В советском языкознании фразеология как самостоятельная лингвистическая дисциплина возникла в 40-х годах ХХ века. Изучение фразеологии стимулировалось, с одной стороны, лексикографической практикой, а с другой - трудами академика В.В.Виноградова, в которых впервые были поставлены вопросы об основных понятиях фразеологии, её объёме и задачах, а главное – была разработана классификация фразеологических оборотов.

Своими работами Е.Д. Поливанов заложил основы советской социолингвистики , а также такого направления современного языкознания,как полевая лингвистика (Полевая лингвистика начала формироваться в 19 в., когда лингвисты обратились к не изученным ранее языкам различных районов мира. Это лингвистическая дисциплина, разрабатывающая и практикующая методы получения информации о неизвестном исследователю языке на основании работы с его носителями).

Параллельно теоретическим изысканиям он вел большую практическую работу по созданию алфавитов и первых языковых учебников для бесписьменных народов СССР.

Е.Д. Поливанов как основоположник советской социолингвистики обосновал необходимость социальной диалектологии наряду с территориальной.

Поливанову принадлежит первая сопоставительная грамматика - "Русская грамматика в сопоставлении с узбекским языком" (1933). Основные положения своей лингвистической концепции он изложил в "Лекциях по введению в языкознание и общей фонетике" (1923) ,"Введении в языкознание для востоковедных вузов" (1928). Идеи Поливанова продолжают плодотворно разрабатываться и в современном языкознании.

Много занимался проблемами ударения, в частности, еще в 1910-е годы впервые в мировой науке определил характер японского ударения. Общий очерк фонологии и ударения в языках мира содержится в книге Поливанова «Введение в языкознание для востоковедных вузов» (1928; второй том Введения остался неизданным и был утерян). Им впервые описан ряд японских диалектов.

Активно изучая современные языки, Поливанов стремился выявить и закономерности исторических изменений в языке , развивая идеи И.А.Бодуэна де Куртенэ и (косвенно) Н.В.Крушевского и выдвинув, в частности,принцип экономии звуковых усилий , в дальнейшем развитый Р.Якобсоном и А.Мартине. Стремился создатьобщую теорию языкового развития, которую называл лингвистической историологией , и разработал ее фрагмент – теорию фонологическихконвергенций идивергенций. Одновременно он ставил и проблему (поныне остающуюся в основном нерешенной) лингвистического прогнозирования, предсказания будущего развития языков.

Открыто выступив против Марра, Поливанов предпринимал свои собственные попытки построить марксистское учение о языке (За марксистское языкознание, 1931) и в связи с этим одним из первых занялся вопросами социолингвистики, соотношения внутриязыковых и социальных факторов в развитии языка, отношений между литературным языком и диалектами, изучал изменения в русском языке после революции. Участвовал в создании письменностей и литературных норм для языков народов СССР, особенно языков Средней Азии; последним его делом стала разработка дунганского алфавита, принятого незадолго до ареста и гибели ученого.

Евгений Дмитриевич Поливанов был лингвистом-полиглотом широкого профиля и внёс большой вклад во многие области языкознания. Он занимался многими языками, прежде всего русским, японским, узбекским и др. и самыми разнообразными проблемами лингвистики. Создатель транскрипции для японского языка, один из основоположников советской социолингвистики, создатель теории языковой эволюции, один из основателей ОПОЯЗА (Общество изучения теории поэтического язык), разработчик методик обучения русскому языку нерусских.

Поливанов занимался также поэтикой, был близок к литературоведам русской формальной школы. Переписывался с Р.Якобсоном, печатался в изданиях Пражского лингвистического кружка. В конце жизни составил второй в СССР после словаря Н.Н.Дурново «Словарь лингвистических терминов», изданный лишь в 1991. Многие труды Поливанова не были изданы и не сохранились.

ПОЛИВАНОВ, ЕВГЕНИЙ ДМИТРИЕВИЧ (1891–1938), русский языковед. Родился 28 февраля (12 марта) 1891 в Смоленске. В 1912 окончил Петербургский университет и Практическую восточную академию. В 1913–1921 преподавал на восточном факультете, затем на факультете общественных наук Петербургского университета, с 1919 – профессор. В 1914–1916 был в научных командировках в Японии. С 1917 активно участвовал в революционной деятельности, в конце 1917 – начале 1918 годов возглавлял Восточный отдел Наркомата иностранных дел. Будучи выдающимся полиглотом, успешно выполнил правительственное задание по переводу и публикации секретных договоров царского правительства с другими государствами. Участник Гражданской войны, с 1919 член Коммунистической партии (членство приостановлено в 1926 в связи с наркоманией Поливанова), в 1921 работал в Коминтерне. В 1921–1926 профессор Среднеазиатского университета в Ташкенте, в 1926–1929 заведовал лингвистическим отделом Российской ассоциации научных институтов общественных наук в Москве. В 1929 публично выступил в Коммунистической академии с докладом, направленным против «нового учения о языке» Н.Я.Марра, после чего подвергся травле и был вынужден вновь уехать в Среднюю Азию. Вел научно-педагогическую работу в Самарканде (1929–1931), Ташкенте (1931–1934), Фрунзе (ныне Бишкек) (1934–1937). В августе 1937 был арестован, объявлен «японским шпионом» и расстрелян в Москве 25 января 1938.

Поливанов – лингвист широкого профиля, он занимался многими языками, прежде всего русским, японским, узбекским, дунганским и др., и самыми разнообразными проблемами лингвистики. Ученик И.А.Бодуэна де Куртенэ, Поливанов сохранил его понимание фонологии как «психофонетики». Много занимался проблемами ударения, в частности, еще в 1910-е годы впервые в мировой науке определил характер японского ударения. Общий очерк фонологии и ударения в языках мира содержится в книге Поливанова Введение в языкознание для востоковедных вузов (1928; второй том Введения остался неизданным и был утерян). Им впервые описан ряд японских диалектов.

Активно изучая современные языки, Поливанов стремился выявить и закономерности исторических изменений в языке, развивая идеи И.А.Бодуэна де Куртенэ и (косвенно) Н.В.Крушевского и выдвинув, в частности, принцип экономии звуковых усилий, в дальнейшем развитый Р.Якобсоном и А.Мартине. Стремился создать общую теорию языкового развития, которую называл лингвистической историологией, и разработал ее фрагмент – теорию фонологических конвергенций и дивергенций. Одновременно он ставил и проблему (поныне остающуюся в основном нерешенной) лингвистического прогнозирования, предсказания будущего развития языков.

Открыто выступив против Марра, Поливанов предпринимал свои собственные попытки построить марксистское учение о языке (За марксистское языкознание , 1931) и в связи с этим одним из первых занялся вопросами социолингвистики, соотношения внутриязыковых и социальных факторов в развитии языка, отношений между литературным языком и диалектами, изучал изменения в русском языке после революции. Участвовал в создании письменностей и литературных норм для языков народов СССР, особенно языков Средней Азии; последним его делом стала разработка дунганского алфавита, принятого незадолго до ареста и гибели ученого.

Поливанов занимался также поэтикой, был близок к литературоведам русской формальной школы. Переписывался с Р.Якобсоном, печатался в изданиях Пражского лингвистического кружка. В конце жизни составил второй в СССР после словаря Н.Н.Дурново словарь лингвистических терминов, изданный лишь в 1991. Многие труды Поливанова не были изданы и не сохранились.

Языковеды, востоковеды, историки Алпатов Владимир Михайлович

Метеор (Е. Д. Поливанов)

(Е. Д. Поливанов)

С тех пор я многое узнал о Евгении Дмитриевиче, читал немало его работ, писал о нем не раз. И в галерее отечественных лингвистов советского времени никак нельзя пройти мимо него. Фигура была яркая и необычная, еще при жизни окруженная легендами, нередко распространявшимися им самим (он был выдающийся мистификатор, из ученых, которыми я занимался, с ним здесь может сравниться лишь М. М. Бахтин). Многие легенды и байки вошли в книгу В. Г. Ларцева «Евгений Дмитриевич Поливанов. Страницы жизни и деятельности», изданную в 1988 г. Рассказывали, что Поливанов умел гипнотизировать. Рассказывали, что Поливанов, не имея кисти левой руки, поднимался на лекции к студентам на второй этаж по водосточной трубе. Рассказывали, что когда Поливанову отказали в авансе за еще не написанную работу, он сел на стул в коридоре издательства и за несколько часов написал весь текст. Рассказывали, что Поливанов с листа, без подготовки переводил Гёте с немецкого на узбекский язык. Где тут правда, где выдумка, разобраться трудно. На недавнем Поливановском коллоквиуме в Париже один из докладов был посвящен Поливанову как литературному персонажу: хорошо его знавший писатель В. А. Каверин сделал ученого при жизни героем двух произведений.

За яркой личностью нередко теряется научное содержание. Но у Поливанова и лингвистическое наследие, даже притом, что дошло не полностью, впечатляет. Работы по японскому, китайскому, корейскому, тюркским, иранским, индоевропейским и многим другим языкам, по фонетике, грамматике, диалектологии, компаративистике, социолингвистике и многому другому. На следствии он запишет в анкете, что владеет шестнадцатью языками. Многие его идеи продолжают обсуждать.

Жизнь ученого оказалась короткой, но богатой событиями. Он постоянно странствовал, обстоятельства его бурной жизни гнали его из одного города в другой; как метеор, он залетал в разные места, накалял обстановку, оставлял о себе память и улетал дальше. Побывал он, помимо Петрограда и Москвы, и в Японии, и на Дальнем Востоке, и почти во всей Средней Азии, не раз по дороге теряя рукописи и имущество. Оказывался он то в академической среде, то среди высоких руководителей государства, то в притонах и курильнях опиума. То он вершил судьбами государств, то, по выражению В. А. Каверина, «годами бродил по стране, как дервиш». Одни боготворили его, другие относили к «отбросам общества», но все отдавали должное его научным талантам. И никого он не оставлял равнодушным.

Родился будущий ученый 28 февраля (12 марта) 1891 г. в Смоленске в родовитой, но небогатой дворянской семье. Отец служил на железной дороге, мать печатала в журналах статьи и переводы. Настроения в семье были либеральными и умеренно-оппозиционными, как положено было тогда среди интеллигенции. Потом семья жила в Риге, где Евгений в 1908 г. окончил Александровскую гимназию. В том же году в том же городе окончил гимназию и его ровесник Николай Конрад, тоже в скором будущем японист, герой очерка «Трудное плавание по течению». Однако, по свидетельству Конрада, они встретились лишь в Практической восточной академии.

Оба они в том же 1908 г. уехали учиться в Петербург и больше никогда не жили в Риге. Поливанов поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета (славяно-русское отделение), где его главным учителем стал замечательный лингвист И. А. Бодуэн де Куртенэ, создатель фонологии, новой тогда лингвистической дисциплины, о которой я упоминаю в нескольких очерках. Учитель передал ученику не только передовые для того времени научные идеи, но и общий демократический настрой «интернационалиста-радикала», как его назовет Поливанов, политическую активность (через год после окончания Поливановым университета почти семидесятилетний Бодуэн будет изгнан из него и несколько месяцев проведет в тюрьме). Одновременно Евгений Дмитриевич учился на японском разряде в Практической восточной академии. После Русско-японской войны почти не изученная в России Япония стала популярной. Практическая академия была в Петербурге единственным местом, где можно было выучить современный японский язык. Чаще его учили студенты восточного факультета: однокурсник Поливанова Н. И. Конрад, учившийся двумя курсами позже Н. А. Невский и другие. Поливанов был почти единственным, кто пришел в японистику не из классического востоковедения, а из лингвистики.

И еще в студенческие годы (во всяком случае, не позже 1913 г.) с юношей случилось несчастье: он потерял кисть левой руки. При каких обстоятельствах это случилось, так и не ясно. В Японии Поливанов рассказывал, что руку ему отрезал казак во время разгона демонстрации, это явная мистификация. В других случаях он говорил, что положил руку на рельсы перед приближающимся поездом для испытания воли, что также сомнительно. Но есть и версия, правда, исходившая от недоброжелателей: студент лишился руки, неудачно спрыгнув с поезда в нетрезвом виде. Увы, уже в те годы он отличался не только громкими успехами, но и громким поведением.

После окончания в 1912 г. университета молодой ученый был оставлен при кафедре сравнительного языковедения, которую тогда занимал И. А. Бодуэн де Куртенэ, одновременно он начал преподавать на Женских педагогических курсах. Но в конце 1913 г. его учитель был привлечен к суду, без него кафедра не представляла интереса, и Поливанов решил заняться японским языком. Он использовал ситуацию, когда на восточном факультете не было преподавателей-японистов, кроме носителя языка Ёсибуми Куроно, и стал добиваться, чтобы его допустили к работе на факультете. А восточный факультет тогда был очень замкнутой структурой, весь его преподавательский состав формировался исключительно из собственных выпускников, Поливанов оказался первым, кто бросил вызов факультетской кастовости. Но его поддержал декан восточного факультета, желавший повысить лингвистический уровень преподавания. Это был не кто иной, как Н. Я. Марр. Тогда академик помог начинавшему ученому, позже он сыграет в жизни Поливанова плохую роль.

В 1915 г. Евгений Дмитриевич становится приват-доцентом восточного факультета. Коллеги с самого начала плохо приняли чужака. Далеко не самый консервативный из них, ведущий китаист факультета В. М. Алексеев, писал в письме, что Поливанов не может считаться полноценным востоковедом. Но преподавание шло успешно, появились первые публикации. В эти же годы молодой приват-доцент сблизился с группой столь же молодых литературоведов и лингвистов, в большинстве тоже бывших студентов И. А. Бодуэна де Куртенэ (Ю. Н. Тынянов, В. Б. Шкловский, Б. М. Эйхенбаум, О. М. Брик и др.), создавших знаменитый ОПОЯЗ («Общество по изучению поэтического языка»). И в это же время Поливанов совершает в 1914, 1915 и 1916 гг. три поездки в Японию.

Об этих поездках сохранились отчеты самого Поливанова и воспоминания японцев, с которыми он общался. Одним из них был языковед Сакума Канаэ, впоследствии один из лидеров японской лингвистики. Сакума был на три года старше русского коллеги, но он и другие встречавшиеся с Поливановым ученые сразу признали его превосходство в ряде отношений. Загадкой и для западных японистов, и для самих японцев долго оставался характер японского ударения. А 23-летний русский ученый определил, что в этом языке имеется так называемое музыкальное ударение в более или менее чистом виде; как он писал, «констатирование указанных японских фактов можно сравнить с открытием новых видов в ботанике и зоологии». Характер японского ударения он и объяснял носителям этого языка.

А уже в 70-е гг. японские исследователи посетили деревню в пригороде Нагасаки, где Поливанов когда-то первым изучал местный диалект, и записали воспоминания пожилой женщины, единственной, кто там в это время оставался из знавших Поливанова. Она запомнила абсолютно белого «Пори-сан», лежавшего на местном пляже. Она рассказала и о том, какую ошибку он допустил. Способный к языкам, Поливанов быстро обучился диалекту деревни, но затем решил поговорить с местными жителями на нем. И сразу они замкнулись и перестали с ним общаться вообще. Молодой японист не учел, что диалект для японцев – средство общения со «своими», а человек другой расы не мог восприниматься как «свой» и поведением вызвал подозрения.

Как бы то ни было, Поливанов во время поездок собрал значительный материал по четырем диалектам: Токио (к тому времени он уже лег в основу нового литературного языка), Киото, Нагасаки и Тоса, два последних изучались вообще впервые, а у двух первых впервые были изучены фонология и ударение. Им были написаны четыре очерка, часть из которых ему вскоре удалось опубликовать в виде нескольких статей и первой (если не считать ранее изданного конспекта лекций на Женских педагогических курсах) своей книги «Психофонетические наблюдения над японскими диалектами» (1917). Психофонетикой он вслед за своим учителем называл фонологию. В это же время ученый разработал и опубликовал в том же 1917 г. очень удачную и построенную на научных принципах кириллическую транскрипцию для японского языка, которую японисты с тех пор всегда (включая годы, когда Евгений Дмитриевич считался «врагом»), называли «поливановской».

Научная карьера удачно складывалась, но к моменту выхода в свет описания диалектов и статьи о транскрипции их автор уже был с головой в политике. Она интересовала его и до Февраля: в 1937 г. на следствии он будет рассказывать, что во время поездок в Японию выполнял разведывательные задания российского Генштаба. И это было правдой, в отличие от показаний о его «вербовке» в это же время японскими спецслужбами. Японист Я. А. Шулатов нашел в архиве Военно-морского флота документ об использовании командируемых в Японию и Корею Е. Д. Поливанова и Н. И. Конрада «для производства ПОЛИТИЧЕСКОЙ РАЗВЕДКИ, и одновременно для подготовки почвы к будущему расширению СПЕЦИАЛЬНОЙ ОСВЕДОМИТЕЛЬНОЙ СЛУЖБЫ». Поливанову вменялось в обязанность «ознакомиться с существующими ныне в Японии научно-политическими обществами, изучающими страны, лежащие по побережью Тихого океана… Его исследование должно показать, какие политические цели поставило себе каждое данное общество и в каком (политическом) направлении эта работа совершается».

Во время травли Поливанова в 1929 г. его противники распространяли версию о его связях до 1917 г. с «Союзом русского народа», то есть с черносотенцами. Так это или нет, но в 1917 г. он сдвинулся резко влево. Это случалось тогда с молодыми интеллигентами нередко, но Поливанов зашел здесь дальше большинства других.

Не оставляя работу в университете, он сотрудничает с Кабинетом военной печати при Всероссийском Совете крестьянских депутатов, публикует статьи в газете «Новая жизнь». В это время Поливанов связан с левыми меньшевиками, но в первые дни после Октября, когда новая власть призвала специалистов к сотрудничеству с ней, одним из немногих откликнувшихся оказался Евгений Дмитриевич, в том числе он стал единственным в университете. Еще беспартийный, он попадает в Наркомат иностранных дел, который тогда возглавил Л. Д. Троцкий. Вместе с большевиком И. А. Залкиндом он становится одним из заместителей первого советского наркома.

О дальнейшем пишут авторы биографического очерка о Поливанове А. А. Леонтьев, Л. И. Ройзензон, А. Д. Хаютин: «В октябре-декабре 1917 г. Поливанов вел в министерстве (ставшем вскоре НКИД) большую и многогранную работу. Он занимается, в частности, всеми связями со странами Востока, являясь «уполномоченным народного комиссара по иностранным делам», т. е. заместителем наркома по Востоку, и заведуя соответствующим отделом. Особенно велика роль Е. Д. Поливанова в опубликовании тайных договоров царского правительства». Во всем этом пригодился полиглотизм. На следствии Поливанов говорил, что его деятельность не ограничивалась Востоком: в частности, ему принадлежал первоначальный вариант Брестского мира с Германией (потом переделанный Троцким). А на факультете, где «чужака» и раньше не любили, ему не подавали руки.

Однако работа в НКИД продолжалась недолго. Независимо державшийся Поливанов быстро поссорился с не терпевшим возражений Троцким, тот обвинил его в «получении корзины с подношениями» от персидского посольства и отдал под суд, который, правда, кончился оправданием (в 1937 г. Поливанов укажет, что до того это был единственный случай, когда он оказывался под следствием). Позже Троцкий даст в воспоминаниях уничтожающую характеристику Поливанова, назвав «мелким чиновником». В начале 1991 г., как раз в дни столетия со дня рождения ученого, эту характеристику в «Правде» пересказал без ссылок на Троцкого историк В. Т. Логинов. Тогда я единственный раз в жизни организовал коллективное письмо в газету, собрав в защиту памяти Поливанова подписи ряда видных лингвистов, письмо не напечатали.

Вместо этого с февраля 1918 г. Поливанов занимался политработой среди петроградских китайцев, создал «Союз китайских рабочих», позже, уже вступив в партию, организовал китайскую ячейку РКП(б). Один из его китайских подопечных впоследствии вспоминал: «Ответственный работник – товарищ Поливанов, говоривший по-китайски, часто проводил с нами, китайскими рабочими, беседы на политические темы, обучал русскому языку. С помощью товарища Поливанова и китайской коммунистической ячейки я понял глубокий смысл свершившейся революции». Есть данные и о том, что с отрядами красных китайцев он (без руки!) воевал на фронтах гражданской войны. Но, по одной из версий, именно работа с китайцами привела к пороку, осложнявшему потом всю его оставшуюся жизнь: он стал наркоманом (по другой версии, он пристрастился к наркотикам еще раньше). Об этом ходило много устных рассказов, а следственное дело, к сожалению, их подтверждает. В него подшит и такой документ, составленный на следующий день после ареста: «З/к Поливанов, страдающий наркоманией, нуждается ежедневно в 2-х кратной инъекции героина. Врач Зайцева». При этом порок не разрушил интеллект ученого, никогда не прекращавшего деятельность.

В 1919 г. Поливанов стал членом РКП(б), и в этом же году 28-летний ученый становится профессором, продолжает собираться и ОПОЯЗ. О том времени позже вспоминал В. А. Каверин: «Поливанов приходил в солдатской шинели, слегка прихрамывая, вежливый, спокойный, говорящий тихим голосом и слушающий собеседника с глубоким интересом… Изумление взыскательного Тынянова, несомненно чувствовавшего в Поливанове человека необыкновенного, поражало меня. Не понимая сущности их разговоров – я был тогда студентом первого курса, я чувствовал, что полушутя, между прочим Поливанов высказывает необычайные по глубине и значению мысли. Об этом нетрудно было судить – не по Поливанову с его изысканностью и небрежностью, а по Тынянову, у которого взволнованно загорались глаза. Он приходил и оставался иногда надолго, на несколько часов, устраиваясь в холодном кабинете хозяина и утверждая вполне серьезно, что лучше всего ему работается, когда в комнате не более восьми градусов тепла… Словом, он был фигурой странной, загадочной и, естественно, вызывавшей у меня, студента, глубокий интерес… У меня всегда было ощущение, что научные факты, о которых он говорит, это не просто факты, а события, и что среди этих событий он чувствует себя, как дома». Таким его изобразит Каверин под именем профессора Драгоманова в романе «Скандалист, или вечера на Васильевском острове».

Были, однако, и другие оценки. Монголист Н. Н. Поппе, также знавший Поливанова в этот период, а впоследствии ушедший с немцами и вторую половину жизни проведший в США, в воспоминаниях, изданных в 1983 г., относит Евгения Дмитриевича к категории «человеческих отбросов». Имеются в виду и наркомания, и странные поступки, и переход на сторону большевиков. В другой поздней публикации Поппе сравнивает его с раздвоенным героем повести Р. Л. Стивенсона «Странная история д-ра Джекила и м-ра Хайда», интеллигентом и преступником в одном лице. Но и Поппе при этом высоко оценивал научную деятельность Поливанова. И в неблагоприятные для публикаций 1918 и 1919 гг. ученый продолжал печатать статьи по японистике.

Но весной 1921 г. профессор Поливанов навсегда покинул Петроград. Сначала он переехал в Москву, получив новое назначение: заместитель заведующего Дальневосточным отделом Коминтерна. В Москве он также преподавал в Коммунистическом университете трудящихся Востока (КУТВ). Но уже через несколько месяцев новый поворот судьбы: он по заданию Коминтерна надолго уезжает в Среднюю Азию. Долгую там задержку он впоследствии объяснял «болезнью жены», поехавшей вместе с ним, что явно выглядело неубедительно. И лишь недавно стало известно, что его послали в Синьцзян с заданием организовать там революцию. Но не получилось. С тех пор его административная карьера пошла вниз. Впрочем, в Ташкенте, где Поливанов задержался до 1926 г., он поначалу еще занимал ряд постов, в том числе был руководителем Узбекского Главлита, то есть цензуры. Сейчас у многих интеллигентов само слово «Главлит» вызывает аллергию. Но из песни слова не выкинешь, как и не уберешь из биографии Н. Ф. Яковлева то, что он именем революции закрыл старейшую «профессорскую», как ее называли, газету «Русские ведомости». Эти люди служили делу, в справедливости которого не сомневались и которому были беззаветно преданы.

Но постепенно Поливанов был отставлен от всякой административной деятельности, оставшись лишь «красным профессором» в Среднеазиатском государственном университете, основанном после революции в Ташкенте. Поливанов стал одним из его создателей. А в 1926 г., незадолго до отъезда (как потом выяснится, не окончательного) из Узбекистана, он перестал быть членом партии со странной, не предусмотренной ее уставом формулировкой: «Выбыл с правом восстановления». Причиной была не какая-то «идейная незрелость» или фракционная борьба, а наркомания. Как раз об этом периоде его деятельности имеются свидетельства. В письме ведущего ташкентского арабиста А. Э. Шмидта академику А. Н. Самойловичу от 10 декабря 1922 г. упомянуто о «психическом заболевании Поливанова», видимо, связанном с наркоманией. А академик В. В. Бартольд, побывавший в Ташкенте в 1925 г., писал 22 июня этого года тому же Самойловичу:

«В университете успехам научной туркологии по-прежнему больше всего содействуют работы Поливанова, но неизвестно, надолго ли его хватит; и физически, и нравственно он все больше опускается». Академик ошибся в прогнозе: пожалуй, самый научно насыщенный в жизни Поливанова московский период деятельности еще был впереди.

Но и в ташкентские годы Поливанов много сделал для науки, число его публикаций в это время велико. Попав в Узбекистан, он, не оставляя японистики и китаистики, активно начинает заниматься тюркологией, особенно изучением узбекских диалектов, многое, но далеко не все удалось напечатать. По мнению ведущего сейчас московского тюрколога А. В. Дыбо, его работы по узбекским диалектам намного превосходят все, что было сделано в этой области и до, и после него. Кроме того, 20-е гг. по всей стране были периодом активной работы по языковому строительству, включая создание или реформу письменностей народов СССР (подробнее см. очерк «Дважды умерший»). Поливанов стал активнейшим участником этой деятельности, он выступает на съездах и конференциях, создает первый проект узбекской письменности на латинской основе, издает в Москве брошюру «Проблема латинского шрифта в турецких письменностях» (турецкими языками тогда часто называли тюркские). Он указывал, что новые алфавиты необходимо создавать на латинской основе. Дело не в каких-то особых свойствах: как указывал Поливанов, латинский алфавит сам по себе не лучше и не хуже кириллицы. Но «эпоха – недоброй памяти – русского колонизаторства оставила такую ненависть в турецких народах (сужу по туркестанским) к русификации и ее орудию – миссионерским русским транскрипциям, что само напоминание о русском шрифте болезненно, как тревожащее недавние раны от национального гнета; и потому попытки отстаивать (для каких-либо теоретических соображений) возможность пользоваться русской транскрипцией отнюдь нельзя рекомендовать». Такой взгляд преобладал в стране до второй половины 30-х гг.

В 1926 г. Поливанов уезжает из Ташкента и оказывается на несколько месяцев во Владивостоке, где читает лекции в Дальневосточном университете; есть также сведения о том, что он с каким-то заданием ездил в это время в Китай и Японию. Из Владивостока он в том же году переезжает в Москву. Политическая его деятельность уже окончена, но московский период становится пиком его научной деятельности. К сожалению, он продолжался лишь три года.

В Москву Поливанова пригласил В. М. Фриче, старый революционер, литературовед-марксист, руководивший в это время литературным отделом Коммунистической академии и курировавший в Москве все филологические науки. Для него ташкентский ученый был «красным профессором», далеким во всех отношениях от традиций «буржуазной» Московской школы Ф. Ф. Фортунатова и его учеников, который мог бы возглавить борьбу против господствовавшего в московском языкознании «формализма». Поливанов некоторое время колебался между Москвой и Ленинградом, по поводу своего возвращения на Неву он вел переговоры с Н. Я. Марром, тогда их отношения еще оставались хорошими. Но в результате он предпочел Москву, где стал заведующим лингвистической секцией Института языка и литературы РАНИОН (Российской ассоциации научных институтов общественных наук). Фактически он возглавил московское языкознание.

О работе Поливанова в РАНИОН сохранились воспоминания вышеупомянутого П. С. Кузнецова, тогда аспиранта этого института. «Человек он был необычный. У него были две жены, с которыми он жил по очереди, слуга-китаец и собака…. Периоды оборванного и аккуратного состояния Е. Д. (в связи с тем, с кем он жил. – В. А .) я наблюдал сам. Моральные принципы и стыд для Е. Д. не имели никакого значения, но был он человек добрый и отзывчивый. Р. О. Шор (см. очерк “Первая женщина”. – В. А .) однажды так охарактеризовала его: “Он с вас рубашку снимет, а когда нужно, с себя за вас снимет”. Когда у него не было денег, ему ничего не стоило встать на углу улицы и просить милостыню». О том, как Евгений Дмитриевич изображал из себя нищего, рассказывали еще про его японские командировки.

Кузнецов также вспоминает, как Поливанов в качестве начальника беседовал с ним в связи с экзаменом по латинскому языку, который аспирант должен был сдать. «Он меня поразил своими познаниями в области италийских языков (он ведь был по основной специальности японист). Он пожелал все же побеседовать немного со мной (неофициально) о том, что же я все-таки делал в области латинского языка… Он был удовлетворен, и тогда я стал его спрашивать, каково, по его мнению, было качество латинского ударения классической эпохи… Е. Д. развивал свои идеи, по которым это ударение такое, каким будет через двести лет в японском языке, кажется, в токийском диалекте». Одной из особенностей концепции Поливанова был интерес к лингвистическим прогнозам, к изучению будущего языков, унаследованный им от И. А. Бодуэна де Куртенэ.

И кто еще мог тогда в Москве равно компетентно рассуждать о японском и латинском языках? Языковеды традиционного типа были либо славистами, либо индоевропеистами. Ученые передовых для того времени взглядов почти всегда специализировались по русскому языку, лишь немногие по западным языкам (А. И. Смирницкий), совсем немногие занимались и русским, и западными языками (Л. В. Щерба). И среди них чуть ли не один Поливанов мог квалифицированно рассуждать о языках, по строю далеких от русского.

Помимо РАНИОН, Поливанов снова начал преподавать в КУТВ, где в эти годы заведовал кафедрой родных (то есть восточных) языков, стал профессором учебного Московского института востоковедения, действительным членом Института народов Востока. Он по-прежнему активно выступает и печатается по вопросам языкового строительства, теперь уже во всесоюзном масштабе, выступая здесь в качестве теоретика и практика. Он отстаивал активный, преобразовательный подход к языку: «Современные факты важны для нас не сами по себе, а как исходный пункт для языкового будущего, т. е. как основной материал для выводов в области языковой политики». Однако он и определял границы возможного вмешательства в язык: если графика языка «может быть декретирована», то «фонетику и морфологию… декретировать нельзя, ибо они усваиваются в том возрасте, для которого не существует декретов». Важно было и такое его указание по поводу создания литературной нормы: «Никогда, в борьбе за роль литературного диалекта, язык деревни или вообще экономически менее развитого коллектива не выходит победителем над языком города или вообще более развитого в экономическом отношении района». Здесь ученый исходил из опыта деятельности в Узбекистане, где отстаивал создание литературного языка на основе городских, а не кишлачных диалектов. По многим вопросам позиции Поливанова были близки к позициям другого моего «героя» Н. Ф. Яковлева, несмотря на их принадлежность к разным научным школам, но их личные отношения не сложились: они считали друг друга конкурентами и боролись за первенство.

В московские годы Евгений Дмитриевич, всегда отличавшийся огромной работоспособностью, много пишет, хотя не все из написанного успевает напечатать. Из того, что удалось издать, особо надо отметить три книги. Прежде всего, это первый том «Введения в языкознание для востоковедных вузов», фундаментального труда, совмещающего учебник, специально ориентированный на студентов-востоковедов, и изложение последовательной теоретической концепции. В первый том вошли теоретическое введение к предполагавшемуся двухтомнику и разделы, посвященные фонологии и ударению, богато проиллюстрированные материалом значительного числа языков. Затем это две грамматики конкретных языков: та самая «грамматика Плетнера и Поливанова», о которой мы узнали на первом курсе, и китайская грамматика совместно с А. И. Ивановым. Последняя фактически содержит под одной обложкой две книги: Иванов, китаист старой школы, написал учебную грамматику в духе XIX в., а Поливанов подошел к китайскому языку совершенно по-новому. В японской грамматике О. В. Плетнер, знакомый Поливанова со времен Практической восточной академии, наоборот, находился под его сильным влиянием, и обе части близки друг к другу, хотя в некоторых новаторских идеях соавтора и Плетнер не разобрался. Грамматика стала первой у нас, да и в Европе, научной, а не чисто практической грамматикой японского языка. Продолжал Поливанов и публикацию материалов, собранных в Японии.

С «формалистами» Поливанов сумел, как показывают мемуары П. С. Кузнецова, найти общий язык. Но все более влиятельным становилось «новое учение о языке» академика Н. Я. Марра. У Поливанова до 1929 г. не было с ним личных конфликтов, но он не мог принять это учение из-за недоказанности его положений, противоречий фактам и просто недостаточного профессионализма в области лингвистики академика и его адептов. В его институте марризм не принимали многие, но только революционер по биографии и по духу Поливанов решился вызвать академика на бой публично.

4 февраля 1929 г. в Коммунистической академии состоялся публичный диспут с докладом Поливанова против Марра, его обсуждение заняло еще два заседания. Сам Марр, правда, находился за границей и в диспуте не участвовал. Однако из Ленинграда приехала целая бригада его сотрудников во главе с будущим его преемником И. И. Мещаниновым. Из москвичей выступали герои двух других моих очерков Н. Ф. Яковлев и Р. О. Шор, ближайший сотрудник Яковлева Л. И. Жирков, а также русист старой школы Г. А. Ильинский. Председательствовал В. М. Фриче, в том же месяце ставший одним из первых академиков-коммунистов.

Доклад Поливанова был опубликован только в 1991 г. Марр подвергся в нем острой критике, прежде всего, за непрофессионализм. Поливанов говорил: «Когда человек говорит: бросьте вашу сравнительную грамматику индоевропейских языков, – я вам объясню все слова индоевропейских языков из четырех элементов, – это же все равно, что какой-нибудь человек пришел на собрание химиков и сказал: “Забудьте, что вода – H 2 O. Вода – это нечто другое, это смесь азота с аммонием, – поверьте мне на слово, и я из этого объясню вам весь мир”. Это то же самое. Мы можем потребовать объяснения, мы можем потребовать доказательства: докажи эти четыре элемента. Доказательств, однако, нет» (другие цитаты из доклада приведены в очерке «Громовержец»). Опроверг Поливанов и декларации Марра о его марксизме, показав несоответствие марризма марксизму.

Дальнейшая часть диспута превратилась в публичное избиение Поливанова. Только «старорежимный» Г. А. Ильинский, противник всего нового в науке о языке, поддержал «красного профессора» против Марра, что пошло во вред и Поливанову, и самому Ильинскому (через пять лет он будет арестован по одному делу с Н. Н. Дурново, а в 1937 г. расстрелян). Все остальные, включая Н. Ф. Яковлева, Л. И. Жиркова и Р. О. Шор, поддержали (иногда, как Яковлев, с некоторыми оговорками) Марра и осудили Поливанова. Многим участникам дискуссии, среди которых были и люди, далекие от лингвистики, не нравилось даже то, что Евгений Дмитриевич писал на доске множество примеров из мало кому известных языков, вдавался в частности. Но главный фактор отметил он сам в заключительном слове: «Имею дело здесь с верующими – это прежде всего. Было бы смешно мне ставить своей задачей переубедить верующих». Итог подвел В. М. Фриче: «Научная репутация Марра вышла из диспута незапятнанной».

Началась борьба с «поливановщиной», ученого обвиняли не только в «травле академика Марра», но и во всех грехах вплоть до черносотенства в переносном и даже в прямом смысле. Обвинили его и в подлоге: Поливанов упомянул, что к числу противников учения Марра относится крупный французский лингвист, коммунист М. Коэн. В ответ было заявлено, что Коэн членом Французской компартии не является. Но этот ученый был-таки членом данной партии, что отмечено в 3-м издании Большой советской энциклопедии. Так что подлог совершили как раз противники Поливанова. Евгений Дмитриевич пытался им ответить, но, дав ему один раз слово, потом в публикациях отказали, а статья против Марра «Программно-методологический экскурс», уже набранная, будет изъята; корректура сохранится в архиве в Праге, и статью удастся опубликовать только в 1991 г.

Травля Поливанова стала первым, но далеко не последним примером «аракчеевского режима в языкознании», который осудит И. В. Сталин лишь спустя два десятилетия, когда Евгения Дмитриевича давно не было на свете. А в 1929 г. он оказался один, в Москве ему нельзя было рассчитывать ни на чью поддержку. У него, как ему казалось, остались покровители лишь в Узбекистане, где в первой половине 20-х гг. его ценило местное руководство. Иногда его возвращение туда интерпретируют как ссылку или высылку, но это не так: ученый покидал Москву добровольно. Летом 1929 г. Поливанов уезжает в Узбекистан в научную экспедицию, там договаривается о работе и осенью возвращается в столицу лишь для ликвидации дел. В конце того же года Поливанов становится сотрудником Узбекского государственного научно-исследовательского института, тогда находившегося в Самарканде, в начале 1931 г. он вместе с институтом переезжает в Ташкент.

Евгений Дмитриевич продолжает бороться, и в 1931 г. ему удается в Москве выпустить в свет книгу (точнее, сборник статей) «За марксистское языкознание», наиболее развернутое выражение программы развития марксистского языкознания среди публикаций ученого. Затронуты здесь и еще две темы, занимавшие его и ранее: развитие русского и других языков СССР после революции и полемика с марризмом.

Проблема создания марксистской лингвистики в 20-е гг. и в начале 30-х гг. ставилась у нас многими: можно назвать имена Н. Ф. Яковлева, Л. П. Якубинского, Р. О. Шор, Я. В. Лоя, Г. К. Данилова, В. Н. Волошинова, Т. П. Ломтева и других, части из них я посвящаю очерки. Даже И. И. Презент, вошедший в историю нашей науки как один из ее «антигероев», в 40-е гг. близкий соратник Т. Д. Лысенко, в конце 20-х гг. издал вполне серьезную книгу об этом. Но к 1931 г. все стало вытесняться «новым учением» Марра, самым неудачным из всех вариантов, имевшим, однако, поддержку сверху. Идеи Поливанова были одними из наиболее интересных, хотя сама задача в целом (исключая такие дисциплины как социолингвистика) была нереальной, что в 1950 г. поймет И. В. Сталин.

Полемизируя с марристами, Поливанов заявлял: «Для разработки марксистской лингвистики недостаточно благонамеренности и советской лояльности, а нужно обладать известной лингвистической и методологической подготовкой». Марристы отказывались от всего наследия «буржуазной науки», а он писал: «Я вовсе не думаю отрицать буржуазный характер всей прошлой истории нашей науки. Всякая наука, созданная в буржуазном обществе, может именоваться буржуазной наукой и может обнаружить в себе внутренние признаки этой своей социальной природы. Но ведь никакой другой науки, кроме буржуазной, вообще не существовало, а на Западе не существует и до настоящего времени. И это относится и к лингвистике, и к астрономии, и к теории вероятностей, и к орнитологии и т. д. и т. д. Наша задача состоит в том, чтобы убедиться, что такая-то и такая-то научная дисциплина сумела установить ряд бесспорных положений; и раз мы в этом убеждаемся (для чего необходимо, впрочем, наличие известных данных в данной специальности), то мы не только можем, но и должны считаться с этими бесспорными достижениями буржуазной науки, как должны… считаться и с наличием микроскопа, и с наличием всей той бактериологической фауны, которая этим микроскопом была открыта, несмотря на то, что изобретатель микроскопа (А. Левенгук. – В. А .) был голландский торгаш – существо насквозь буржуазное и идеологически вполне, быть может, нам чуждое. Если же мы, под тем предлогом, что это – “продукты буржуазной науки”, будем строить свою науку без всех указанного рода буржуазно-научных достижений или просто отметая (т. е. не желая знать) их или же отрицая их (потому, что они – продукт буржуазного мира), мы не только не создадим никакой новой, своей науки, но превратимся просто в обскурантов». Выше всех Поливанов ставил своего учителя И. А. Бодуэна де Куртенэ: книга Ф. де Соссюра, по его мнению, «не содержит в себе буквально ничего нового в постановке и разрешении общелингвистических проблем по сравнению с тем, что давным-давно уже было добыто у нас Бодуэном и бодуэновской школой».

Но, разумеется, надо идти дальше и создавать науку на марксистской основе. Программа должна была быть обширной и масштабной. Лингвист, согласно Поливанову, слагается из четырех сфер деятельности. Во-первых, он – «строитель (и эксперт в строительстве) современных языковых (и графических) культур», «для чего требуется изучение языковой современной действительности, самодовлеющий интерес к ней и – скажу более – любовь к ней». Во-вторых, он – «языковой политик», прогнозирующий языковое будущее «в интересах утилитарного языкового строительства». В-третьих, он – «лингвистический историолог». В-четвертых, он – историк культуры. Первая сфера связана с изучением настоящего, вторая – с изучением будущего, две последние – с изучением прошлого. В отношении прошлого и настоящего наука о языке уже имела прочные традиции, а о будущем обычно даже не задумывалась, лишь И. А. Бодуэн де Куртенэ и Е. Д. Поливанов (и еще Н. Я. Марр, но на основе явной фантастики) ставили эту задачу. И очевиден активный, связанный с практикой подход к объектам исследования. Надо отметить, что опирался здесь Поливанов не только на марксизм: редкий термин «историология» взят из исторической концепции академика Н. И. Кареева, друга семьи Поливановых, отнюдь не марксиста (Кареев разделял историю как фактологическую науку и историологию, выявляющую исторические закономерности).

Из идей марксизма всерьез у Поливанова использовалась лишь одна: отражение в истории языка законов диалектики, особенно законов борьбы противоположностей и закона перехода количества в качество. Последний проявляется, в частности, в том, что фонетические изменения накапливаются постепенно, звучание как-то меняется при сохранении прежней фонологической системы, а потом происходит скачок и система фонологических единиц – фонем – становится иной. Проблема, постоянно волновавшая ученого, – причины языковых изменений. В противовес марристам, все сводившим к прямому влиянию экономических скачков и революций, он отстаивал роль внутренних причин, воздействующих на развитие языка. Одна из них в книге «За марксистское языкознание» именуется: «лень человеческая». Человеку не хочется тратить силы на произношение сложных звуков, длинных слов, на запоминание спряжения неправильных глаголов, поэтому в истории языков постоянно происходят упрощения в фонологии и грамматике. Латинское название месяца augustus во французском произношении сократилось до одного звука u . Но происходит и борьба противоположностей, в данном случае, интересов говорящего и слушающего: «минимальная трата произносительной энергии» должна быть «достаточной для достижения целей говорения», при слишком большой экономии речь становится для слушающего непонятной. Позднее эти идеи, уже независимо от марксизма, развили Р. Якобсон и французский лингвист А. Мартине.

Приверженность марксизму, помимо использования законов диалектики, проявилась в постоянном интересе Поливанова к социальному функционированию языка. Он указывал, что внешние, в том числе социальные, причины, в отличие от внутренних, непосредственно не влияют на языковые изменения, однако их косвенное влияние может быть существенным: возникают или прекращаются контакты между языками, которые как-то изменяют языки (прежде всего, на уровне заимствований, но контакты могут повлиять и на строй языков), меняется число и состав носителей языка или языкового образования, по выражению Поливанова, их «социальный субстрат».

Особенно этот вопрос был актуален в связи с современной ситуацией в СССР. Марристы утверждали, что революция привела к формированию нового русского языка (точка зрения, парадоксальным образом возродившаяся у нас в конце 80-х гг., только с обратными оценками). Но Поливанов показал, что русский язык, в том числе русский литературный язык, остался таким же, каким был до революции, испытав лишь некоторые изменения в лексике. «Словарь, и только словарь, делает современный язык… непонятным для обывателя с языковым мышлением 1910–1916 годов», – писал Поливанов еще в 1928 г., ссылаясь на А. М. Селищева. Но расширился «социальный субстрат». Стандартный (литературный) русский язык, до революции остававшийся «классовым или кастовым языком узкого круга интеллигенции», теперь стал осваиваться «массами, приобщающимися к советской культуре», в том числе людьми, ранее вообще не знавшими русского языка.

Но здесь ученый сделал прогноз, который не оправдался: «Через два-три поколения мы будем иметь значительно преображенный (в фонетическом, морфологическом и прочих отношениях) общерусский язык, который отразит те сдвиги, которые обусловливаются переливанием человеческого моря – носителей общерусского языка в революционную эпоху». Этого не произошло: Поливанов не учел значительного ужесточения и внедрения в массы литературной нормы с 30-х гг., о которых уже шла речь в очерке «Человек-словарь».

В книге «За марксистское языкознание» затрагивались многие проблемы: и фонетика «интеллигентского языка», и «славянский язык» революции, и «блатная музыка», арго «воров в законе» (статья называется «Стук по блату»). Одна из статей названа «И математика бывает полезной», в ней ставится проблема использования математики в лингвистике. Обо всем этом сказано немало интересного, нередко автор улавливал тенденции, значимые и позднее. В связи со «славянским языком революции» отмечено, что еще недавно яркий и эмоциональный язык революционных лозунгов, использовавший много славянизмов, начал становиться мертвым, штампованным. «Нельзя употреблять мертвые слова», это губительно для страны (об этом писал и А. М. Селищев). Тогда этот процесс только начинался, к каким последствиям он привел в 60–80-е гг., мы знаем. А в отношении «блатной музыки» он с тревогой отмечал, что она проникает в язык обычных людей, особенно подростков, что наблюдалось и до, и после революции. Он спрашивает: почему «наши дети хронически хотят корчить из себя хулиганов?». Проблема, увы, актуальна и сейчас.

Но современники больше всего обращали внимание на по-прежнему резкие оценки Марра и его последователей, названных в книге «любителями хорового пения». Эти оценки определили отношение к книге, которая вызвала новый всплеск борьбы с «поливановщиной», книгу объявили «антимарксистской». Н. Н. Поппе, который спустя полвека осудит Поливанова за «большевизм», тогда обвинял его в «протаскивании буржуазных идей и теорий». В том же 1931 г. в статье «Яфетическая теория» в первом издании Большой советской энциклопедии (автор скрыт за тремя звездочками, но, по-видимому, это маррист В. Б. Аптекарь) о взглядах Поливанова сказано: «Прямые враждебные выпады, идущие под знаком апологии буржуазной науки и империалистической политики капитализма». В этом же томе статья самого Поливанова «Японский язык» подписана Е. П., полная подпись уже была невозможна. Статью все же опубликовали (видимо, писать в энциклопедии о японском языке больше было некому), но набор второго тома «Введения в языкознание для востоковедных вузов» был рассыпан, не вышли и подготовленные Поливановым (одним или в соавторстве) в годы работы в Москве грамматики азербайджанского, казахского, калмыцкого, эрзя-мордовского языков. Рукописи всех этих книг до нас не дошли. С 1931 г. Поливанов больше не мог печататься в Москве или Ленинграде. В 1932–1937 гг. публикации у него были, но либо в Средней Азии, откуда они мало куда доходили, либо изредка за границей, куда Евгений Дмитриевич посылал рукописи другу со времен ОПОЯЗ Р. Якобсону.

И в Узбекистане оказалось гораздо тяжелее, чем раньше, марризм пришел и туда. В университет, одним из основателей которого когда-то был Поливанов, его не взяли за «антимарксистские взгляды». Преподавание в Узбекской государственной педагогической академии оказалось недолгим, в последние годы работы в Узбекистане он не преподавал в вузах вообще. Он работал в Узбекском государственном научно-исследовательском институте культурного строительства, но и там обстановка оставалась тяжелой. В 1933 г. ученый заявлял: «Если сказать, какая часть из моих работ опубликована, это, должно быть, двадцатая часть, и особенно в настоящее время мне очень мало приходилось публиковать».

Работа все-таки продолжалась. По-прежнему проходили экспедиции для изучения узбекских диалектов. Новыми сферами деятельности стало изучение каракалпакского языка (тюркская семья) и распространенного тогда в Узбекистане, а сейчас практически исчезнувшего языка бухарских евреев, относящегося к иранской семье языков. По обоим языкам была напечатана лишь небольшая часть сделанного. А по узбекскому языку удалось все-таки издать две важные книги: «Русская грамматика в сопоставлении с узбекским языком» (1933) и «Опыт частной методики преподавания русского языка узбекам» (1935).

Сохранились воспоминания о Поливанове его ташкентского знакомого П. А. Данилова, относящиеся, видимо, к 1933 или 1934 г.: «Одет он был бедновато, в каком-то плохоньком стареньком костюмчике. На голове у него была такая же старенькая кепочка… Пожаловался, что ему приходится преподавать русский язык в начальной национальной школе; что ему не дают работать в научных учреждениях и вузах и не печатают его статей в научных журналах. И чтобы как-либо удержаться и продолжать научную работу, он вынужден посылать свои статьи в зарубежные научные журналы. Там его охотно печатают и по его просьбе гонорар высылают на Торгсин. Это и позволяет ему как-то сводить концы с концами». Так жил тогда бывший заместитель наркома иностранных дел, определявший отношения страны со многими государствами.

Из книги Мои воспоминания автора Крылов Алексей Николаевич

Цистерны Фрама, экспедиция на пароходе «Метеор» Вскоре после оставления мною должности председателя Морского технического комитета Воеводский был назначен членом Государственного совета, морским министром стал И. К. Григорович. Он назначил меня на должность

Из книги Книга 1. На рубеже двух столетий автора Белый Андрей

Из книги Запечатленный труд (Том 2) автора Фигнер Вера Николаевна

Глава восемнадцатая П. С. Поливанов Дальнейшие выходы долгосрочных уж не производили большого впечатления. В январе 1902 года вышел Тригони, осужденный по делу, которое было продолжением процесса 1 марта 1881 года. Все, что я могла сказать о нем, изложено в его биографии,

Из книги Письменный стол автора Каверин Вениамин Александрович

Из книги Женское лицо СМЕРШа автора Терещенко Анатолий Степанович

ЖЕНЩИНА-МЕТЕОР… Капитан государственной безопасности в отставке Федосья Федосьевна Борисова, сотрудница СМЕРШа НКО СССР, бывший старший оперуполномоченный Особого отдела Краснознаменного Балтийского флота.Впервые это имя автор услышал из уст своего первого

Из книги Гоголь автора Степанов Николай Леонидович

«МЕТЕОР ЛИТЕРАТУРЫ» Вокруг Гоголя составилась компания друзей: Саша Данилевский, Прокопович и Базили. Прокоповича, неуклюжего увальня, мешковатого и флегматичного за его всегда красную, круглую физиономию, прозвали Красненьким. Он отличался ровным, спокойным

Из книги Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р автора Фокин Павел Евгеньевич

ПОЛИВАНОВ Лев Иванович псевд. П. Загарин;27.2(11.3).1838 – 11(23).2.1899Литературовед, переводчик, педагог, общественный деятель, основатель и директор частной гимназии в Москве. Автор исследования «Жуковский и его произведения» (2-е изд., 1883). Издал сочинения Пушкина с подробными

Евгений Дмитриевич Поливанов (28 февраля (12 марта) 1891, Смоленск - 25 января 1938, Московская область) - русский и советский лингвист, востоковед и литературовед. Один из основателей ОПОЯЗа, участник Гражданской войны, в конце 1917 - начале 1918 годов - заведующий Восточным отделом Наркомата иностранных дел РСФСР и один из двух заместителей Л. Д. Троцкого, сотрудник Коминтерна, профессор ряда университетов, активный критик марризма. Один из основоположников советской социолингвистики и исторической фонологии, создатель оригинальной теории языковой эволюции, автор множества работ по языкам Востока (в частности, создатель используемой ныне русской транскрипции для японского языка) и Средней Азии, разработчик методик обучения русскому языку нерусских, участник языкового строительства.

Прикладные начала в языковедении для Е. Д. Поливанова являлись необходимым поступком к лингвистической теории. Поэтому разрешение важных теоретических задач у него всегда имело выход в практику - лингвопедадгогику, методику обучения языку и сопоставительную грамматику. Новизна языкового материала, знакомство с малоизученными языками позволяли впервые сформулировать положения, которые и сегодня не утратили своей актуальности.

В. Г. Ларцев, автор книги «Е. Д. Поливанов: Страницы жизни и деятельности», так пишет об этом ученом: «Неординарностью поведения, поступками, удивлявшими многих, врожденным талантом этот поразительный человек так просился на страницы романа. Неудивительно, что он стал одним из героев романа В. А. Каверина «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» и рассказа «Большая игра».

В 1901 г. Евгений поступил в Рижскую Александровскую гимназию. В 1908 году он ее заканчивает с серебряной медалью и поступает в Петербургский университет на словесное отделение историко-филологического факультета.

Поливанов слушал Зелинского и Платонова, Шахматова и Щербу – многих замечательных ученых. Но Евгений Дмитриевич с самого начала выделил среди них одного и остался его учеником до конца дней своих. Это был Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ, вступивший в то время в седьмое десятилетие своей жизни.

По окончании университета (1912) Е. Д. Поливанов получил сразу два приглашения от литературоведа И. А. Шляпкина и от Бодуэна. Поливанов выбрал Бодуэновскую кафедру сравнительного языкознания.

Поливанов – представитель особого направления в русской, а затем

советской ориенталистике: он, как и Н. И. Конрад, соединял в себе филолога и лингвиста-теоретика.

Два года Поливанов интенсивно работает над магистерской диссертацией. В 1914 году Поливанов становится приват-доцентом восточного факультета по японскому языку, хотя читает курсы и по китайскому.

Свою первую поездку в Японию Поливанов совершил в мае 1914 года; средства на неё выделило Русско-японское общество. По прибытии в Нагасаки учёный, как позже выяснил японский лингвист Ситиро Мураяма, отправился в рыбацкую деревню Миэ. Изучая местный диалект, в значительной степени отличавшийся от литературного языка, Евгений Дмитриевич провёл в деревне большую часть лета. После Нагасаки Поливанов отправился в Киото - бывшую столицу Японии, где изучал киотский диалект

В конце своего путешествия Евгений Дмитриевич посетил Токио. Как и прежде, он изучал местную речь; кроме того, в столице можно было повстречать носителей разнообразных диалектов. В период с 5 по 13 октября 1914 года учёный работал в фонетической лаборатории, располагавшейся в Токийском императорском университете. Поливанов общался с японскими лингвистами, а также повстречался в Токио с двумя отечественными японистами: О. О. Розенбергом и Н. И. Конрадом.

Однако средства, полученные от Русско-японского общества, стали подходить к концу, и в конце октября - начале ноября Евгений Дмитриевич вернулся в Петербург, ставший за это время Петроградом. Вплоть до весны он занимался обработкой полученных материалов, сдал магистерские экзамены и стал планировать свою следующую поездку в Японию. Средства в этот раз выделил Русский комитет для изучения Средней и Восточной Азии, который возглавлялся в то время академиком В. В. Радловым.

Перед возвращением в Россию Евгений Дмитриевич ещё раз побывал в Токио, где продолжал изучать говор уроженцев Киото, префектуры Нагасаки (учёным был составлен фонетический словарь одного из нагасакских говоров приблизительно на 10 000 слов) и Рюкюских островов (говор Наха). В сентябре Поливанов покинул столицу. В ходе этой поездки он общался не только с Розенбергом и Конрадом, но и с молодым японистом Н. А. Невским.

В Петрограде Поливанов, зарекомендовавший себя публикациями по японистике, был приглашён на должность приват-доцента по кафедре японского языка (это было вопреки традициям - людей, не окончивших факультет, на эту должность не брали). Евгения Дмитриевича пригласил декан Восточного факультета - Н. Я. Марр. Поливанов читал различные курсы, уделяя особое внимание вопросам фонетики и диалектологии. Началась публикация экспедиционных результатов, а в 1917 году вышла книга «Психофонетические наблюдения над японскими диалектами».

Таким образом, за время своих поездок Поливанов ознакомился почти со всеми основными японскими диалектными группами: северо-восточной (Аомори, Акита), восточной (Токио), западной (Киото, Мороги), южной (Нагасаки, Кумамото, Оита) и обособленной группой диалектов Рюкю (Наха).

Научное наследие Поливанова огромно. Даже если говорить пока только об изданных работах, одних книг (включая брошюры) он успел опубликовать 28, а всего число работ, изданных при его жизни, достигает 140. Основными трудами в области японистики считаются:

Сравнительно-фонетический очерк японского и рюкюского языков. 1914

Материалы по японской диалектологии. Говор деревни Мие, префектуры Нагасаки, уезда Ниси-Соноки. Тексты и перевод. 1915

Акцентуация японских прилагательных с двусложной основой. 1917

Японский язык. 1931 и еще множество трудов.

Так же стоит отметить, что известная транскрипционная система записи японских слов кириллицей, была также разработана Поливановым в 1917 году.

Незадолго до 30 октября, дня политзаключенного в СССР, я вернулся из командировки в Ташкент, где проходила всесоюзная научно-практическая конференция, посвященная 100-летию со дня рождения профессора Евгения Поливанова, гениального русского лингвиста.

И в тот памятный вечер, когда на полутемной, инфернальной площади Дзержинского отец Глеб Якунин* служил панихиду по миллионам жертв тоталитарного режима, когда был открыт в сквере на Лубянке памятный знак – , а стены мрачных (но явно напуганных!) зданий КГБ билось гневным эхом слово Сергея Ковалева и Льва Разгона, Алеся Адамовича, Юрия Карякина и Сергея Станкевича, я зажег близ соловецкого камня свою поминальную свечу.

У Евгения Дмитриевича Поливанова нет «официальной» могилы, она неизвестна, ибо он также был казнен палачами с «чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем» – в 1938 году. Но теперь, как и миллионы наших убиенных циничным режимом сограждан, Евгений Дмитриевич обрел хотя бы такой, «условный» памятник. И ему тоже была провозглашена Вечная память…

Холодный ветер трепал хрупкое пламя наших свечей, как будто смертное дыхание лубянских зданий-айсбергов хотело их уничтожить, заморозить. Но пламя памяти о жертвах режима теперь, хочу надеяться, нами надежно защищено. Ибо в этой защите – гарантия нашей собственной свободы. И даже жизни…

Жизнь же профессора Поливанова была фантастична. Его вклад в российское и мировое языкознание – просто огромен. Очень весомы его заслуги и в деле языкового строительства, в создании новых алфавитов для ряда народов нашей страны.

Однако, если славянский просветитель Мефодий (он вместе с братом Кириллом создал славянскую письменность), уже будучи в сане архиепископа, преследовался немецким духовенством и был ввергнут на некоторое время в тюремное узилище, то просветитель нового, «революционного» времени Евгений Поливанов подвергся политическому шельмованию научными оппонентами, изгнанию из ведущих научных центров, а в итоге был просто уничтожен своими же соотечественниками в годы сталинских репрессий. История во многом любит повторения, только зачастую вовсе не в виде фарса, как это принято считать, а в более жестоком варианте.

У одного из известных поэтов я встретил мысль о том, что главная общность поэтов – в их отличии друг от друга: поэзия – моноискусство, где судьба, индивидуальность доведены порой до крайности. Такой индивидуальностью, доведенной до крайности, был и профессор Поливанов.

Мудрый и цепкий словом Виктор Шкловский, знавший Поливанова в молодости по работе в известном ОПОЯЗЕ (Общество изучения поэтического языка) вместе с В.А. Кавериным, О.М. Бриком, В.Б. Томашевским, Б.М. Эйхенбаумом, В.М. Жирмунским, уже в наше время отозвался о Поливанове переполненной внешним парадоксом, но абсолютно точной фразой:

«Поливанов был обычным гениальным человеком. Самым обычным гениальным человеком».

Поливанов, как принято в таких случаях писать, был сыном своей эпохи, человеком, преисполненным революционного романтизма и честно служившим режиму, установившемуся после октябрьского переворота 1917 года.

Его вера и верность достойны уважения.

«Я встретил революцию как революцию труда. Я приветствовал именно свободный любимый труд, который для меня стал рисоваться полезным именно в революционной обстановке».

Под этими словами Е.Д. Поливанова могли бы поставить свою подпись десятки отечественных ученых, поверивших большевикам и принявших революцию не только сердцем, но и умом.

Действительно ли Поливанов был уникальным человеком? Один из основных отечественных биографов ученого, увы, уже покойный профессор В.Г. Ларцев из Самарканда (автор вышедшей крохотным тиражом в 1988 году книги о Евгении Дмитриевиче), совершенно справедливо отмечал, что Е.Д. Поливанов, будучи прежде всего языковедом, занимался кроме того педагогикой, этнографией, фольклористикой, текстологией, литературоведением, логикой, психологией, социологией, историей, статистикой и другими науками (причем познания в этих областях знания, как и владение десятками языков и диалектов, конечно же, непосредственно отразились на многочисленных открытиях Е.Д. Поливанова в лингвистике, часть из которых имеет мировое значение).

Уникальность ученого помимо всего заключалась и в степени его вовлеченности в общественную жизнь страны, что шло параллельно с его научными изысканиями: выполнение ответственнейшего задания Ленина, работа под руководством первого наркоминдела Троцкого, тесное сотрудничество с Коминтерном и многое другое, о чем многие одаренные ученые-лингвисты той поры не могли даже и помыслить.

А чего стоит поединок Поливанова с марризмом? Самоотверженность, граничащая с безрассудностью, исключительная научная объективность и природный дар пытливого исследователя заставили его открыто и почти в одиночестве выступить против «пролеткультовского» учения академика Н.Я. Марра о языке и одновременно против складывавшегося культа личности Марра в науке!

И когда в 1950 году под видом «свободной дискуссии о языке» в газете «Правда» кремлевский горец, желавший стать Корифеем Всех Наук, раздраконил «аракчеевский режим в языкознании» (им же самим, между прочим, во многом и порожденный) и само «новое учение о языке» Н.Я. Марра и его верных последователей, то в своей критике этой псевдонаучной теории Сталин… повторил многое из того, что Поливанов доказывал марристам еще в конце 20-х годов!

Удивительная своеобычность Евгения Дмитриевича Поливанова заключалась и во многом другом.

Например, в его собственной литературной деятельности поэта и переводчика (он писал интересные стихи, о чем свидетельствует сборник «Метаглоссы», поэма «Ленин», был одним из первых и наиболее эрудированных переводчиков киргизского народного эпоса «Манас» на русский язык).

Или в особенностях его быта, крайне аскетического, а порой и с элементами, как бы заимствованными из авантюрных романов.

Или, например, в степени овладения другими языками: когда ученый приехал в Нукус, то ему понадобился лишь месяц для того, чтобы изучить каракалпакский язык и совершенно безупречно прочитать на нем доклад перед каракалпакской аудиторией!

Однако – как ни страшно об этом говорить – судьба такого одаренного человека не была уникальной для тоталитарного режима, для эпохи сталинщины, ибо он разделил горькую участь многих других выдающихся деятелей отечественной науки: историков и литературоведов, математиков и физиков, биологов и экономистов, тысяч и тысяч незаурядных исследователей.

Поливанов родился 28 февраля (12 марта) 1891 года. 25 января 1938 года он был расстрелян. Посмертная реабилитация пришла к ученому лишь в 1963 году.

Вениамин Александрович Каверин написал о Поливанове такие строки:

«И сам Е.Д. Поливанов, и то, что он сделал, и его судьба – необыкновенны и должны войти в историю русской науки».

Слова эти звучат как эпитафия. Но нет могилы, на которой мог бы быть установлен памятник Е.Д. Поливанову, а на нем – начертаны эти строки Каверина…

Забегая вперед, хочу сказать, что несмотря ни на какие преграды и противодействия неосталинистов, неомарристов (противодействие это – не миф, знаю о нем на своем личном опыте, чуть не ставшем горьким…), истина все же торжествует. И легендарный профессор Поливанов занимает ныне одно из наиболее почетных мест в истории нашей филологии (хотя огромный его вклад в науку до конца еще не оценен и даже не полностью известен, а многие рукописи безвестно канули в бездонные подвалы НКВД или уничтожены их хозяевами). И я просто по долгу совести обязан самым добрым словом вспомнить и назвать тех советских ученых, которые способствовали торжеству справедливости в отношении Евгения Дмитриевича: это – В.М. Алпатов, Ф.Д. Ашнин, В.П. Григорьев, В.К. Журавлев, С.И. Зинин, Вяч.Вс. Иванов, Л.Р. Ройзензон, А.Д. Хаютин и другие.

Конечно, совсем особая роль в исследовании научного наследия Поливанова принадлежит нашему уважаемому современнику Вячеславу Всеволодовичу Иванову, другу Пастернака, лауреату Ленинской премии, народному депутату СССР, академику. Он был не только «подписантом» 60-70-х годов, не только был изгнан из МГУ в 1959 году «в рамках антипастернаковской кампании»; это именно Вячеслав Всеволодович, движимый вечной идеей справедливости, заставил неуклюже оправдываться бывшего генерального прокурора СССР А.Я. Сухарева прямо во Дворце съездов Кремля при ответе на вопрос об участии Сухарева в гонениях на советских диссидентов…

Хочу подчеркнуть, что еще до официальной реабилитации Евгения Дмитриевича Вяч.Вс. Иванов опубликовал в журнале «Вопросы языкознания» (№ 3 за 1957 год) статью «Лингвистические взгляды Е.Д. Поливанова» (замечу также – с первой библиографией трудов Е.Д. Поливанова).

Большим событием стал выход в свет книги Е.Д. Поливанова «Статьи по общему языкознанию» (М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1968), составителем которой выступил профессор А.А. Леонтьев.

А в начале лета 1968 года читатели получили прекрасную книгу профессора В.Г. Ларцева «Евгений Дмитриевич Поливанов: Страницы жизни и деятельности» (М.: «Наука»), в которой можно найти и своеобразный творческий портрет ученого, и подробный рассказ о многих этапах его жизни, и интереснейшие воспоминания людей, знавших Евгения Дмитриевича, и своеобразную краткую антологию его литературных работ.

Вовсе не случайно, что в других воспоминаниях – «Мой путь в науке», – принадлежащих перу бывшего директора Института русского языка АН СССР Ф.П. Филина (а эти воспоминания, опубликованные в журнале «Русская речь» № 2 за 1988 год, нам пытаются навязать чуть ли не как «наиболее объективный взгляд» на историю советской лингвистики), имя Е.Д. Поливанова среди трех десятков названных Филиным фамилий крупных советских филологов вообще даже не упоминается.

Эта фигура умолчания имеет свои причины. Филин был одним из наиболее энергичных адептов «нового учения» о языке Н.Я. Марра и одним из последовательных продолжателей линии своего учителя как жесткого идеологического «организатора» филологической науки (уже в конце 60-х – начале 70-х годов Филин печально прославился своими гонениями на инакомыслящих филологов, которые он весьма успешно организовывал в духе марристских расправ с оппонентами, и творил это по указанию отдела науки ЦК КПСС и «компетентных органов»).

Поэтому теперь, когда по многим первоисточникам и архивным материалам, по исследованиям названных мною ученых и воспоминаниям современников Е.Д. Поливанова нам довелось наконец-то близко встретиться с жизнью и творчеством Евгения Дмитриевича, мне иногда кажется, что некоторые строки Пастернака были посвящены именно этому ученому:

Кому быть живым и хвалимым,
Кто должен быть мертв и хулим,
Известно у нас подхалимам
Влиятельным только одним.

Жизнь и творчество Е.Д. Поливанова были настолько необычны и насыщенны, что даже автор единственной книги о нем В.Г. Ларцев, как мне показалось, был в некоторой растерянности от этой биографической стихии и явно не смог в заданный объем своего издания поместить все, что хотел бы. Мне это в кратком очерке тем более не удастся. Но все же попробую хотя бы кратко вам показать, что судьбе вовсе не случайно было угодно избрать именно Евгения Дмитриевича Поливанова главным научным оппонентом Николая Яковлевича Марра (ибо Марр тоже во многом был – и это объективный факт! – личностью незаурядной!..), а затем отдать на заклание Ее Величеству Системе.

Е.Д. Поливанов окончил Петербургский университет, где он был учеником академика И.А. Бодуэна де Куртенэ и Л.В. Щербы, в 1912 году. Одаренного молодого ученого оставили работать на кафедре сравнительного языкознания (а обучался он в университете на славянско-русском отделении историко-филологического факультета и факультета восточных языков, где, кстати, Поливанов слушал у Марра курс грузинского языка).

И до событий октября 1917 года, и после них Е.Д. Поливанов занимался педагогической и научно-исследовательской работой самым активным образом.

Трудно перечислить все его места работы и должности. Назовем лишь некоторые: приват-доцент факультета восточных языков Петроградского университета (по японскому языку), профессор факультета общественных наук Петроградского университета (это уже с 1919 года), профессор японского языка Института живых восточных языков в Петрограде, заместитель председателя Научного совета Наркомпроса Туркестанской АССР, профессор Туркестанского восточного института в Ташкенте и Среднеазиатского государственного университета, член Научного совета Всесоюзного центрального комитета нового тюркского алфавита, председатель лингвистической секции Института языка и литературы Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН), профессор кафедры языка и литературы Узбекской государственной педагогической академии, Узбекского государственного научно-исследовательского института культурного строительства в Ташкенте, профессор Киргизского института культурного строительства и педагогического института в г. Фрунзе и так далее. Да разве дело в этих серьезных должностях?!

Е.Д. Поливанов был основоположником многих направлений, по которым развивается ныне отечественная и мировая лингвистика. Вот как однажды отозвался об ученом Вяч.Вс. Иванов:

«Создание Е.Д. Поливановым… оригинальной лингвистической концепции и ее обоснование фактами очень большого числа самостоятельно изученных языков различных семей было возможно благодаря объединению в его лице исключительно одаренного полиглота, талантливого япониста, китаеведа, тюрколога и лингвиста-теоретика, хорошо знакомого не только с русской и западноевропейской, но также дальневосточной и арабской лингвистикой».

Кстати, о знании языков: думаю, что и сам Е.Д. Поливанов точно не знал числа языков, которыми владел, хотя считал, что знает французский, немецкий, английский, латинский, греческий, испанский, сербский, польский, китайский, японский, татарский, узбекский, туркменский, казахский, киргизский, таджикский – то есть шестнадцать языков. Учтите, что он владел тонкостями многих диалектов восточных языков; в 1964 году знавший Поливанова старый дехканин Махмуд Хаджимурадов на вопрос о том, как говорил на его диалекте узбекского языка Евгений Дмитриевич, ответил коротко и исчерпывающе: «Лучше меня…»

Биографы Поливанова считают, что помимо названных он владел еще и (по крайней мере, лингвистически) абхазским, азербайджанским, албанским, ассирийским, арабским, грузинским, дунганским, калмыцким, каракалпакским, корейским, мордовским (эрзя), тагальским, тибетским, турецким, уйгурским, чеченским, чувашским, эстонским и некоторыми другими языками…

Весьма значителен вклад Евгения Дмитриевича Поливанова в изучение конкретных языковых систем: для многих из них он создал научные грамматики, описания диалектов, провел анализ звукового строя, создал словари, учебные пособия. Не случайно Поливанов и ряд его современников-языковедов, участвовавших в сложнейшем деле языкового строительства в СССР, называют новыми Кириллами и Мефодиями.

Между прочим, у Евгения Дмитриевича есть интереснейшие работы, посвященные преподаванию русского языка как народного и ряда языков народов СССР русскому населению, в том числе – взрослым (что оказалось чрезвычайно актуальным делом в наши, сложные и противоречивые 80-90-е годы XX столетия!).

Можете представить себе мое волнение, когда, уже в течение двух лет занимаясь судьбами репрессированных филологов и, в первую очередь, Поливанова, совершенно неожиданно в одном из забытых книжных шкафов библиотеки деда я нашел небольшую книжечку в матерчатом, выцветшем зеленом переплете, на титульном листе которой было напечатано: «Профессор Востфака САГУ, Д. Член Росс. Асс. Научно-Исслед. Ин-тов (по восточной секции) Е.Д. Поливанов. Краткий русско-узбекский словарь. Акц. О-во «Туркпечать», 1926»… С волнением читал я предисловие, написанное Евгением Дмитриевичем к этому очень интересному учебному словарю! Вышел он тогда, во второй половине 20-х годов, тиражом в 10 тысяч экземпляров…

Особенно много сделал Поливанов для развития теории языка, для теоретической лингвистики. Приведу опять-таки лишь некоторые примеры.

…Первым в науке он распространил принцип системности на историю языка. …Поливанов разработал теорию фонологических изменений во всем многообразии их взаимосвязей и взаимообусловленности (именно эту теорию разовьет позже Роман Якобсон, и она получит мировое признание). …Многое сделал Евгений Дмитриевич для вскрытия причин языковых изменений (его концепцию, правда, не вполне в духе Е.Д. Поливанова, позже использует французский лингвист А. Мартине, например, в книге «Принцип экономии в лингвистике»). …Е.Д. Поливанов, по сути дела, явился основоположником советской социолингвистики. …Немало нового внесено ученым в теоретическое осмысление языковых контактов, в частности, их механизмов.

Да разве перечислишь все области науки, в которых ощутимы результаты его исследований: ведь это еще и изучение типологии ударения, фонологической роли слога, описание «звуковых» жестов и многое другое.

Разумеется, волновали его и пути создания марксистской лингвистики. Поливанов не только в ряде статей, а затем и в публичной дискуссии (получившей название «поливановской») 1929 года выступил против идей Марра, но сумел даже в 1931 году, находясь уже практически в научном изгнании, выпустить в издательстве «Федерация» сборник научно-популярных статей под наименованием «За марксистское языкознание»: эта книга на общем фоне триумфа «пролеткультовской» теории Марра, столь нужной в ту пору утверждающемуся сталинизму, была сильным ударом по позициям марристов и, пожалуй, последним контрнаступлением традиционного языковедения…

Научное наследие Поливанова огромно. По данным Л.Р. Концевича, одна только библиография его работ, изданных при жизни Евгения Дмитриевича и после его смерти, охватывает свыше 200 названий.

Около 60 рукописей хранится в разных архивах – они известны. Но при этом удалось собрать около 220 (!) названий тех неопубликованных работ, которые еще не обнаружены. И, возможно, большая часть из них уже безвозвратно утрачена – таков удел конфискованных архивов практически всех репрессированных ученых.

Хотя в последнее время вдруг из потайных сундуков госбезопасности то и дело «всплывают» рукописи некоторых поэтов, писателей, естествоиспытателей. Еще и еще раз приходится спрашивать нынешних руководителей КГБ: когда мы перестанем быть иванами-не-помнящими-родства и с этих тайных хранилищ падут наконец все замки? Сохранилось ли в них что-либо из наследия Е.Д. Поливанова?!

Революционное движение он принял всем сердцем. Биографы пишут, что первым политическим выступлением был его протест против империалистической войны: Поливанов написал на испанском (!) языке антивоенную пьесу, за что был арестован и отсидел неделю в тюрьме. Сам Евгений Дмитриевич писал о себе, что от пацифизма пришел к интернационализму. До октября 1917 года Е.Д. Поливанов несколько месяцев работал в отделе печати МИД Временного правительства (он был тогда левым меньшевиком, мартовцем).

В 1919 году петроградский профессор вступил в РКП(б).

Но еще до этого он стал широко известен как друзьям революции, так и ее противникам и оппонентам. Советской же власти особенно пригодилось его знание языков: талант полиглота и дарование исследователя получили необычное применение – Поливанову было поручено заниматься в Народном комиссариате иностранных дел всеми связями со странами Востока (по должности это был уровень одного из руководителей наркомата), а параллельно с этим – поиском и публикацией тайных договоров царского правительства. Такова была идея Ленина, выраженная в Декрете о мире: «Тайную дипломатию Правительство отменяет (правда, отменено это было, как мы теперь знаем, ненадолго… – М.Г.)», со своей стороны выражая твердое намерение вести все переговоры совершенно открыто перед всем народом, приступая немедленно к полному опубликованию тайных договоров, подтвержденных или заключенных правительством помещиков и капиталистов с февраля по 7 ноября (25 октября) 1917 г..

Следует заметить, нисколько не умаляя «заслуг» известного революционера, балтийского матроса Николая Маркина, чье имя традиционно связывается с публикацией договоров, что очень большая роль в этом деле принадлежит именно Е.Д. Поливанову. Не случайно в ноябре 1917 года «буржуазная» газета «Наша речь» озабоченно писала:

«В министерстве (иностранных дел. – М.Г.) все время хозяйничает г. Поливанов, приглашенный на амплуа специалиста по расшифровке тайных договоров, и секретарь народного комиссара г. Залкинд».

В 1918 году Е.Д. Поливанову было поручено еще одно необычное, но важное дело. Он ведет политическую работу среди петроградских китайцев (их с начала XX века в городе на Неве было очень много). Молодой востоковед стал одним из организаторов «Союза китайских рабочих», редактировал первую китайскую коммунистическую газету, был связан с китайским Советом рабочих депутатов и с теми китайскими добровольцами, которые сражались на фронтах гражданской войны…

С 1921 года Поливанов работал в Коминтерне: переехав в Москву, он становится помощником заведующего Дальневосточной секцией Коминтерна (именно Коминтерн в том же году командирует его в Ташкент)…

А сколько сделал «красный профессор» и интернационалист Поливанов для решения национально-языковых проблем в молодом Советском государстве! И все это – лишь отдельные этапы той другой стороны жизни, которую в наше время привыкли определять казенным советским словосочетанием «общественная работа»…

К тому же Поливанов был инвалидом: еще в юношеском возрасте он при достаточно таинственных обстоятельствах потерял кисть левой руки!

Стоит согласиться – то был человек необыкновенной судьбы, энергии, дарования и работоспособности. Вениамин Каверин сделал Евгения Дмитриевича одним из своих литературных героев – вспомним роман «Скандалист, или вечера на Васильевском острове», образ профессора Драгоманова, а также рассказ «Большая игра».

И тот же Вениамин Александрович так писал в своих мемуарах:

«Это нужно быть человеком огромной воли и огромной чести и огромной веры в советскую науку для того, чтобы действовать так, как действовал Поливанов».

Одаренный, образованный исследователь Евгений Дмитриевич Поливанов понял, какую опасность для языкознания, для философии и политики, для обстановки свободного творчества в науке представляет вульгарно-материалистическая и псевдомарксистская теория академика Н.Я. Марра, а также вносившаяся окружением академика обстановка идеологической нетерпимости к научным оппонентам. Открыто выступив против марризма в 1928-1929 годах, он продолжал неравную схватку с ним буквально до самого ареста.

В подборке читательских откликов на роман В. Дудинцева «Белые одежды» встретил я следующую мысль:

«Так трудно и так опасно ходить в чистых, белых одеждах – все норовят кинуть в тебя ком грязи. А в сером балахоне притворства – ужели ты так же чист?! Нет! Вот и получается, что истинным, хотя и безрассудным мужеством обладают лишь те, кто идет по жизни в белых одеждах правды, презирая серые балахоны полуправды и лжи…»

В белых одеждах правды шел к быстро приближавшемуся концу жизни и профессор Поливанов.

В «поливановской» дискуссии Евгений Дмитриевич дал объективный научный анализ теории Марра, причем указал и на ряд ее интересных сторон. Однако марристы, рвавшиеся к Олимпу власти в науке (как и их последователи уже в 60-70-е годы…), напрочь отвергли идею демократического обмена мнениями, чисто научного спора и в духе эпохи обрушили на Поливанова ушат политических обвинений: он был назван «идеологическим агентом международной буржуазии», «разоблаченным монархистом-черносотенцем», «кулацким волком в шкуре советского профессора» и т.п.

Примечательно, что материалы этой дискуссии были опубликованы 1 марта 1929 года в газете «Вечерняя Москва» в рубрике с откровенным названием – «Классовая борьба в науке»…

Когда сталинщина еще только разворачивала репрессивную машину, когда обстановка террора и избиения лучших кадров (от дипломатии до армии, от науки до молодежных организаций) еще не стала обыденной и злой, навет еще не сразу мог привести человека в застенок, научные противники не могли быстро устранить Поливанова, а заодно сломать или уничтожить других ученых.

Но пули постепенно отливались. Правда, поначалу они были не из свинца. Но кто сказал, что в те времена СЛОВО всегда было намного слабее ПУЛИ? Или все-таки еще было слабее?

Уже к концу 1929 года Е.Д. Поливанов был снят со всех должностей, отстранен от научной и педагогической деятельности в Москве (даже изымались из рабочих планов издательств его книги, а уже имевшие наборы в типографиях рассыпались…) и вынужден был уехать в Среднюю Азию, сначала – в Самарканд. От жизни ведущих научных центров страны он был отлучен, имя его там старались не упоминать (или только с руганью)…

Еще один пример. В октябре 1931 года был сдан в печать седьмой том «Яфетического сборника», готовившегося Н.Я. Марром и его последователями. В нем была опубликована рецензия на книгу Е.Д. Поливанова «За марксистское языкознание», во многом примечательная. И даже не тем, что автор скрыл свое имя за инициалами.

Сейчас известно: она вышла из-под пера одного из ближайших подручных (тут уж, простите, другое слово трудно подобрать) академика Н.Я. Марра – некоего С.Н. Быковского. Заметка эта составлена в классических выражениях политического доноса (чем марристы и немарристы любили пользоваться во все времена, вплоть до 80-х годов):

«Основная цель сборника (книга Поливанова была сборником статей. – М.Г.) так сказать, его социальный заказ – это реабилитация современной буржуазной лингвистики. Но так как чрезмерно открытое выступление в Советском Союзе в защиту буржуазной науки, хотя бы в такой до сих пор мало разработанной области, как языкознание, – дело рискованное, – то отсюда и название сборника «За марксистское языкознание», в то время как все содержание сборника направлено против (выделено Быковским. – М.Г.) марксизма».

Завершалась эта рецензия тоже «достойно»:

«Только полной неосведомленностью руководителей наших издательств в элементарных вопросах марксистского языкознания можно объяснить появление антимарксистской книги в 1931 г. на советском рынке».

Конечно же, это был не единственный «отклик» на книгу Е.Д. Поливанова. В том же духе была выдержана и рецензия Сухотина, опубликованная журналом «Культура и письменность Востока». Вот как она заканчивалась (хотя А.М. Сухотин был в целом – антимарристом):

«Рабочий класс будет продолжать строить не только новое общество, но и свою науку, невзирая ни на смех своих врагов, ни на жалкие потуги своих мнимых попутчиков, силящихся под вывеской «марксизма» протащить старый хлам близкой к окончательному банкротству буржуазной методологии» (выделено Сухотиным. – М.Г.).

Между прочим, рецензия Быковского показательна еще и тем, что автор уже «освятил» ее, избрав в качестве эпиграфа цитату из Иосифа Виссарионовича Сталина:

«Клевету и мошеннические маневры нужно заклеймить, а не превращать в предмет дискуссии».

Ох, как уже чесались у марристов руки! Как быстро они поняли, какие неограниченные возможности дает им сталинщина в борьбе с научными оппонентами!

Всякий раз, когда на моем рабочем столе появляются новые свидетельства геноцида тоталитарного режима в нашей стране, новые доказательства, как целенаправленно велась властью война с собственным народом, я невольно вспоминаю яркий отрывок из первого послания князю Курбскому, написанного в 1564 году:

«…Русская земля держится Божьим милосердием, и милостью Пречистой Богородицы, и молитвами всех святых, и благословением наших родителей, и, наконец, нами, своими государями… Не предавали мы своих воевод различным смертям, а с Божью помощью мы имеем у себя много воевод и помимо вас, изменников. А жаловать своих холопов мы всегда вольны, вольны были и казнить… Кровью же никакой мы церковных порогов не обагряли; мучеников за веру у нас нет; когда же мы находим доброжелателей, полагающих за нас душу искренно, а не лживо… то мы награждаем их великим жалованьем; тот же, который, как я сказал, противится, заслуживает казни за свою вину. А как в других странах, сам увидишь, как там карают злодеев – не по-здешнему!.. А в других странах изменников не любят и казнят их и тем укрепляют власть свою. А мук, гонений и различных казней мы ни для кого не придумывали; если же ты говоришь об изменниках и чародеях, так ведь таких собак везде казнят…»

В годы массовых репрессий «враги народа» подразделялись в специальных списках, как мы теперь знаем, на три категории. В первую зачислялись самые «опасные»: их уделом преимущественно становилась смертная казнь.

В списки «врагов» по первой категории был зачислен и Евгений Дмитриевич Поливанов, арестованный, по-видимому, в августе 1937 года. 25 января 1938 года тройка приговорила его к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение незамедлительно – в тот же день.

Долгое время повод для ареста оставался для всех загадкой. Но версий и слухов было предостаточно. По одной, Поливанов был арестован как «троцкист», ибо некоторое время работал под началом Троцкого, даже писал стихи, посвященные Льву Давидовичу. По другой, причиной ареста стали знакомство и связь с Бухариным по линии Коминтерна. Третий «слух» проводил связь ареста Евгения Дмитриевича с делом известного среднеазиатского партийного работника А.И. Икрамова (хотя Икрамов был арестован позже, в сентябре 1937 года).

Размышляя о трагической жизни Евгения Дмитриевича, я думаю, что прав тот современный журналист, который в очерке о жертвах сталинских репрессий и их настрадавшихся детях (у Поливанова, слава Богу, их не было, а жена Бригитта бесследно сгинула в жутких глубинах архипелага ГУЛАГ) написал очень точно и остро, «поймав» ощущение многих людей, державших в своих руках реабилитационные справки репрессированных:

«Две справки о посмертной реабилитации. Короткий стандартный текст. Стиль, чем-то напоминающий «похоронки» фронтовых лет. Нет, эти справки, пожалуй, пострашнее «похоронок». В тех было написано: «Погиб в боях за родину». Здесь же: «Посмертно реабилитирован за отсутствием состава преступления». Там вражья пули, а тут?..»

Вот именно такую, страшную и скорбную похоронку напомнило мне официальное письмо из Военной коллегии Верховного суда на имя Федорова Дмитриевича Ашнина.

Ф.Д. Ашнин – филолог, тюрколог, пожилой человек, давно и последовательно (один из немногих!) занимающийся восстановлением «белых пятен» в истории советского языкознания и судьбами репрессированных филологов. Иначе говоря, Федор Дмитриевич – как раз тот человек, который без всяких указаний «сверху», без широковещательных общественных «инициатив», а просто по велению души уже на деле приступил к составлению «Мартиролога советских языковедов».

Много занимается Ф.Д. Ашнин и судьбой, творческим наследием, обстоятельствами жизни и гибели профессора Е.Д. Поливанова. Вот что ответила ему Военная коллегия на один из запросов:

Военная Коллегия
Верховного Суда
Союза СССР
31 декабря 1987 г.
№ 4н-316/63

тов. Ашнину Ф.Д.
г. Москва

На Ваше заявление, поступившее из КГБ СССР, сообщаю, что Поливанов Евгений Дмитриевич 25 января 1938 года был необоснованно осужден и приговорен к расстрелу.
Приговор в отношении Поливанова Е.Д. был приведен в исполнение в тот же день, т.е. 25 января 1938 года.

тов. Ашнину Ф.Д.
Начальник секретариата Военной коллегии
Верховного Суда СССР
А. Никонов

Только в 1990 году, Ф.Д. Ашнину удалось получить для работы некоторые материалы дела Е.Д. Поливанова. Они позволят прояснить некоторые факты, впрочем, оставляя многое еще «за кадром»…

Теперь абсолютно ясно, что жизнь Поливанова прекратилась насильственным образом – он был казнен. Но произошло это не во Фрунзе, не в Ташкенте, не в северных лагерях. Это случилось в Москве, куда Поливанов был доставлен чекистами после ареста из Средней Азии; здесь, на Лубянке, велось следствие, и в каком-то потаенном уголке Москвы земля приняла прах расстрелянного Евгения Дмитриевича Поливанова.

Ф.Д. Ашнину удалось познакомиться с двумя протоколами допросов Поливанова лубянским следователем из плеяды сталинских инквизиторов. В них нет упоминаний ни о Троцком, ни о Бухарине, ни об Икрамове.

Обвинения – по различным разделам страшной 58-ой статьи с главным упором на… шпионаж! Поливанову было вменено в главную вину перед народом то, что он был якобы завербован японской (!) разведкой и стал ее агентом. Вербовка же, по мнению чекистов, произошла в 1916 году во время поездки Поливанова в Японию…

Пока в документах не обнаружено следов доноса, о котором было известно нескольким современниками Поливанова. По некоторым сведениям, автором навета был ученый-филолог (что совсем не удивительно!). Однако пока это не установлено документально, будем называть его условной фамилией, например, Ратманов.

Лишь в апреле 1963 года Е.Д. Поливанов был посмертно реабилитирован Верховным Судом СССР на основании ходатайства Института языкознания АН СССР (у самого Евгения Дмитриевича не осталось родственников, которые могли бы обратиться с подобным прошением). Верховный Суд отмел все выдвигавшиеся против Поливанова обвинения в «измене Родине».

Но память! Научные работы Поливанова собирались по советским и зарубежным городам и весям: сталинизм и послушные ему научные круги умели уничтожить и саму память об ученых, подвергшихся репрессиям. А когда в сентябре 1964 года в Самарканде была созвана предварительная лингвистическая конференция «Актуальные вопросы советского языкознания и лингвистическое наследие Е.Д. Поливанова», то устроители ее не могли найти тогда даже фотографию Евгения Дмитриевича…

Вот так: исчезали труды, письма, фотографии Поливанова, а труды Марра стояли на самых видных полках, его портреты становились чуть ли не иконой для многих лингвистических учреждений. Имя Поливанова надолго было вообще вычеркнуто из науки, а имя Марра было при жизни его присвоено Институту языка и мышления АН СССР (я уже не говорю об учениках Марра, которые резво расхватывали академические и профессорские звания, престижные и «сытые» должности, места в издательских планах, продолжая благоденствовать даже до нашего времени)…

Прискорбно, но факт: Венский университет установил на своем здании памятную доску в честь русского ученого-эмигранта, выдающегося лингвиста Н.С. Трубецкого. Мы же пока не смогли отнестись с таким же уважением к памяти своего выдающегося ученого Е.Д. Поливанова, вклад которого в мировое языкознание равнозначен вкладу Трубецкого, а в чем-то и превосходит его.

"Грамматика современного китайского языка". 6-е изд., 2010 г.

Не выполнены решения самаркандской конференции об издании избранных трудов Евгения Дмитриевича (хотя что может быть важнее для науки?!), о дальнейшем целенаправленном поиске его рукописей, о присвоении имени профессора Поливанова улицам в тех городах Средней Азии, где работал Евгений Дмитриевич, сделавший так много для развития и культуры, и образования, и даже национального самосознания народов этой части мира в нашей стране, в первую очередь – узбекского и киргизского народов.

Хотя… Вот, как видите, в октябре 1990 в Ташкенте прошла большая научно-практическая конференция, посвященная столетию профессора Поливанова, на которую приехали ученые из десятков городов разных республик СССР. Узбекскому педагогическому институту русского языка и литературы, главному организатору конференции, хотели даже присвоить имя Е.Д. Поливанова (таково было пожелание ее участников); это, кстати, очень важно для сейчас, в наше непростое время, ибо Поливанов был настоящим интернационалистом – на деле , а не на словах. Изданы три тома трудов этой конференции, и на обложке – помещен один из известных ныне портретов ученого. В будущем, надеюсь, поливановские чтения станут регулярными и, как это предложили лингвисты из разных городов страны, будут поочередно проходить в Москве, Ленинграде, Фрунзе, Ташкенте, Самарканде. Хорошо это? Без сомнения!

И все же думая о трагической судьбе этого гения, я еще и еще раз мысленно возвращаюсь на Лубянскую площадь, в вечер 30 октября…

Отец Глеб Якунин* продолжал служить панихиду по жертвам тоталитаризма, оплывали слезами свечи и все больше мрачнели стены здания бывшего НКВД.

Я глядел на камень, привезенный с Соловков, а в памяти вставал другой мемориал – в польском местечке Майданек под городом Люблин. Там, на краю бывшего концлагеря, установлена огромная чаша с куполом. В чаше – пепел десятков тысяч умерщвленных людей из разных стран, который вандалы XX века не успели вывезти на поля в качестве удобрений. Знаете, какая надпись окаймляет эту поистине горькую чашу и вырублена в камне?

«НАША СУДЬБА – ВАМ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ!»

Октябрь, 1990 г.
Ташкент-Москва

В сокращенном виде очерк М.В.Горбаневского был опубликован в журнале «Грани» издательства «Посев» во Франкфурте-на-Майне: 1991, № 160, с. 173-193, рубрика «Дневники. Воспоминания. Документы».

Примечание:

*Глеб Якунин – общественный и политический деятель.

8 октября 1993 года на расширенном заседании Священного Синода РПЦ, где рассматривалось дело священника Глеба Якунина, было принято решение предписать священнослужителям воздержаться от участия в российских парламентских выборах в качестве кандидатов в депутаты. Соответствующим Синодальным определением было установлено, что нарушившие его священнослужители подлежат извержению из сана.

В 1993 году лишён Московской Патриархией сана священника за отказ подчиниться требованию о неучастии православных клириков в парламентских выборах.

В 1997 году Якунин был отлучён от церкви за самочинное ношение иерейского креста и священнических одежд, а также общение с самозванным патриархом Киевским Филаретом.